Рэй Брэдбери - Тени грядущего зла
— И нет. И да, — папа спрятал гармонику. — Нет, вернутся не они. Да, придут другие люди, которые будут похожи на них. Не обязательно с карнавалом. Бог знает, в каком обличье они появятся в следующий раз. Непременно придут. Они в дороге.
— Нет, — сказал Уилл.
— Да, — сказал папа. — Мы должны остерегаться их всю оставшуюся жизнь. Борьба только началась.
Они медленно шли вокруг карусели.
— На кого они будут похожи? Как мы их узнаем?
— Кто знает, — спокойно ответил папа, — может быть, они уже здесь.
Мальчики быстро оглянулись.
Но был только луг, карусель и они сами.
Уилл посмотрел на Джима, на отца, на себя и свои руки. Потом поднял взгляд на папу.
Папа печально и серьезно кивнул, затем показал на карусель, взобрался на нее и дотронулся до медной стойки.
Уилл взобрался к нему. Джим устроился рядом с Уиллом.
Джим погладил гриву лошади. Уилл похлопал ее по крупу.
Огромный круг карусели тихо наклонился, будто следуя за приливами и отливами ночи.
Только три раза по кругу вперед, подумал Уилл. Вот здорово!
Только четыре раза по кругу вперед, подумал Джим. Так-то, старик!
Только девять раз по кругу назад, подумал Чарльз ХэЛоуэй. Бог мой!
И каждый угадал по глазам мысли другого.
Как просто, подумал Уилл.
Только разок, подумал Джим.
Но тогда, подумал Чарльз Хэлоуэй, стоило бы вам только начать, вы бы постоянно сюда возвращались. Еще одна поездка, и еще одна. А через некоторое время вы бы предложили покататься своим друзьям, и потом появилось бы еще больше друзей, и так до тех пор, пока, наконец…
Эта мысль поразила их всех в один и тот же момент.
…наконец, вы заведете владельца карусели, надсмотрщика над уродами… собственника некоей ничтожной части вечности, который путешествует с представлениями мрачного карнавала…
Может быть, сказали их глаза, они уже здесь.
Чарльз Хэлоуэй пробрался к механизму карусели, отыскал гаечный ключ и разбил на куски шестеренки, расплющил зубчатки. Затем стащил с карусели мальчишек, и ударил по пульту пока тот не сломался, разбросав прерывистые молнии.
— Возможно, в этом нет особой необходимости, — сказал Чарльз Хэлоуэй. — Возможно, она никуда не годится без уродов, которые дают ей энергию. Но… — Он на всякий случай ударил по ящику с пультом еще раз и выбросил гаечный ключ.
— Уже поздно. Наверное уже полночь.
И вслед за его словами послушно пробили часы на ратуше, часы на баптистской церкви, на методистской, на епископальной, на католической церкви — все часы пробили двенадцать. Ветер рассеял над землей семена Времени.
— Кто последний добежит до семафора, тот девчонка!
Мальчишек словно выстрелили из пистолета.
Отец колебался только мгновенье. Он ощутил смутную боль в груди. Что, если я побегу с ними? — подумал он. Разве важна смерть? Нет. Имеет значение только то, что случается перед смертью. А мы этой ночью совершили замечательное дело. Его даже смерть не сможет испортить. Мальчишки побежали к семафору… а почему бы не… побежать за ними?
И он побежал.
Господи! Как прекрасно было оставить следы жизни на росе в холодных полях этим новым, неожиданно похожим на Рождество утром. Мальчики бежали как пони в упряжке, зная, что один из них первым дотронется до столба семафора, а другой вторым или совсем не дотронется, и сейчас эта первая минута нового утра не была минутой или днем, или утром невозвратной потери. Теперь не было времени изучать лица, рассматривать, выглядит ли один старше, и насколько моложе другой. Сегодня был такой день октября, такой день года, который неожиданно оказался лучше, чем можно было предположить всего лишь один час тому назад, день с луной и звездами, скользящими в грандиозном вращении, неминуемо ведущем к рассвету; и с ними, ковыляющими по полям, и с последними слезами этой ночи, и с поющим, смеющимся Уиллом, и с Джимом, ответившим на все вопросы своим бегом по волнам сухого жнивья в сторону города, где они могли прожить еще длинную череду лет в домах, стоящих напротив друг друга.
И вслед за ними медленно трусил средних лет мужчина со своими то серьезными и мрачными, то добродушными и веселыми мыслями.
Вполне возможно, что мальчишки замедлили бег. Они никогда об этом не задумывались. Возможно, Чарльз Хэлоуэй побежал быстрее. Он и сам не знал.
Уилл хлопнул, Джим хлопнул, папа хлопнул по столбу семафора в один и тот же миг.
И ветер присоединился к их ликующему трио.
Светлая луна смотрела на них с небес, неистовое веселье стихло, и они спокойно направились к городу.
РАССКАЗЫ
Лед и пламя
1Ночью родился Сим. Он лежал, хныкая, на холодных камнях в пещере. Кровь толчками пробегала по его телу тысячу раз в минуту. Он рос на глазах.
Мать лихорадочно совала ему в рот еду. Кошмар, именуемый жизнью, начался. Сразу после рождения глаза его наполнились тревогой, которую сменил безотчетный, но от того не менее сильный, непреходящий страх. Он подавился едой и расплакался. Озираясь кругом, он ничего не видел.
Все тонуло в густой мгле. Постепенно она растаяла. Проступили очертания пещеры. Возник человек с видом безумным, диким, ужасным. Человек с умирающим лицом. Старый, высушенный ветрами, обожженный зноем, будто кирпич. Съежившись в дальнем углу пещеры, сверкая белками скошенных глаз, он слушал, как далекий ветер завывает над скованной стужей ночной планетой.
Не сводя глаз с мужчины, поминутно вздрагивая, мать Сима кормила сына плодами каменных гор, скальной травой, собранными у провалов сосульками. Он ел, выделял, снова ел и продолжал расти все больше и больше.
Мужчина в углу пещеры был его отец! Изо всего лица только глаза еще жили. В иссохших руках он держал грубое каменное рубило, его нижняя челюсть тупо, бессильно отвисла.
Все дальше проникая взглядом, Сим увидел стариков, которые сидели в уходящем в глубь горы туннеле. У него на глазах они начали умирать.
Пещера наполнилась предсмертными криками. Старики таяли, словно восковые фигуры, провалившиеся щеки обтягивали острые скулы, обнажались оскаленные зубы. Только что лица их были живыми, подвижными, гладкими, как бывает в зрелом возрасте. И вот теперь плоть высыхает, истлевает.
Сим заметался на руках у матери. Она крепко стиснула его.
— Ну, ну, — уговаривала она его тихо, озабоченно поглядывая на отца — не потревожил ли его шум.
Быстро прошлепали по камню босые ноги, отец Сима бегом пересек пещеру. Мать Сима закричала. Сим почувствовал, как его вырвали у нее из рук. Он упал на камни и покатился с визгом, напрягая свои новенькие, влажные легкие!
Над ним вдруг появилось иссеченное морщинами лицо отца и занесенный для удара нож. Совсем как в одном из тех кошмаров, которые преследовали его еще во чреве матери. Несколько ослепительных, невыносимых секунд в мозгу Сима мелькали вопросы. Нож висел в воздухе, готовый его вот-вот погубить. А в новенькой головенке Сима девятым валом всколыхнулась мысль о жизни в этой пещере, об умирающих людях, об увядании и безумии. Как мог он это осмыслить? Новорожденный младенец! Может ли новорожденный вообще думать, видеть, понимать, осмысливать? Нет. Тут что-то не так! Это невозможно. Но вот же это происходит с ним. Прошел всего какой-нибудь час, как он начал жить. А в следующий миг, возможно, умрет!
Мать бросилась на спину отца и оттолкнула в сторону руку с оружием. До Сима дошел отголосок страшной эмоциональной сшибки двух конфликтующих разумов.
— Дай мне убить его! — крикнул отец, дыша прерывисто, хрипло. — Зачем ему жить?
— Нет, нет! — твердила мать, и тщедушное старое тело ее повисло на широченной спине отца, а руки силились отнять у него нож. — Пусть живет! Может быть, его жизнь сложится по-другому! Может быть, он проживет дольше нашего и останется молодым!
Отец упал на спину подле каменной люльки. Лежа рядом с ним и озираясь блестящими глазами, Сим увидел в люльке чью-то фигурку. Маленькая девочка тихо ела, поднося еду ко рту тоненькими ручками. Его сестра.
Мать вырвала нож из крепко стиснутых пальцев мужа и встала, рыдая и приглаживая свои всклокоченные седые волосы. Губы ее подергивались.
— Убью! — сказала она, злобно глядя вниз на мужа. — Не трогай моих детей.
Старик вяло, уныло сплюнул и безучастно посмотрел на девочку в каменной люльке.
— Одна восьмая ее жизни уже прошла, — проговорил он, тяжело дыша. — А она об этом даже не знает. К чему все это?
На глазах у Сима его мать начала как бы преображаться, становясь похожей на смятый ветром клуб дыма. Худое костлявое лицо растворилось в лабиринте морщин. Подкошенная мукой, она села подле него, трясясь и прижимая нож к своим высохшим грудям. Как и старики в туннеле, она тоже старилась, смерть наступала на нее.