Сомниум - Михаил Викторович Гречанников
— Держи, поможешь.
За несколько заходов они вынесли из ресторана много банок тушёнки, крупную головку сыра и хлеб, размороженный в микроволновке. Потом Гыча вытащил ящик пива и несколько бутылок вина.
— Думаю, перекусить хватит! — подмигнул он людям. — Давай, кто голоден — налетай!
Катя и другие жильцы её дома всё так же нерешительно стояли в стороне. Одна женщина среди них плакала, другая, по виду, еле сдерживалась, чтобы не разрыдаться — им было не до еды. Но вот пациенты больницы, которые уже давно ели два раза в день и при этом не слишком много, набросились на еду с жадностью. Один из консервных ножей Гыча отдал Артуру, вторым стал орудовать сам, вскрывая банку за банкой. Однако Артур, хоть и знал, что надо делать, ни разу консервы не открывал, а потому замешкался. На помощь ему пришёл Богдан:
— Давай сюда. Эх, молодёжь, консервы открывать не умеют... Что ж с вами на войне-то было бы?
Артуру стало стыдно, но Богдан тут же развеял неловкость:
— Я возьму тушёнку, а ты хватай пиво. Нам с тобой по паре бутылок захвати, чтоб остальным хватило.
Они заняли один из столиков подальше от стойки, потом Артур ещё сбегал на кухню за вилками, прихвати две булки, и наконец-то сели есть. Тушёнку Артур никогда раньше не ел, но выглядела она как мясо, а мяса очень хотелось. Чем кормили все эти месяцы в больнице, память Артуру не подсказала, но тонкие руки выдавали недоедание. Попробовав, он набросился на содержимое банки. И не замечал ничего и никого вокруг, пока не выскреб последние кусочки и не заел их мягкой булкой. Богдан ел более сдержанно, но не менее увлечённо, время от времени что-то бурча себе под нос. Остальные, как потом заметил Артур, тоже были поглощены едой. Разумеется, кроме жителей дома номер сто четыре. Те заняли два столика и ничего не ели, только нервно оглядывались.
— Что ж. — Богдан открыл пиво. — Признаться, я сильно скучал по мясу.
Артур последовал его примеру. Пива в стеклянных бутылках он не видел уже давно. Узкие, с длинным горлышком, из тёмного стекла, бутылочки казались пришельцами из другого, более благополучного мира. Да и само пиво обладало куда более насыщенным хлебным вкусом, чем то пойло, к которому он привык. Однако с непривычки уже после нескольких глотков у Артура закружилась голова.
— Быстро не пей, — посоветовал Богдан. — Мы ж сколько времени уже алкоголя не пробовали... И не ели нормально. Помаленьку.
— Сыр! — подошедший мужчина в больничной пижаме, улыбаясь, поставил на стол тарелку с грубо нарезанными ломтями жёлтого сыра. — Настоящий сыр!
— Спасибо, Олег, — улыбнулся Богдан. — Сам-то поел?
— Конечно! Все едим! Это ж сыр!
Артур отломил кусочек мягкого сыра. Он был ароматным, горько-сладким и таким вкусным, что Артур тут же взял ещё кусок, побольше.
— Ешь, — кивнул Богдан. — Может, хоть твоей памяти на пользу пойдёт.
— Мы с тобой не договорили, — заметил Артур, жуя.
— Ах, да. На чём мы остановились?
— На войне.
— На войне... — задумчиво повторил Богдан, крутя в руках бутылку. — Ну да. В общем, под конец войны в стране начался голод. Зарплату либо сильно сократили, либо и вовсе не выплачивали. Многие владельцы предприятий стали давить рабочим на чувство долга. Припоминали им Великую Отечественную...
— Великую Отечественную... это что? — уточнил Артур.
— Войну, Великую Отечественную Войну. Это была крупнейшая для нашей страны война... до Третьей Мировой. Только она сильно отличалась по сути, хоть нам и пытались проводить параллели. Но не суть, мы отвлеклись. В общем, голод. Продуктов не было, магазины закрывались. Ввели продуктовые пайки, еду выдавали по карточкам. Народ стал волноваться, участились грабежи. Люди группами отправлялись штурмовать продуктовые склады, но обратно никто не возвращался. Всё больше и больше людей уходили на фронт, обратно же прибывали только инвалиды и гробы. Никого из тех, кто ещё мог воевать, с фронта не отпускали, даже когда контракт заканчивался. Начались волнения, восстания. Поначалу-то мирно всё было — митинги там разные... Но митинги разгоняли. И разгоняли жёстко. Люди обозлялись. Многие обозлились на ветеранов, потому что вернувшимся с войны инвалидам полагалась пожизненная пенсия. Однако мало кто знал, что пенсии выплачивали не в полном объёме, часто задерживали, а то и вовсе не платили. Одноногие и однорукие мужики шли искать работу, чтобы не умереть с голоду, но разве могли они её найти? Работу все искали. Был голод.
— Ты помнишь это время? — спросил Артур.
— Да, — кивнул Богдан. — Помню.
— Ты служил тогда?
— Нет. Я был не годен.
— Почему?
— Рак, — пожал плечами Богдан. — Мне был выставлен диагноз: рак лёгкого. Лёгкое удалили, и я какое-то время проверялся на метастазы. До войны и в её начале. Но потом всю плановую медицинскую помощь отменили. Докторов многих уволили. Сперва я боялся, что упущу момент, когда нужно будет начать лечение, но потом понял, что лечить меня всё равно никто не будет, и махнул рукой. К тому же, вокруг такое происходило... В общем, я смирился со смертью.
— Но ты жив.
— Это ты верно подметил. — Богдан улыбнулся, в его глазах заплясали лукавые огоньки. — Не знаю, как так вышло. Однако я пережил не только войну, но и эту чёртову психушку.
— Тебе... повезло. — Артур не знал, что ещё сказать.
— Ну, везение это довольно спорное. У меня половины лёгкого нет с тридцати пяти, я работать нормально не мог. Чуть возьмусь за что — сразу одышка.
— Но ты пережил войну. А многие — нет.
— Как твой отец, ты хочешь сказать?
— Об этом я тоже рассказывал, — не спросил, а констатировал Артур.
— Да. Прости, это, наверное, раздражает тебя, но за эти месяцы ты рассказал нам очень многое. Практически всю свою жизнь. Но я могу делать вид, что не знаю, о чём ты говоришь.
— Не надо, — покачал головой Артур. — Не хочу снисхождения и... Ну, вранья. Я хочу знать, что и как там было на самом деле.
— Хорошо, — кивнул Богдан. — Сочувствую твоей утрате, Артур.
— Я отца
