Хищные вещи века - Аркадий Натанович Стругацкий
– Конкретно… – повторил я. – Конкретно я предлагаю столетний план восстановления и развития человеческого мировоззрения в этой стране.
Оскар неприязненно сморщился, а Мария сказал желчно:
– Ха-ха! Я говорю с вами серьезно.
– Я тоже. Нужны не сыщики и не опергруппы с автоматами.
– Нужно р е ш е н и е ! – сказал Мария. – Не разговоры, а решение!
– Я предлагаю именно решение, – сказал я.
Мария побагровел.
– Нужно спасать людей, – сказал он. – Души мы будем спасать потом, когда спасем людей… Не раздражайте меня, Иван!
– Пока вы будете восстанавливать мировоззрение, – сказал Оскар, – люди будут умирать или становиться идиотами.
Я не хотел спорить, но все-таки сказал:
– До тех пор пока человеческое мировоззрение не будет восстановлено, люди будут умирать и становиться идиотами, и никакие опергруппы здесь не помогут… Вспомните Римайера, – сказал я.
– Римайер забыл свой долг! – яростно сказал Мария.
– Вот именно, – сказал я.
Мария захлопнул рот и, сорвав очки, некоторое время молча вращал глазами. Он был, несомненно, железный человек: просто-таки видно было, как он загоняет свое бешенство в желчный пузырь. Через минуту он был уже совершенно спокоен и мирно улыбался.
– Да, – сказал он. – Я, кажется, вынужден признать, что разведка как общественный институт окончательно деградировала. Видимо, последних настоящих разведчиков мы перебили во время путчей. Нож – Данцигер, Бамбук – Савада, Кукла – Гровер, Козлик – Боас… Да, они продавались и покупались, у них не было родины, они были подонками, люмпенами, но они работали! Сириус – Харам… Он работал на четыре разведки, он был мерзавец. Он был грязная скотина. Но если он давал информацию, то это была настоящая информация, ясная, точная и своевременная. Помню, я приказал повесить его, не испытывая никакой жалости, но, когда я смотрю на сегодняшних моих сотрудников, я понимаю, какая это была потеря… Ну хорошо, ну не удержался человек, стал наркоманом, в конце концов, Бамбук-Савада тоже был наркоманом. Но зачем писать лживые донесения? Ну не пиши их вообще, уволься, извинись… Я приезжаю в этот город в глубокой уверенности, что знаю его досконально, потому что у меня здесь уже десять лет сидит опытный, проверенный резидент. И вдруг выясняю, что ровно ничего не знаю. Каждый местный мальчишка знает, кто такие рыбари. А я не знаю! Я знаю только, что организация «КВС», занимавшаяся примерно тем же, чем занимаются нынешние рыбари, была расформирована и запрещена три года назад. Я знаю это из донесений моего резидента. А в местной полиции мне сообщают, что общество «ДОЦ» возникло два года назад, и этого из донесений моего резидента я уже не узнал… Я беру элементарный пример, мне, в конце концов, нет никакого дела до рыбарей, но это же превращается в стиль работы! Донесения задерживаются, донесения лгут, донесения дезинформируют… донесения, наконец, просто выдумываются! Один явочным порядком увольняется из Совета и не считает нужным сообщить об этом своему начальнику, ему, видите ли, надоело, он все собирался сообщить, да как-то не нашел времени… Другой, вместо того чтобы бороться с наркотиками, сам становится наркоманом… А третий философствует!
Он горестно мне покивал.
– Поймите меня правильно, Иван, – продолжал он. – Я не против философствований. Но философия – это одно, а наша работа – это совсем другое. Ну посудите сами, Иван, если нет тайного центра, если имеет место стихийная самодеятельность, то откуда эта скрытность? Эта конспирация? Почему слег окружен такой таинственностью? Я допускаю, что Римайер молчит потому, что его мучают угрызения совести вообще и в частности за вас, Иван. Но остальные? Ведь слег не запрещен законом, о слеге знают все, и все таятся. Вот Оскар не философствует, он полагает, что обывателя просто запугивают. Это я понимаю. А что полагаете вы, Иван?
– У вас в кармане, – сказал я, – лежит слег. Идите в ванную. «Девон» на туалетной полочке – таблетку в рот, четыре в воду. Водка в шкафчике. Мы вас подождем с Оскаром. А потом вы нам расскажете – громко, вслух, своим товарищам по работе и подчиненным – о своих ощущениях и переживаниях. А мы… вернее, Оскар пусть послушает, а я, так и быть, выйду.
Мария надел очки и воззрился на меня.
– Вы полагаете, что я не расскажу? Вы полагаете, что я тоже пренебрегу служебным долгом?
– То, что вы узнаете, не будет иметь никакого отношения к служебному долгу. Служебный долг вы, может быть, нарушите потом. Как Римайер. Это слег, товарищи. Это машинка, которая будит фантазию и направляет ее куда придется, а в особенности туда, куда вы сами бессознательно – я подчеркиваю: бессознательно – не прочь ее направить. Чем дальше вы от животного, тем слег безобиднее, но чем ближе вы к животному, тем больше вам захочется соблюсти конспирацию. Сами животные вообще предпочитают помалкивать. Они знай себе давят на рычаг.
– На какой рычаг?
Я объяснил им про крыс.
– А вы сами-то пробовали? – спросил Мария.
– Да.
– И что?
– Как видите, помалкиваю, – сказал я.
Некоторое время Мария сопел. Потом он сказал:
– Ну, я не ближе к животному, чем вы… Как это вставить?
Я зарядил приемник и подал ему. Оскар следил за нами с интересом.
– С богом, – сказал Мария. – Где тут ванная? Заодно помоюсь с дороги.
Он заперся в ванной, и было слышно, как он там все роняет.
– Странное дело, – сказал Оскар.
– Это вообще не дело, – возразил я. – Это кусок истории, Оскар, а вы хотите засунуть его в папку с тесемками. А это вам не гангстеры. Ясно даже и ежу, как говаривал Юрковский.
– Кто?
– Юрковский Владимир Сергеевич. Был такой известный планетолог, я с ним вместе работал.
– А-а, – сказал Оскар. – Между прочим, на площади напротив «Олимпика» стоит памятник какому-то Юрковскому.
– Это тот самый и есть.
– Правда? – сказал Оскар. – А впрочем, вполне возможно. Только памятник ему воздвигли не за то, что он был известным планетологом. Он просто впервые в истории города сорвал банк в электронную рулетку. Такой подвиг было решено увековечить.
– Я ожидал чего-нибудь в этом роде, – пробормотал я. Мне было тоскливо.
В ванной зашумел душ, и вдруг Мария заорал ужасным голосом. Сначала я решил, что он пустил ледяную воду вместо теплой, но он орал не переставая, а потом принялся ругаться страшными словами. Мы с Оскаром переглянулись. Оскар был в общем спокоен, он решил, что так проявляется действие слега, и на лице его возникло сочувственное выражение. Бешено лязгнула
