Андрей Хуснутдинов - Гугенот
Двухколейный путь, судя по буйной растительности между шпалами, давно не использовался. На телеграфном столбе, точно забытая шапка на вешалке, громоздилось покосившееся гнездо. Подорогин поглядел направо и налево и без раздумий пошел влево — в ту сторону, в которую и сворачивала лесная дорога, прежде чем слиться с насыпью, раствориться в ней. На ходу он то и дело был вынужден встряхиваться, сгоняя дремоту.
Хвост товарняка на левой колее показался вдруг, как будто вырос из-под земли. Это был рефрижераторный состав. В открытые створчатые двери виднелись какие-то спекшиеся черные груды, несло прелью. Ржавые колесные тележки проросли бурьяном. Обходя в ложбине между путями всё те же черные груды, развалившиеся ящики и россыпи арматуры, Подорогин насчитал пятнадцать вагонов. Вместо локомотива к голове поезда почему-то была приставлена полуразобранная автодрезина. В нескольких метрах перед дрезиной поперек рельсов лежал громадный швартовный кнехт. Лунный свет от землистого тона помалу смещался к красному, и когда вагоны с дрезиной наконец остались позади, Подорогин уже не мог с уверенностью сказать, видел он поезд или снова — кошмар.
Лес вскоре стал пятиться от насыпи, с тем ощутимо пошла на убыль и сама насыпь, пока не сровнялась с землей. Потом от обеих колей ответвлялись еще по одной, эти новые, делясь, как по цепной реакции, прирастая семафорами и столбами, образовывали в перспективе нечто вроде застывшего под луной исполосованного катка. Подорогин замедлил шаг и встал: ни одного огонька. Повсюду на путях чернели силуэты локомотивов и вагонных сцепов. Навес над единственной платформой покосился. За сетчатым забором депо в беспорядке росли молодые березы и сосны. Ни свистков маневровых буксиров, ни грохота буферов, ни аукающихся объявлений диспетчеров — звуков, по которым железнодорожная станция угадывается в ночи издалека, — не слышалось вокруг. Лишь ветер гудел в проводах контактной сети.
Пытаясь собраться с мыслями, Подорогин закурил.
Топор и фонарик он сгреб в кулак, сигарету ко рту подносил в горсти, концом вниз, заслоняя от ветра. Каток, рассеянно думал он, и только, ничего другого просто на ум не шло, — каток…
Окольными путями, пригибаясь, точно диверсант, он затем добрался до платформы с покосившимся навесом и негромко — раз, и, подождав немного, снова — постучался в диспетчерскую будку. Ответом была тишина. Подорогин толкнул дверь и включил фонарик.
На лежанке по левую руку был брошен овчинный тулуп, справа, на столе с микрофоном на ножке стоял закопченный чайник. Старинные ходики тикали на облезлой стене против двери. Помещение имело обжитой и вместе с тем какой-то тревожный, потусторонний вид. Как аквариум, из которого ушла вода. От чайника еще пахло густым, не прогорклым дымом костра, по висящим на одном уровне гирькам-шишечкам можно было заключить, что заводили часы не раньше полудня, и все-таки при беглом взгляде на комнату являлось странное чувство, что, хотя покинули ее недавно, но покинули с тем, чтобы уже никогда сюда не вернуться.
Подорогин оставил дверь открытой, сошел с платформы, на ходу оглянулся на будку и погасил фонарик. В длину станция имела около полукилометра, в ширину метров сто. Даже в лунной полумгле было хорошо видно, как запущено и захламлено все это пространство.
В какой-то момент он понял, что идет, склонив голову, стараясь глядеть только под ноги. Его не покидало ощущение двойственности, ускользающей изменчивости окружающего. Что станция давно заброшена, в этом не было сомнений, в то же время нечто неуловимое, обитающее как будто на самых закраинах зрения, сопротивлялось столь очевидному впечатлению, точно соринка в глазу — и не забыть про нее, и не достать.
Миновав на отшибе в тупике сцепку из трех пассажирских, явно дореволюционной постройки, вагонов с одноосными тележками, Подорогин сошел с насыпи на тянувшуюся вдоль кювета тропу, отсчитал сто шагов и оглянулся опять.
«Каток, — повторил он про себя. — Точно».
Колеи лучились отраженным светом луны. Издали это походило и на изрезанный полозьями лед, и на паутину под солнцем. Однако чем могли быть отполированы рельсы, если большинство находившихся на путях паровозов и вагонов — стоявших набекрень, полуразрушенных, намертво схваченных снизу чертополохом и ржавчиной — были давным-давно не на ходу?
Подорогин услышал вблизи методичное негромкое пощелкиванье, и не сразу, а словно прислушивался к себе с большого расстояния, догадался, что так на фонарике щелкает выключатель-ползунок. Большим пальцем, сам не чувствуя того, он гонял ползунок вверх-вниз в пазу. Мертвенный голубой луч выхватывал из-под ног такой же безжизненный синеватый грунт и камни.
Подорогин сунул фонарик в карман и двинулся дальше по тропе.
В примыкавших к лесу заболоченных низинах собирался туман. Была половина шестого, но казалось, что еще стоит глубокая ночь. Облачность разнесло, в усыпанном звездами небе, тронутая по краю тенью с сизовато-красной, цвета нарыва, каймой, пучилась ущербная луна. Тропинка понемногу сползала в раскисший кювет, под ногами начинало чавкать, и вскоре Подорогин был вынужден вернуться на пути. От недосыпа и курения натощак в голове у него как будто тоже поднимался туман — плотный, приливавший болью к вискам, застилавший глаза. Дважды, спотыкаясь между шпалами, он только чудом оставался на ногах, а на третий раз, взмахнув рукой, упустил в темноту топорик.
На излете затяжного, почти в километр, поворота дорога сходилась в колею и ныряла в туннель под отлогой, почти невидимой в темноте горой. Встав у высокого, сложенного полукруглой аркой портала, Подорогин посветил внутрь. Ему удалось рассмотреть только спекшийся щебень насыпи да жирную трещину на сводчатом потолке. Рельсы уходили в кромешную тьму. Подорогин поднял с насыпи камень и бросил его вдоль пути. Донесся короткий дробный звук падения. Тока воздуха не чувствовалось, огонек зажигалки горел под аркой, словно под стеклом керосинки — туннель был тупиковым, либо имел капитальное перекрытие. Минуту-другую Подорогин стоял в нерешительности, разминая шею и осматриваясь, затем оправил куртку, зажег фонарик, громко, как будто готовился опрокинуть рюмку, выдохнул и со словами: «мы едем, едем, едем…», — двинулся в туннель.
Через несколько шагов температура падала до того резко, что у него заслезились глаза. Именно тут, а не под аркой, пролегала настоящая граница между поверхностью и подземельем. И так же вдруг, как похолодало, изменились — словно переключились — и запахи: с пряной и сырой весенней разнотравицы на грибную затхлость склепа. Промозглый холод пробирал до костей. Подорогин застегнул молнию куртки по ворот и сунул свободную руку в карман. Чтобы одолеть озноб, этого, однако, оказалось недостаточно, он был вынужден прибавить шаг. Луч фонарика плясал по цементным стенам со змеящимися связками кабелей, перескакивал на ржавые, кое-где покрытые мхом рельсы, поджигал ледяными брызгами плесень на шпалах. Между стенами и насыпью тянулся кювет со стоялой водой и грязью. Звук шагов столь причудливо отражался от потолка, что казалось, будто по нему тоже идет кто-то, и Подорогин то и дело вскидывал голову. Через каждые десять-двенадцать метров на правой стене появлялись крупные, нарисованные известью стрелки, которые указывали направление внутрь туннеля. Точно такими же стрелками, но только повернутыми остриями к выходу, была размечена противоположная глухая стена. Справа Подорогин дважды миновал приваренные к косякам железные двери — у первой в щель между рамой и стеной можно было рассмотреть развороченный, точно взрывом, трансформатор, из-за второй доносился гулкий, как из бочки, плеск воды. Чем дальше от входа, тем гуще покрывался потолок трещинами и грибком, и тем чаще Подорогин был вынужден обходить вывалившиеся из свода куски бетона. Проводка ламп заросла каким-то растением, свисавшим местами до самой земли. Темнота нехотя, толчками пятилась перед рассеянным лучом.
Интересно, — думал Подорогин, чувствуя, что надо чем-то занять себя, отвлечься от монотонного мельтешения шпал и стрелок, — надолго ли хватит фонарика? Случайный, выскочивший почти наобум вопрос этот ни с того ни с сего оказался не праздным — длина туннеля была ему неизвестна.
«Так, — сказал он, сбавляя поневоле шаг. — Так». Он остановился и погасил фонарик. В темноте стали видны лишь фосфоресцирующие багровые пятна перед глазами. «Так», — повторил он, закрывая и открывая глаза. На ум явилась снятая инфракрасной камерой сценка из развлекательной программы: человек, шаря перед собой руками, входит в просторное, заполненное притихшими статистами помещение…
Вместо обычной лампы накаливания фонарик имел ксеноновые диоды. Подорогин откуда-то слышал, что от обычных щелочных батареек такие диоды могут давать непрерывный свет несколько суток. Проблема заключалась в том, что он понятия не имел, насколько свежи батарейки. Он услышал, как громко он дышит, и как на шум его дыхания с чуть уловимым запозданием наслаивается посторонний, паразитный ритм, похожий на эхо. «Вода, — подумал он, — эхо водопада из-за двери». Однако дверь, из-за которой доносился плеск, осталась далеко позади. Он обмер, прислушиваясь, а секунду спустя сердце его ухнуло вниз и колотящимся поплавком всплыло поперек горла: он понял, что во тьме перед ним кто-то есть. Буквально в двух-трех шагах, рукой дотянуться. Это было не наваждение, но абсолютная, крепнущая от секунды к секунде уверенность. В темноте перед ним находился кто-то, кто, стараясь не выдать своего присутствия, дышал с ним в унисон. Вот оно как, подумал Подорогин, боясь пошевелиться, даже сглотнуть слюну, и представляя себя большой плоской мишенью. Включить фонарик и обнаружить того, кто сейчас стоял перед ним, значило одно из двух: лишиться либо рассудка, либо жизни.
