Филип Дик - ВАЛИС. Трилогия
Жирный уже попробовал все и всюду потерпел фиаско.
– Может, снова начнешь посещать Мориса? – предложил я.
– Он скажет: «И я не шучу». – Мы оба расхохотались. – «Я желаю, чтобы ты составил список из десяти пунктов о том, что ты хочешь сделать больше всего на свете, и написал его на бумаге. И я не шучу!»
Я спросил:
– А что ты хочешь сделать?
И я не шутил.
– Найти ее, – ответил Жирный.
– Кого?
– Не знаю. Ту, которая умерла. Ту, которую я больше никогда не увижу.
Под эту категорию подпадают многие, сказал я себе. Прости, Жирный, но твой ответ слишком расплывчат.
– Надо бы сходить во «Всемирные путешествия», – проговорил Жирный, словно уговаривая сам себя, – побеседовать с той дамочкой. Насчет Индии. По–моему, Индия – то самое место.
– Какое место?
– Где может быть он.
Я не ответил. Какой смысл, если к Жирному вернулось безумие.
– Где–то он есть, – продолжал Жирный. – Я знаю наверняка, он уже сейчас где–то есть. Зебра сказала мне: «Святая София родится вновь, она не…»
– Хочешь правду? – прервал я.
Жирный моргнул.
– Конечно.
Я проговорил резким, скрипучим голосом:
– Нет никакого Спасителя. Святая София не родится вновь, Будда не сидит в парке, Аполлон не собирается возвращаться. Дошло до тебя?!
Молчание.
– Пятый Спаситель… – робко начал Жирный.
– Забудь о нем! – рявкнул я. – Ты псих. Такой же псих, как Эрик и Линда Лэмптоны. Такой же псих, как Брент Мини. Ты псих уже восемь лет, с того момента, как Глория сиганула из окошка и превратилась в сандвич с омлетом. Угомонись и забудь! Ладно? Можешь ты сделать мне единственное одолжение? Сделать всем нам единственное одолжение?
Прошло некоторое время, и Жирный тихо произнес:
– Выходит, ты согласен с Кевином.
– Да, – сказал я. – Я согласен с Кевином.
– Тогда зачем мне продолжать все это?
– Не знаю. И мне плевать. Твоя жизнь – что хочешь, то и делаешь.
– Зебра не стала бы мне лгать, – сказал Жирный.
– Да нет никакой «Зебры»! Это ты сам. Что, не узнаёшь самого себя? Ты проецируешь свои несбывшиеся мечты, неудовлетворенные желания, оставшиеся после того, что Глория сотворила с собой. Ты не смог заполнить пустоту реальностью, поэтому заполнил ее фантазиями. Это психологическая компенсация за бесцельную, никудышную, бесполезную, наполненную болью жизнь, и я не понимаю, почему ты в конце концов не поставишь точку. Ты такой же, как Кевинова кошка – тупица! Вот начало и конец. Понял?
– Ты отнимаешь у меня надежду.
– Я ничего у тебя не отнимаю, потому что отнимать нечего.
– Все именно так? Ты так думаешь? На самом деле?
Я сказал:
– Да.
– Думаешь, мне не нужно искать его?
– Да где, черт возьми, ты собираешься искать? У тебя нет даже предположений, где он может быть. В Ирландии. Или в Мехико. Или в Диснейленде… Точно, он работает в Диснейленде, машет метлой! Как ты собираешься узнать его? Мы все думали, что Спаситель – София. Верили в это, пока она не умерла. Она говорила , как Спаситель. У нас были все свидетельства, все признаки. Киношка «ВАЛИС». Шифровка из двух слов. Лэмптоны и Мини – их история вполне соответствовала твоей, все соответствовало. А теперь есть еще одна мертвая девочка в еще одном ящике в земле. Итого их уже трое. Три человека, умерших ни за что. Ты в это верил, я верил, Дэвид верил, и Кевин, и Лэмптоны. Особенно верил Мини, так верил, что даже убил ее. А теперь все кончено. Лучше бы и не начиналось… Черт бы побрал Кевина, понесло же его в кино! Выматывайся отсюда и убивай себя.
– Я мог бы…
– Не мог бы! Ты не найдешь его. Я знаю. Позволь, я объясню тебе предельно ясно. Ты думал, Спаситель вернет Глорию, так? Он… она не вернула, а теперь сама мертва. Вместо того, чтобы…
Я замолчал. Я не мог больше говорить.
– Выходит, истинное имя религии, – проговорил Жирный, – смерть.
– Тайное имя, – согласился я. – Наконец до тебя дошло. Иисус умер. Асклепий умер. Смерть Мини ужаснее, чем смерть Христа, но всем плевать, никто даже не вспоминает об этом. Катаров[19] на юге Франции убивали десятками тысяч. Во время Тридцатилетней войны погибли сотни тысяч человек, католиков и протестантов – настоящая бойня. Смерть – вот истинное имя религии. Не Бог, не Спаситель, не любовь – смерть. Кевин прав насчет своей дохлой кошки. В этой кошке заключено все. Высший Судия не в состоянии ответить Кевину. Вопрос: «Почему моя кошка умерла?» Ответ: «А хрен ее знает». Нет ответа, есть только мертвое животное, которое хотело перебежать улицу. Мы все – животные, которые хотят перебежать улицу, вот только кто–то давит нас на полпути, кто–то, кого мы не видим. «Твоя кошка была тупицей»… А кто создал кошку? Почему он создал ее тупицей? Учится ли кошка чему–либо на собственной смерти? Если учится, то чему? Чему научила Шерри смерть от рака? А какой урок извлекла Глория…
– Ладно, хватит, – сказал Жирный.
– Кевин прав. Иди и трахни кого–нибудь.
– Кого? Они все мертвы.
– Есть другие. Те, кто еще жив. Трахни какую–нибудь девицу, пока она не умерла, или ты не умер, или кто–нибудь еще не умер, какой–нибудь человек или животное. Ты сам говорил: вселенная иррациональна, потому что разум, стоящий за ней, – иррационален. Ты иррационален и знаешь об этом. Я иррационален. Мы все такие. Я бы написал об этом книгу, вот только никто не поверит, что группа человеческих существ может быть настолько иррациональна.
– Поверят, – проговорил Жирный. – После Джима Джонса и девяти сотен человек в Джонстауне…
– Уходи, Жирный, – сказал я. – Отправляйся в Южную Америку. Поезжай в Соному и поживи в коммуне Лэмптонов, пока они не бросят это дело, в чем я лично сомневаюсь. У безумия своя динамика – оно усиливается. – Я ходил взад–вперед и стучал себя кулаком в грудь. – Девочка мертва, Глория мертва. И никто не воскресит их.
– Иногда я мечтаю…
– Я напишу это на твоем надгробии.
Получив паспорт, Жирный на самолете «Исландских авиалиний» отправился в Люксембург – так было дешевле. Нам пришла от него открытка из Исландии, а месяцем позже – письмо из французского города Мец. Мец находится на границе с Люксембургом – я посмотрел в атласе.
В Меце – Жирному понравился этот театрального вида городок – Лошадник познакомился с девушкой и прекрасно проводил время, пока она не сократила его финансы наполовину. Он прислал нам ее фото; девушка была очень хорошенькая и немного напомнила мне Линду Ронштадт – такой же овал лица и стрижка. Больше фотографий Жирный не присылал, поскольку девушка стянула его камеру. Она работала в книжном магазине. Жирный так и не сказал нам, удалось ли затащить ее в постель.
Из Меца он отправился в Западную Германию, где американский доллар ничего не стоит. Он немного умел читать и говорить по–немецки, так что в Германии Жирному было относительно легко. Однако он стал писать все реже и в конце концов совсем замолк.
– Если бы у него что–то вышло с французской девушкой, – заметил Кевин, – он бы об этом упомянул.
– Судя по всему, что–то было, – сказал Дэвид.
Кевин возразил:
– Если бы было, Жирный бы уже выздоровел и вернулся. А раз не вернулся, то ничего и не было.
Прошел год, и от Жирного пришла телеграмма – он возвращался в Штаты, в Нью–Йорк, где жили его знакомые. Он написал, что вернется в Калифорнию, когда вылечится от мононуклеоза,[20] который умудрился подцепить в Европе.
– Так он нашел Спасителя? – спросил Кевин. В телеграмме об этом ничего не говорилось. – Впрочем, он бы сказал. Это как с француженкой: мы бы знали.
– Ладно хоть жив, – обронил Дэвид.
– Смотря что понимать под словом «жив», – хмыкнул Кевин.
Пока суд да дело, у меня все шло неплохо – книги продавались, и я получал больше денег, чем мог потратить. Собственно, у всех нас дела шли неплохо. Дэвид держал табачный магазин на городской торговой аллее – одной из самых красивых в графстве Оранж. Новая девушка Кевина относилась к нему, да и к нам, мягко и тактично; она отлично понимала его специфическое чувство юмора.
Мы рассказали ей о Жирном и его исканиях, а также о француженке, стащившей «Пентакс». Девушке захотелось познакомиться с Жирным, да и все мы уже ждали его возвращения. С рассказами, фотографиями и подарками.
А потом пришла еще одна телеграмма. На сей раз из Портленда, из Орегона. Телеграмма из двух слов.
ЦАРЬ ФЕЛИКС
И больше ничего. Только два удивительных слова.
Ну, подумал я. Нашел? После долгого перерыва «Рипидонову обществу» предстоит вновь собраться на пленарное заседание?
Все вместе и каждый по отдельности мы едва ли помнили те события. Предпочли забыть их. Слишком много боли, слишком много надежд вылетело в трубу.
