Михаил Тырин - Жёлтая линия
— Я — “Воздух”! Не подходите на машинах. Повторяю, не подходите на машинах — вас сожгут!
Водитель растерянно глянул на меня, но ничего не сказал.
— Притормози, — велел я ему и откинул крышку люка.
Высунувшись, я дал отмашку второму вездеходу, чтобы и там заглушили двигатель. В наступившей тишине стала ясно слышна сумасшедшая трескотня впереди. По звуку легко узнавались ивенкские самопалы.
Командир “Лавины” тоже высунулся из люка и вопросительно посмотрел на меня.
— Там стреляют, — сказал я.
— Кто?
— Дедушка Пехто. И бабушка с пистолетом.
— Какая бабушка?
— Чертова бабушка. Жмем на всех парах туда. Прочисть уши и слушай эфир.
Как только скажу — останавливаемся и дальше двигаем пешком.
Я остался торчать снаружи, чтобы по звуку ориентироваться, далеко ли до места. Подумав, надел шлем, хотя он и мешал слушать. Вездеходы подпрыгивали на кочках, поднимая тучи брызг, я скоро весь покрылся грязью.. Но думать о чистоте было не время. Вездеход — штука крепкая, но до броневика ему далеко. Самопалы замечательно прошивают борта из листового железа. Ивенки чертовски любят стрелять по вездеходам, уж больно приятная мишень.
— Стой! — крикнул я водителю, и машина завиляла, неуверенно тормозя на скользкой грязи. Наконец ткнулась в кочку и остановилась. Второй вездеход тоже не смог нормально затормозить и слегка стукнул нам в корму.
Сквозь туман уже просматривались вспышки. Слышимость была просто отличная, казалось, стрельба идет под самым носом, только руку протяни.
— “Банзай”! — крикнул я, и в груди забилось то сладострастное возбуждение, которое принято определять как “страшно, но здорово”. — По одному, на пять шагов, в цепь!
Мои бойцы начали поспешно разбегаться в стороны. Я смотрел на них, и меня разбирала гордость за самого себя. Никогда бы не подумал, что смогу вот так отправлять в бой команду вооруженных людей, слушающих каждое мое слово. Никакой веселящий напиток не дает столько бодрости. Эх, доведись начать жизнь снова, поступил бы в военное училище!
Нуй, который всегда здорово помогал мне управляться с командой, пробежал вдоль цепи, поправил тех, кто стоял не на месте. Наконец махнул рукой — готовы.
Левее нас выстроилась в цепь “Лавина”.
— “Воздух”, я — “Банзай”, мы на позиции. Не вздумайте по нас палить, мы идем со стороны ориентира.
Я запустил ракету, которая взмыла ввысь и повисла там маленькой алой звездочкой.
— “Воздух”, как видите ориентир? — уточнил я на всякий случай.
— Беня, кончай примериваться, жми сюда, крути педали! — донес эфир.
— Щербатин? — неуверенно спросил я.
— Бегом, я сказал, мы подыхаем! — рявкнул Щербатин.
— “Банзай” — вперед! — Я выхватил из заплечного чехла короткое плазмовое ружье.
Огнеметы уже давно были сданы на склад, их заменили плазмовые ружья, которые прежде имелись только у штурмовиков. И жилет теперь был не просто жилет, а бронированный панцирь, который мог выдержать выстрел из самопала.
И все равно было страшно. Страшно и весело. Мы шлепали по грязи, вытянувшись двумя командами, пожалуй, на сотню метров. Я уже видел удручающую картину впереди — большой высокий остров, корявое дерево на нем, обломок реаплана, застрявший в ветках. “Вынужденная посадка” явно прошла в критическом режиме.
Это была открытая модель реаплана — специально для переброски антротанков.
Танки валялись вокруг, некоторые ковырялись в грязи, били по ней конечностями, другие не шевелились вообще. Чуть дальше темнела туша другого реаплана, уже наполовину погрузившегося в болото.
— Пехота, мы вас видим, — известила рация. — Будьте осторожны.
И тут же один из моих бойцов шваркнул слепящим лучом по большому комку травы. Я только теперь понял — за этим комком укрывались три ивенка. Полуголые, залепленные грязью, они почти не выделялись на общем фоне. Один так и остался лежать, поделенный на две половинки, остальные в мгновение ока бултыхнулись в воду и исчезли, словно растворились.
— Смотрите под ноги! — крикнул я. Никогда не лишне напомнить об осторожности.
Плазменные вспышки стали чаще, но толку от них было мало. Бойцы не видели ивенков, они наугад палили по местам, где те могли прятаться. Движение снизилось до скорости черепахи, все осторожничали.
— Приготовить дробовики! — крикнул я. Тут же этот приказ повторил и командир “Лавины”.
Защелкали пружины — бойцы вставляли обоймы в короткие насадки под стволами. Эти штуки были незаменимы в условиях болота. Один выстрел покрывал площадь в пару квадратных метров. Убить крошечные дробинки, конечно, не могли.
Но если попадали в ивенка, сидящего под водой, он выпрыгивал от боли. А если и не выпрыгивал, на поверхности всплывало кровавое пятно, выдавая противника с головой.
От грохота дробовиков заложило уши, но мы стали двигаться быстрее. Ивенков не было. Видимо, решили не ввязываться в перестрелку с двумя пехотными командами и тихонько нырнули в свои глубинные течения.
Я первым выскочил на сухую почву. Мне навстречу тут же поднялся человек в летной куртке, весь грязный, трясущийся, с залитыми кровью руками.
— Нас сбили! — изумленно говорил он. — В нас врезался их самолет!
— Тихо, тихо, — успокаивал я его. — Где еще люди?
— Там! И там! — Он беспорядочно тыкал пальцами во все стороны.
— “Банзай” — в оцепление! — крикнул я. Нуй тут же бросился подгонять нерасторопных бойцов пинками.
Я вытащил рацию и позвал Щербатина. — Я в болоте! — тут же отозвался он. — Ничего не вижу, ты сам-то где?
— Как тебя найти? Ты можешь двигаться?
— Я могу только пошевелить лапой. Вот, видишь?
Я уже шевелю.
— Ни черта не вижу. — Я повернулся к пилоту:
— Где еще танки?
— Они сыпались, пока мы разваливались в воздухе — крикнул тот, зажмуривая от ужаса глаза. — Вот оттуда и до этого острова. Они везде!
— Собирайте своих людей, — сказал я пилоту. — Скоро здесь будут спасатели.
Я пойду тут кое-что поищу.
Затем я окликнул Нуя:
— Прогуляемся?
— Конечно!
Путь падающих реапланов был отмечен поломанными деревьями и кусками обшивки. Половина этих кусков, так же как танков, уже практически ушла в болото, поэтому я поторапливался. Я дважды вызывал Щербатина по радио. Сначала он что-то невнятно прокричал, потом не ответил вообще. Мне стало не по себе.
Если он жив, рассуждал я, значит, упал на мягкое — в болото. Если молчит, значит, одно из двух: либо уже утонул, либо рацию залила вода. В любом случае искать Щербатина следовало не на сухом берегу, а в самой грязи.
Первые два танка, попавшиеся нам, мы простучали — вдруг откликнется уцелевший оператор. Но никто не откликнулся, и мы бросили это дело. Пусть о них заботятся спасатели. Мне важнее было отыскать Щербатина.
— Щербатин! — громко крикнул я, уже не надеясь на радиосвязь.
Мне никто не ответил. Мы уже прилично удалились от своих и не видели их за деревьями. Нуй настороженно поглядывал по сторонам, держа наготове ружье.
Я снова позвал Щербатина, хотя не надеялся услышать ничего, кроме бульканья и вздохов из болотных недр. И вдруг позади нас загрохотали самопалы.
Мы с Нуем мгновенно прильнули к земле, но затем с понимающими усмешками переглянулись. Ивенки не ушли, они пропустили пехоту и, сомкнув кольцо, снова взялись за стрельбу. Старый и хорошо всем знакомый прием. Командам это ничем не грозило, отбить такое нападение — раз плюнуть. Тем более что командир “Лавины” наверняка догадается взять под командование мою группу.
Хуже было, что мы остались вдвоем без прикрытия и не сможем соединиться со своими. Но и это не слишком огорчало.
— Будем пробиваться? — спросил я. — Или пойдем дальше искать?
— Справятся без нас, — сказал Нуй. — Идем искать, время дорого.
В этом он был прав. Мы прошли еще шагов тридцать, когда я увидел две металлические лапы и край башни, торчащие из болота.
— Гляди, кажется… — заговорил было я, но не смог закончить.
Какая-то сокрушительная сила ударила мне в спину. Я вскрикнул, падая на жухлую траву. Сначала показалось, что между лопатками положили гость льда, но на самом деле это был жар — ужасный, нестерпимый жар.
Я перекатился на пару шагов, поднял голову, едва сдерживаясь, чтобы не завыть от боли.
— Нуй! — крикнул я.
Он стоял неподалеку в полный рост и задумчиво смотрел на меня.
— Нуй! — Я был ошарашен. — В меня стреляли. Кто-то в меня стрелял!
— Я знаю, — спокойно кивнул он. Затем не спеша поднял ружье и прицелился.
— Эй, что ты делаешь?! — заорал я, невольно пригибая голову и закрывая лицо руками.
Последнее, что я запомнил, — это ослепительная желтая молния перед глазами…
Мне было так больно, что я тихонько заскулил, едва очнувшись. Не открывая глаз, я скорчился, поджал руки и ноги, чтобы стать маленьким комочком, незаметным для боли. Но и маленький комочек испытывал такую же большую боль.
