Вероника Рот - Мятежная
Писк кардиомонитора умолкает.
Глава 36
Но я продолжаю дышать. Неглубоко, слишком неглубоко, чтобы мне хватало воздуха, но дышать. Питер закрывает мне веки. Я не умерла? А Джанин? Видит ли она происходящее?
– Увезите тело в лабораторию, – приказывает Джанин. – Вскрытие проведем днем.
– Хорошо, – отвечает Питер.
Начинает толкать стол к двери. Я слышу перешептывание, когда он провозит меня мимо зевак-эрудитов. Мы сворачиваем, моя рука падает со стола и ударяется о стену. Я чувствую укол боли в пальцах, но не могу пошевелить ими, как ни пытаюсь.
На этот раз, когда мы минуем коридор, где стоят предатели-лихачи, там царит молчание. Питер идет вперед, сначала медленно, потом сворачивает за угол и идет уже быстрее. Почти бежит по коридору и вдруг резко останавливается. Где я? Я еще не в лаборатории. Зачем мы тут?
Питер подсовывает руки под мои колени и плечи и поднимает меня. Моя голова падает ему на плечо.
– Для такой маленькой ты слишком тяжелая, Сухарь, – бормочет он.
Он знает, что я в сознании.
Я слышу трель из писков и шум. Закрытая дверь открывается и отъезжает в сторону.
– Что ты…
Голос Тобиаса!
– О, боже мой! О…
– Избавь меня от причитаний, о’кей? – говорит Питер. – Она просто парализована. Это продлится еще минуту. Будь готов бежать.
Я не понимаю.
Откуда Питер в курсе дела?
– Позволь мне нести ее, – говорит Тобиас.
– Нет. Ты стреляешь лучше меня. Бери мой пистолет. А я ее понесу.
Я слышу, как пистолет выскальзывает из его кобуры. Тобиас проводит рукой мне по лбу. И они бегут.
Сначала я слышу лишь топот их ног. Моя голова болтается из стороны в сторону. Больно. В ладонях и ступнях начинает колоть.
– Слева! – кричит Питер Тобиасу.
– Эй, что… – раздается крик в конце коридора.
Выстрел. Крик обрывается.
Снова топот.
– Справа! – кричит Питер.
Выстрел, еще выстрел.
– Вау, – шепчет Питер. – Подожди, стой!
Колет вдоль спины. Я открываю глаза. Питер открывает еще одну дверь. Пробегает дальше, и, прежде чем стукнуться головой о проем, я выставляю руку и притормаживаю его.
– Осторожнее, – прошу я. Голос странный. Горло напряженное, такое, как тогда, когда он только что сделал укол и было трудно дышать. Питер поворачивается, проносит меня сквозь проем, а потом пяткой толкает дверь, закрывая ее. И кладет меня на пол.
В комнате ничего нет, кроме двух мусорных баков с одной стороны и квадратного металлического люка – с другой, достаточно большого, чтобы в него вошла горловина бака.
– Трис, – Тобиас садится рядом со мной. Его лицо бледное, до желтизны.
Мне хочется сказать так много.
– Беатрис, – первые мои слова.
Он устало смеется.
– Беатрис, – он прикасается ртом к моим губам. Я сгибаю пальцы, хватая его за рубашку.
– Так, ребята, если вы не хотите, чтобы меня стошнило прямо на вас, оставьте нежности на потом.
– Где мы? – спрашиваю я.
– Там мусоросжигатель, – отвечает Питер, хлопая по люку в стене. – Я его выключил. Мы выберемся в переулке. И тогда тебе придется стрелять лучше, чем ты можешь, Четыре, если ты хочешь выбраться живым из района Эрудиции.
– Пусть моя меткость тебя не заботит, – огрызается Тобиас. Он босой, как и я.
Питер открывает люк.
– Трис, ты первая.
Мусоропровод шириной около метра и больше метра в высоту. Я закидываю внутрь одну ногу, а потом мне помогает Тобиас. Желудок сжимает, когда я начинаю катиться по металлическим роликам вниз, стуча по ним спиной.
Я чувствую запах гари и пепла, но не горю. И падаю, ударяясь рукой в металлическую стенку. У меня вырывается стон. Я приземляюсь на цементный пол, жестко, так, что от удара колет в голенях.
– Ой.
Я ковыляю в сторону от отверстия.
– Давайте! – кричу я.
К тому времени, как на пол вываливается Питер, мои ноги уже перестают болеть. Он падает набок, стонет от боли и отползает в сторону, чтобы прийти в себя.
Я оглядываюсь вокруг. Мы внутри мусорной печи. Тут было бы совершенно темно, если бы не полосы света от щелей по краям небольшой двери в противоположной стене. В некоторых местах пол покрыт толстыми листами металла, в других я вижу решетки. Вокруг пахнет гниющими отбросами и гарью.
– Только не говори, что я всегда привожу тебя в мерзкие места, – ворчит Питер.
– Даже и не мечтай.
Тобиас вываливается из трубы, приземляясь на ноги, но по инерции летит вперед и падает на колени. Вздрагивает от боли. Я помогаю ему встать на ноги и прижимаюсь к нему. Все запахи и ощущения этого мира сейчас особенно остры. Я была почти мертва, но теперь я жива. Благодаря Питеру.
И никому иному.
Питер проходит по решетке и открывает дверку. Внутрь льются лучи света. Тобиас идет вместе со мной, прочь от запаха гари, от металлической топки, в помещение с бетонными стенами, внутри которого установлена печь.
– Пистолет с тобой? – спрашивает Питер.
– Нет, решил, что буду стрелять ноздрями, и оставил наверху, – отвечает Тобиас.
– Заткнись, а?
Питер выставляет перед собой другой пистолет и выходит из помещения. Мы оказываемся в сыром коридоре, по потолку которого идут трубы, но в нем длины метра три. На табличке на двери в конце коридора написано «ВЫХОД». Я жива, и я ухожу.
Полоса земли, разделяющая кварталы Эрудиции и Лихачества, выглядит по-другому, когда идешь по ней в обратную сторону. Наверное, все меняется после того, как ты едва не побывал на том свете.
Когда мы доходим до конца переулка, Тобиас прижимается плечом к стене и едва выглядывает за угол. Его лицо бесстрастно. Он выставляет руку с пистолетом, прижимает ее к стене, для устойчивости, и дважды стреляет. Я затыкаю уши пальцами, стараясь не обращать внимания на выстрелы и на то, о чем они мне напоминают.
– Быстрее! – кричит Тобиас.
Мы бежим по Уобаш-авеню, Питер первым, я – второй, Тобиас – последним. Оглядываясь через плечо туда, куда стрелял Тобиас, я вижу двоих мужчин. Один не двигается, а вот второй, держась за руку, бежит к двери. Он позовет подмогу.
Моя голова кружится от усталости, но адреналин помогает мне бежать дальше.
– Выбираем наименее логичный маршрут! – кричит Тобиас.
– Что? – спрашивает Питер.
– Наименее логичный маршрут, – повторяет Тобиас. – Тогда они нас не найдут!
Питер бросается влево, в другой переулок, забитый картонными коробками, внутри которых драные одеяла и грязные подушки. Старое обиталище бесфракционников, понимаю я. Перепрыгивает через одну коробку. Я мчусь напролом, отбрасывая ее ногой.
В конце переулка он сворачивает влево, к пустоши. Мы снова на Мичиган-авеню, в прямой видимости штаб-квартиры Эрудиции. Стоит только посмотреть в окно.
– Плохая идея! – кричу я.
Питер сворачивает направо. Здесь, по крайней мере, улицы чистые – ни упавших дорожных знаков, которые надо обегать, ни дыр, которые надо перепрыгивать. Легкие горят так, будто я вдохнула ядовитого газу. Ноги, которые поначалу просто болели, теперь просто немеют. Это лучше. Где-то вдалеке слышатся крики.
И тут мне приходит мысль. Самое нелогичное – никуда не бежать.
Я хватаю Питера за рукав и тащу к ближайшему зданию. Шестиэтажное, с широкими окнами в ряд, разделенными узкими кирпичными перемычками. Первая дверь, которую я дергаю, оказывается закрытой, но Тобиас стреляет в окно рядом с дверью до тех пор, пока оно не раскалывается, и открывает дверь изнутри.
Здание совершенно пустое. Ни единого стола, ни стула. И слишком много окон. Мы выходим на аварийную лестницу, и я проползаю под первым пролетом, так, чтобы лестница закрывала меня. Тобиас садится рядом со мной, Питер – напротив нас, поджав колени к груди.
Я пытаюсь перевести дыхание и успокоиться, но это нелегко. Я была мертва, а потом ожила. Почему? Благодаря Питеру?
Я гляжу на него. Он сохраняет невинный вид, несмотря на то, что сделал все, чтобы доказать, что не невинен. Его сверкающие черные волосы лежат гладко, будто он и не летел сломя голову больше мили. Круглые глаза оглядывают лестницу, а затем останавливаются на мне.
– Ну? – спрашивает он. – Что ты на меня так смотришь?
– Как ты это сделал?
– Ничего сложного, – замечает он. – Взял парализующую сыворотку, подкрасил в лиловый, подменил смертельную. Подменил провод, идущий в кардиомонитор от твоего сердца, на пустой. С кардиомонитором оказалось труднее. Пришлось позвать на помощь кое-каких эрудитов с оборудованием – пультом дистанционного управления и прочей хренью. Если начну объяснять, ты не поймешь.
– Но зачем? – спрашиваю. – Ты хотел, чтобы я умерла. Что изменилось?
Он сжимает губы, но не отворачивается. Потом открывает рот, раздумывая, и отвечает.
– Не люблю быть в долгу ни у кого. О’кей? От мысли о том, что я тебе чем-то обязан, меня тошнило. Я просыпался по ночам с ощущением, что меня вот-вот вырвет. В долгу у Сухаря? Совершенная чушь. Я не смог этого вытерпеть.
