Яна Вагнер - Вонгозеро
Пар, поднявшийся над пожаром, не успел покинуть это страшное место — схваченный морозом, он так и застыл на полпути к небу рваным кружевом, причудливыми белыми узорами на черном, безуспешно пытаясь скрыть под своим милосердным белым покровом уродливые обожженные скелеты домов. Среди них не осталось ни одного целого — одинаковые, черные, с провалившимися стропилами и слепыми окнами без стекол, полопавшихся от жара, они стояли по обеим сторонам дороги как безмолвные свидетели катастрофы, о которой больше некому было рассказывать. Это место было таким безнадежно пустым, таким окончательно мертвым, что мы невольно сбросили скорость и поехали медленнее — нам было действительно нечего бояться: ни один человек, больной ли, здоровый ли, не сумел бы здесь выжить, мы могли бы даже остановиться и выйти из машины, подойти поближе и заглянуть в какой-нибудь дом — если бы действительно этого хотели.
— Огнеметами жгли, — сказал папа и выругался — зло, витиевато и длинно, — видите, следы на земле остались. — Я присмотрелась и увидела на снегу закопченные полосы, начинавшиеся прямо от дороги и ползущие от нее к домам, расплавляя снег и до черноты сжигая бесцветную зимнюю траву под ним.
Я все искала глазами — и боялась найти — какой-нибудь ров или яму, почему-то я легко представила себе, как они — люди, которые жили в этих домах, лежат на дне этого рва вповалку, друг на друге; на морозе они, наверное, застыли и окоченели, и вряд ли те, кто сжег их дома, стал бы задерживаться для того, чтобы хотя бы засыпать ров снегом, но тел не было видно — нигде снаружи, и потому единственным местом, где они могли быть, были их собственные дома, а вернее — то, что от них теперь осталось.
— Что же они с ними сделали? — спросила я Сережу. — Неужели они сожгли их заживо?
Не глядя на меня, он протянул руку и положил ее мне на колено.
— Может, уже некого было сжигать, — сказал он неуверенно, — может, они умерли до того, как…
— Если бы они были еще живы, они наверняка сопротивлялись бы, — перебила я, не потому, что была в этом уверена, а потому, что мне очень хотелось в это поверить, — кто-нибудь бы выбежал из дома, мы бы увидели хотя бы кого-нибудь…
— Аня, не смотри направо, — вдруг быстро сказал он, и с заднего сиденья раздался странный звук — это Мишка резко втянул в себя воздух, и я тут же посмотрела — я просто не могла не посмотреть, и прежде, чем зажмуриться и закрыть глаза руками, я поняла — они были живы, может быть, не все, хорошо бы, если не все, но некоторые из них точно были еще живы, когда все это случилось.
— Поехали отсюда поскорее, — сказала я, не открывая глаз. — Сережа, поехали, пожалуйста.
Как только деревня осталась позади, замыкающий пикап неожиданно остановился, пассажирская дверь распахнулась, и на улицу выскочила Наташа, как была, без куртки, и ее вырвало прямо под колеса машины. Не говоря ни слова, мы тоже остановились и ждали, пока она, разогнувшись и отвернув лицо, дышала морозным воздухом, и двинулись с места только после того, как она вернулась в машину.
— Предупреди меня, когда будет следующая деревня, — попросила я Сережу, — я не хочу больше на это смотреть.
Он кивнул.
«Зачищенных» деревень, таких же, как та, первая, по этой дороге оказалось еще две, и пока мы двигались от одной к другой, я старалась смотреть только на спидометр, пытаясь определить, когда же закончатся эти зловещие тридцать километров от города, который в безуспешной попытке спастись сначала истребил все живое вокруг себя, а после погиб и сам; когда же эти тридцать километров закончились, вместе с ними кончилась и колея, позволявшая нам двигаться относительно быстро.
— Медленно едем, — сказал папа — и это были первые слова с момента, как мы выехали из первой сожженной деревни, — топливо спалим, надо бы Лендкрузер вперед выпустить, Сережа, притормози-ка.
Мы остановились, и папа, выйдя из машины, направился к Лендкрузеру. Пользуясь передышкой, все мы, кроме Лени, тоже вышли на мороз — вокруг было пусто, снежно и безопасно.
— Я же без рации, — возражала Марина встревоженным, тонким голосом, — давайте лучше пикап вперед выпустим, он тоже тяжелый.
— Ты пойми, — говорил ей папа терпеливо, — твой Лендкрузер под три тонны весит, Мазда полегче, а потом, у них же прицеп, по такой дороге с прицепом они первые не пройдут.
— Ну, тогда давайте их прицеп на нас перевесим, — неуверенно предложила она, — или рацию снимите с кого-нибудь и отдайте нам.
— Прицеп перецеплять не дам, — сказал Андрей решительно, — ищи вас потом с нашим прицепом.
— Что ты хочешь сказать? — вскинулась Марина немедленно, и папа, встав между ними, примирительно поднял руки:
— Так, все, ладно, делаем так — я снимаю рацию с Витары и ставлю на Лендкрузер. Пока светло, поедешь ты, а как стемнеет — я посажу Ирку за руль и сяду к тебе, в темноте ты одна не справишься. Наша главная задача сейчас — ехать побыстрее, на такой низкой скорости мы без топлива останемся даже раньше, чем предполагали.
— Наша главная задача, — сказал Андрей неожиданно тихим голосом, глядя себе под ноги, — это найти еще топлива. Мы же на Всеволожск ехали с Наташкой, у меня всего треть бака осталась, и прицеп этот тяжеленный, я с такой загрузкой даже до Кириллова не дотяну. Может, отольете мне немного из запасов?
— Нет никаких запасов уже, — мрачно сказал папа, — тебе Серега разве не сказал? Топлива больше нет. Мы перерыли весь поселок — и ничего не нашли, только полупустую канистру с бензином для Витары. Вряд ли это хороший бензин, но выбирать не приходится, а вот дизель — весь, какой есть, уже в баках. Мы можем слить тебе каждый литров по десять, но это значит, что теперь мы все вместе сможем проехать еще от силы километров двести и, если до тех пор топливо не найдем — там и останемся.
Безусловно, я знала, что это произойдет, думала я, пока мы скользили по пробитой тяжелым Лендкрузером колее — онемевшая Витара шла теперь перед нами, сразу за Лендкрузером, а пикап, облегчивший наши баки на двадцать литров топлива, по-прежнему ехал последним — мы все знали, что топлива до озера не хватит, но почему никто не сказал мне, что его осталось так мало? Разве все мы — и женщины, и дети — не имели права знать, принимая решение уехать из этого дачного поселка, что, если мы не найдем топлива в течение сегодняшнего дня, двигатели наших машин один за другим зачихают и умолкнут, и мы останемся умирать от холода посреди этой чужой, оледенелой, безлюдной земли? Разве мы согласились бы на это, если бы они нам рассказали? Надо было оставаться, если бы мы знали, мы бы обязательно остались, город все равно уже умер, и вокруг него нет больше ни одной живой деревни, ну сколько еще беженцев могли бы мы там встретить — пять человек? Десять? Что такого страшного могли они нам сделать — кроме того, чтобы умереть от голода у нас на глазах? Неужели это лучше, чем то, что нам предстоит теперь, я бы ни за что не согласилась, я бы не позволила им уехать, увезти Мишку, я бы ни за что им не позволила.
— Малыш, — сказал Сережа негромко, и рука его снова опустилась мне на колено.
— Не трогай меня, — сказала я сквозь зубы. Я даже не могла взглянуть на него, как ты мог, как ты мог решить за меня, за своего сына, за моего, как ты посмел принять такое решение один, а ведь она даже не знает, она не слышала, а теперь она едет в немой Витаре, и я даже не могу сказать ей, что они с нами сделали. Дай мне микрофон. — От волнения я нажала не на ту кнопку и сначала проговорила в пустоту, но потом разобралась и повторила, и в рации щелкнуло — они все меня услышали, все, кроме папы: — Марина, стой. Нам нужно вернуться, пока не поздно, иначе мы все умрем прямо на этой дороге.
Лендкрузер тут же встал как вкопанный, за ним остановилась и Витара, и Сережа, чертыхнувшись, тоже нажал на тормоз — и не успели мы остановиться окончательно, я уже распахнула дверь и выпрыгнула из машины, и побежала вперед, дура, дура, о чем я только думала, буду спать на пассажирском сиденье, закрою глаза — и открою их уже на озере, когда все проблемы будут позади, так никогда не бывает, это ни разу еще не срабатывало — и теперь не сработало, я рванула пассажирскую витарину дверь — папа хмуро глянул на меня из-за руля, словно догадавшись, что я собираюсь сказать, — поглядела прямо в светлые Ирины глаза и выпалила:
— Они нам не сказали. У нас больше нет топлива. Надо поворачивать назад, в поселок, пока его хватает на обратный путь.
А потом мы стояли посреди дороги на обжигающем холодном ветру и кричали друг на друга — боже мой, он, наверное, никогда не видел меня такой, это была даже не мысль, а обрывок мысли, ее тень; когда мы познакомились, словно кто-то выкрутил мне громкость вниз почти до предела, невидимой резинкой стер, закруглил все острые углы, о, у меня было множество острых углов, о которых он понятия не имеет, я надеялась, что мне удалось их запрятать так далеко, что он никогда и не догадался бы о том, что они существуют, и он не догадывался, это видно по его глазам.
