Федор Ильин - Долина Новой жизни
Однажды мы отдыхали на утесе у проезжей дороги. Лицо Анжелики раскраснелось, глаза блестели от удовольствия и восторга.
– Я птица! – воскликнула она. – То, что когда-то я чувствовала, когда летала во сне, не может сравниться с действительностью. Опьяняющее чувство легкости и свободы!
– Мы птицы, – подтвердил я. – Как я был бы счастлив, если бы мы могли улететь отсюда, подобно диким лебедям и журавлям, стаи которых проносятся весной и осенью над Долиной.
– Мы улетим, я не знаю – как, но мы улетим, – отвечала она с такой уверенностью в голосе, что я готов был верить в ее пророчество. – Милый, мы улетим!
И она обвила меня руками и прижалась крепко ко мне.
В этот момент из-за скалы показался автомобиль. В нем рядом с шофером сидел Куинслей. Мы сразу узнали его; мы отодвинулись друг от друга. Дрожь пробежала по телу Анжелики, она побледнела, рука ее больно сжала мою.
Куинслей остановил автомобиль и, выйдя из него, приблизился к нам, широко шагая. Я встал, Анжелика продолжала сидеть. Он кивнул мне в ответ на мое приветствие и, обернувшись к Анжелике, любезным тоном сказал:
– Я вижу, что вы совершенно оправились от болезни. Я очень рад. По-видимому, вы сумели справиться с вашим горем.
Едва заметная нотка иронии прозвучала в его словах.
– О, я очень этому рад, – повторил он опять. – Я всегда держусь того мнения, что горе неуместно там, где ничего нельзя поправить. Надо стараться забыть, отвлечься. Все, что отвлекает, заслуживает уважения.
Он, прищурившись, посмотрел на меня.
Мадам Гаро вспыхнула и вскочила на ноги. Ее резиновый костюм неуклюже висел вокруг ее стройного тела.
– Мистер Куинслей, я очень благодарна вам за ваше любезное отношение и заботу, но вы сделали бы лучше, если бы не показывались мне на глаза. Вы так тесно связаны с моим погибшим мужем, что, мне кажется, вам не следовало бы лишний раз бередить мои едва затянувшиеся раны.
– Мадам, кажется, я сделал все, что в силах, чтобы успокоить вас. Что же касается вашего мужа…
– Я попрошу вас оставить его в покое! – гневно воскликнула Анжелика и топнула ногой. – Если вы осмелились завезти меня сюда, в эту чуждую для меня страну, обманув меня, то неужели вы думаете, что я поверю хотя бы одному вашему слову относительно несчастного Леона?
– Успокойтесь, мадам. В этой стране не все так плохо, как вы говорите. Кажется, вы недурно проводите здесь время. Что касается ваших подозрений, я не буду на них отвечать.
Куинслей замолчал. Глаза этих двух людей, стоящих друг против друга, скрещивались в немой дуэли.
Наконец Анжелика с усилием сказала:
– Единственное мое желание – никогда не видеть вас больше.
– О, я думаю, мы с вами будем еще друзьями, – отвечал с наглостью Куинслей.
Я сжимал кулаки и скрежетал зубами; еще мгновенье – и я бросился бы на него.
Он повернулся в мою сторону, играя тростью.
– Вы, кажется, хотите мне что-то сказать? – спросил я.
Он смерил меня с головы до ног.
– Я высказываю вам свою благодарность за то, что вы так умело развлекаете мадам Гаро. До свиданья, мадам. На днях я уезжаю в Европу. Может быть, вы желаете что-нибудь поручить, я к вашим услугам.
Он вежливо приподнял шляпу и, не поворачиваясь в мою сторону, удалился такими же решительными, большими шагами.
Он медленно сел в автомобиль и, не посмотрев на нас, пропал в золотистой пыли, поднявшейся с дороги вслед за автомобилем.
Я чувствовал себя разбитым. Куинслей надругался надо мной и надругался над моей горячо любимой, несравненной Анжеликой. Если бы я его убил, я чувствовал бы себя удовлетворенным. Теперь, мне казалось, я никогда не смогу смыть с себя этого позора. Ласки и увещания моей возлюбленной смягчили эти тяжелые ощущения, но все же с этих пор я не переставал чувствовать беспокойство и жажду мести. Теперь я знаю, что я поступил бы лучше, если бы убил Куинслея; пусть даже это стоило бы мне жизни.
ГЛАВА Х
Куинслей уехал.
Мы с нетерпением ждали его отъезда. Теперь мы чувствовали облегчение, как будто гора свалилась с плеч. Правда, он может скоро возвратиться, но пожить хотя бы временно спокойно – представлялось нам утешением в нашей жизни, полной тревог и волнений.
Анжелика занялась своим туалетом. Здесь были прекрасные мужские портные, но никого не было, кто бы мог сшить дамское платье. Анжелика получила красивые материи и занялась шитьем легких летних нарядов. Она проявила и в этой области незаурядный талант, и мадам Фишер всплескивала руками от восхищения, рассматривая только что сшитое платье.
– Произведение искусства! – восклицала она. – Я уверена, что в каждой парижанке скрыт кусочек портнихи.
Я усиленно работал; я чувствовал прилив энергии. Утром я забегал к Анжелике, потом ехал на службу, там проводил время до четырех часов, претворяя свои идеи в бесконечное количество моделей.
Я не стеснялся разрушать то, что мною было создано вчера, если это казалось мне не вполне совершенным. Богатое оборудование мастерских, количество рабочих, высокая их квалификация и полное отсутствие стеснения в средствах позволяли эту роскошь.
Каждый человек имеет в жизни кульминационный пункт своей деятельности; я считаю, что таковой наступил для меня именно в это время. Анжелика оказывала самое благотворное влияние на мои способности. Каждый вечер мы совершали прогулки или пешком, или на крыльях, и только тогда оставались в комнатах, когда шел дождь. В такие вечера мы сидели вдвоем на крытой веранде, затянутой с боков парусиной, и смотрели на громадные лужи воды, быстро разливающиеся вокруг дома. Когда становилось темно, мы шли в комнату, закрывали окна и ставни и зажигали огонь. Обыкновенно Анжелика читала вслух; она умела читать, а голос ее звучал нежно, как музыка. Я лежал на диване, положив свою голову ей на колени, и, не сводя глаз, смотрел сверху на ее тонкое, выразительное лицо. Она любила читать и читала, не отрываясь, часами, иногда только поглаживая меня по волосам своей нежной рукой. Тогда я покрывал эту руку бесчисленными поцелуями и, притягивая ее к себе, не мог оторваться от ее влажных губ.
Блаженное время… Воспоминания о нем заставляют трепетать мое сердце. Особенно понравилась нам недавно полученная книга – «Прокаженный король» моего соотечественника Пьера Бенуа. Это была небольшая книга в красном коленкоровом переплете, совершенно новая и чистая. Читатель увидит потом, почему я делаю упор на это обстоятельство.
Приходили к нам также друзья, но никогда не засиживались, хорошо понимая, насколько нам дороги часы нашего tete-a tete'a.
Мы не забывали заходить к Фишерам.
Так прошло около месяца.
Во время одной из прогулок мы попали в жестокую бурю. Когда мы возвратились домой, на нас не было сухой нитки. Анжелика простудилась, и я уложил ее на несколько дней в кровать.
Моим компаньоном по вечерним прогулкам сделался Карно. Мартини давно уже не показывался на глаза; характер его сильно изменился, и он осунулся и похудел.
Обычно я и Карно совершали все одну и ту же прогулку по дороге вдоль обрыва, по направлению к лугам, километров пять-шесть в оба конца. Мы выходили, когда темнело, и возвращались, когда уже горели огни на улицах. Раза два мы встречали на своем пути неприятную персону-аббата; его можно было узнать издали по его длинной темной одежде и круглой шляпе на голове. Он раскланивался с нами приниженно-учтиво и заискивающе приветствовал нас:
– Мсье Карно! Мсье Герье! Добрый вечер. Да ниспошлет вам бог удачу и счастье! Прогуливаетесь? Превосходное дело. Здоровый дух в здоровом теле. Надо не забывать наше бренное тело.
Он проходил, а мы посылали ему вдогонку взгляды, полные презрения.
– Мне очень не нравится, что эта черная ворона появилась здесь, промолвил как бы про себя Карно.
– Он возбуждает во мне самые скверные подозрения, – отвечал я.
Но, говоря так, мы не обратили достаточного внимания на эти встречи. Мы были слишком беспечны.
Был чудный вечер. Прошел только что сильный дождь. На дороге блестели лужи. Со скал и деревьев падали тяжелые капли. Осторожный Карно, который мало делился со всеми нами личной своей жизнью, на этот раз разговорился. Он рассказывал мне о своих работах по постройке воздушных кораблей. Это были гиганты по сравнению с существующими цеппелинами, с жесткой оболочкой, по форме своей напоминающие сигары, с каютами и машинными помещениями внутри корпусов.
– Для чего могут служить эти воздушные корабли в Долине Новой Жизни? спросил я.
– Они не предназначены для Долины; это военные корабли для завоевания мира.
– И, может быть, для разрушения Франции?
– Может быть.
– Тогда как же вы, француз и патриот, могли принять на себя руководство этими постройками?
– А вы не ускоряете прорытие туннеля? Вы тоже француз и патриот.
Я прикусил губу: действительно, мы все так или иначе служим одному делу.
