Хольм ван Зайчик - Дело незалежных дервишей
Перспектива была заманчивой. Побелевшие губы Абдуллы чуть задрожали.
— Прадедушка Садреддин Величко… — прошептал он.
— И прадедушка Садреддин Величко, — кивнув, подтвердил Богдан. — Он мирно и достойно доживет свой век. Дома, среди родных и с полноценными подмышками.
«Это ты правильно, драг еч, коли его, коли!» — с восторгом наблюдая за виртуозно осуществляемым процессом, подумал Баг.
— Вы обещаете? — голос Абдуллы впервые дрогнул.
Богдан пожал плечами.
— При чем тут я, — отвечал он. — Закон обещает.
Повисла долгая, тягостная пауза.
— Я… — Абдулла вздрогнул, словно воочию увидев, как тяжкая поступь высшей меры приближается к его ни в чем не повинным престарелым предкам и совсем уж невинным, отчасти даже еще не рожденным потомкам. — Я признаю…
— Ну и замечательно, — голос Богдана ничуть не смягчился. — Верю. И для начала… Вот что нас занимает. Этот Горний Старец – я что-то не пойму, он у вас бог или живой человек?
Абдулла отвел взгляд.
— Драг еч, ему совсем не жалко своих внучатых племянников, — с усмешкой заметил Баг. — Время брить подмышки!
— Это – человек… — через силу выговорил Абдулла. Запнулся. — Приказы отдавал он.
«О, как неизбежно избранный неверно путь даже сильного и прямого человека делает слабым и искривленным!» — подумал Богдан.
«Ого, как своего Старца закладывает», — подумал Баг.
— Ну что же, — Богдан достал из рукава трубку, — так звоните ему прямо сейчас и вызывайте сюда немедленно.
— Он сюда никогда не ездит.
— Придумайте что-нибудь. Вы же такой придумщик, подданный Ничипорук.
Баг перерезал кушак, стягивающий руки Абдуллы и встал рядом с ним, задумчиво вертя нож в пальцах.
Абдулла нерешительно принял трубку и, мгновение поколебавшись, неловко нащелкал номер затекшими пальцами.
— Вэй! Старец-ага… Салям… Да, я, Абдулла. Да, случилось. Вам лучше приехать к нам… А? Француз сказал, что расколется. Но чтоб только самому главному. Мне не хочет говорить. Не знаю, почему… Да пробовали! Все уже пробовали. Ну вот он и говорит, что только самому главному, а иначе откусит себе язык. Да, писать-то сможет, я уже подумал об этом, но он и так уже, как говорят гяуры, на ладан дышит. Помрет от болевого шока… Короче, лучше вам приехать.
Несколько мгновений Абдулла напряженно слушал, кивая.
— Да, да, он сегодня днем, хвала Аллаху, уезжает, там все в порядке. И жену забирает. А как же! Хорошо, через час ждем. — Абдулла протянул трубку Богдану. И, помолчав, мертвым голосом добавил: — Он приедет.
— Вот и ладушки, — усмехнулся Баг.
Время, оставшееся до приезда Горнего Старца – все же человека, а не божества, хотя рядовые дервиши наверняка о реальном человеке ничего знать не знали – было использовано с толком: поляну очистили от следов сражения, отполыхавший свое «мерседес» был сброшен в ближайшую пропасть, а выгоревший участок травы украшен небольшим, аккуратным стожком свежескошенного сена. Поднявшийся ветерок вполне способствовал очищению воздуха от копоти и гари. И вскоре перед пещерой воцарилась идиллическая картина приближающегося горного полудня. На одинокий куст на вершине скалы уселась птичка и немедля повела бесхитростную песнь о радостях жизни.
Когда до расчетного времени прибытия Старца оставалась четверть часа, Баг с Богданом и Кормибарсов со своими мальчиками укрылись в пещере. Все затаили дыхание и обратились в слух.
Минут через двадцать раздался едва различимый шум мотора приближающейся повозки; шум нарастал. Вскоре повозка затормозила перед пещерой.
Хлопнула дверца.
Шаги.
Тук-тук, тук-тук-тук.
Баг резко распахнул дверь, петли которой были обильно смазаны обнаруженным в пещере оливковым маслом.
На пороге стоял, щурясь в темноту прохода, глава уездной администрации Кур-али Бейбаба Кучум.
— Добро пожаловать, подданный Кучум, Горний Старец, милостивый и милосердный, — с непередаваемым ехидством приветствовал его Баг.
Нельзя сказать, что Богдан, увидев Кур-али Бейбабу, был вконец изумлен. Два мелких, но красноречивых факта давно уже насторожили его: то, что именно по приглашению начальника уезда прибыла в Асланiв труппа Императорского театра с пьесой о дружбе народов, после выступления коей удалось так мотивированно запретить публичное использование ханьского наречия, и фраза Кучума о скором обнаружении Жанны, прозвучавшая, словно отданный Нечипоруку негласный срочный приказ. Доказательствами эти два факта ни в коей мере не являлись, но заронили подозрение в душу проницательного минфа. И теперь, когда подозрения так очевидно подтвердились, Богдан почувствовал не столько изумление, сколько нестерпимый стыд. Словно это не Кучум, а он сам вдруг каким-то подлым чудом оказался вероломным.
— Здоровеньки салям, — сказал Богдан чуть сипло и протянул было начальнику уезда руку. Но вовремя спохватился.
После короткого и вполне понятного остолбенения Кучум непроизвольно отшатнулся назад, вон из ловушки. Но та уже захлопнулась: Кормибобров с сильно поцарапанной щекой и Кормимышев с замотанным тряпицей пальцем, словно в сказке из «Тысячи и одной ночи», беззвучно возникли сзади него и недвусмысленно взяли за локти. Кучум вздрогнул – и обмяк. На лице его, несмотря ни на что до сих пор симпатичном Богдану, проступила смертная тоска.
— Сколько корешок не вейся, — с издевкой проговорил Баг, красноречиво держа ладонь на рукояти меча, — а сорнячок из грядки вон!
Стоявший немного поодаль Кормибарсов, глядя на Бей-бабу, укоризненно поцокал языком и покачал головой.
— Зачем, подданный Кучум? — негромко спросил Богдан. — Я даже кладоискательство как-то могу понять – но весь этот ужас с разжиганием национальной розни, с отделенчеством… Зачем?!
Глаза Кучума сверкнули.
— Куда уж вам понять, — проговорил он почти спокойно и даже презрительно. — Александрия… — Он чуть помедлил, а потом страстно сказал: — Повернись пять-шесть веков назад история чуть иначе – и не у вас, а у нас была бы столица великого государства! Чуть-чуть, самую малость! Можете вы это взять в толк? Здесь, в Асланiве! И это было бы только справедливо!!
Он умел проигрывать, этот Бей-баба. Он не собирался оправдываться или умолять.
— Ах ты… — праведно вознегодовав, начал Баг и осекся, не найдя подходящего сравнения. — Если бы да кабы – так и вся карма на дыбы!
— Погоди, — Богдан тронул единочаятеля за локоть. Снова повернулся к начальнику уезда. Мягко сказал: — Но ведь так можно до бесконечности, подданный Кучум. До бесконечности. Если бы, например, в конце мезозойской эры история повернулась чуть иначе – на месте Асланiва был бы океан, и только вершины Кош-Карпатского кряжа в качестве опасных для судоходства мелей поднимались бы к поверхности. Может, бросим все дела, посадим Ордусь на голодный паек и, пупы надрывая в течение многих лет, повернем сюда все реки и зальем Асланiв водами? Для справедливости?
— Вот вы и проговорились. — Глаза Кучума снова сверкнули. — Центр всегда нас ненавидел. Всегда издевался над нами! Над языком, над обычаями… Вы и впрямь, наверное, готовы были бы всю экономику империи бросить на то, чтобы нас утопить!
Богдан пожал плечами. Привычно поправил очки.
— Что за прок вам: убедить себя, что вас ненавидят, потом, якобы в ответ, от души и с удовольствием возненавидеть самим, а потом сделать все, чтобы вас и впрямь возненавидели, — и смотреть на возникшую на пустом месте всеобщую ненависть с благородным чувством выполненного перед своим народом долга! Однако не обольщайтесь: я вас даже сейчас не ненавижу. Мне просто очень жаль, — он мгновение помедлил. — Но штука в том, что тех, кто из-за вас сбился с прямого пути, мне жаль еще больше.
«Да, — растроганно подумал Баг. — Если бы он хоть вполовину умел так фехтовать, как умеет языком молоть – я бы поостерегся выходить с ним один на один…»
Но с Кучума все скатывалось, как с буйвола вода. Он был человек с принципами, человек выстраданных убеждений.
— Мы с вами говорим на разных языках, — высокомерно парировал он.
Богдан вздохнул.
— Похоже на то, — согласился он. Отступил назад и оглянулся на друзей. Устало улыбнулся. — Ну что же… Пора становиться кладоискателями?
— Ох, пора! — потер ладони Баг. — А еще Зозулю бы сюда привести…
— За чем дело стало? — спросил Богдан.
Привели ибн Зозулю, так и пролежавшего все это время в кустах со связанными руками и кляпом во рту. Теперь кляп, конечно, вынули, но рук не развязали. Физиономия цзюйжэня до сих пор хранила отпечатки железных пальцев Кормиконева, а элегантный черный халат был весь будто изжеван, к нему прилипли травинки, листочки и прочий живописный лесной мусор, столь радующий глаз на уютных солнечных полянках и столь дико выглядящий на парадном одеянии ученого. Владыка китабларни крупно трепетал, глаза его были полны слез, а губы искали, но не находили одна другую. Баг смерил его ироничным взглядом.
