Юрий Никитин - Тангейзер
– Здравствуйте, – сказал Тангейзер. – Жуткий дождь загнал меня в гости, но если бы я слышал, как здесь вкусно пахнет, я бы все равно свернул к вам.
Женщина заулыбалась во весь широкий рот.
– Ваша милость, вы угадали, готовить мы умеем!
Хлопнула дверь, мужик вошел, уже без куля на голове, но почти такой же мокрый, как и Тангейзер.
– Да мы и поесть любим, – добавил он. – Мы Гислеры, ваша милость. Меня зовут Фриц, это моя жена Марта. Еще у нас дочь Эльхен, она в соседней комнате мне свитер вяжет… Эльхен!
В комнату вошла широкая полная девочка, точная копия матери, только этой лет шестнадцать, если не меньше, с огромной грудью и таким же задом, толстые белые руки обнажены почти до плеч.
Она поклонилась и сказала детским голосом:
– Здравствуйте, господин. Налить вам молока? Я час назад подоила корову.
– Налей, – ответил Тангейзер. – Сколько лет уже не пил молока!
Хозяин сказал почтительно:
– Что же за земли, где нет молока?
Тангейзер отмахнулся.
– Я был в Святой земле, освобождал Гроб Господень. Правда, молоко иногда пробовал, но только овечье, козье, верблюжье… но я считаю молоком только коровье!
Хозяин довольно заулыбался.
– Да, только у коров настоящее. Я попробовал как-то кобыльего… как только варвары его пьют?
Потом они ужинали, Тангейзер рассказывал про Святую землю, Гроб Господень, сарацин, Вифлеем и другие города, в которых побывал, на него смотрели со священным испугом, как на святого человека, а бедная девочка вообще таращила глаза и раскрывала рот.
Они втроем потом пили кислое вино, Тангейзер щедро бросил на середину стола несколько серебряных монет, хозяйка деловито прибрала, и пир длился, а Эльхен то и дело поднималась, чтобы подать на стол новое блюдо или подлить всем вина.
Тангейзер поймал себя на том, что посматривает то на ее широкий зад, в воображении уже оголил его, любуясь чистой нежной кожей ребенка, что уже не ребенок, то чувствовал в своих ладонях горячую тяжесть ее грудей.
Она что-то уловила в его взгляде, жутко краснела, но и чаще посматривала на него уже с вопросом в крупных глупых глазах навыкате.
Дождь наконец-то стих, Фриц пошел в конюшню засыпать лошадям на ночь овса и подлить воды, Марта собрала посуду и вынесла на крыльцо, чтобы вымыть в бочке с водой, набежавшей с крыши.
Тангейзер вытащил золотую монету и показал Эльхен.
– Это твоя, – сказал он шепотом, – если придешь ко мне ночью.
Она ответить не успела, заскрипела дверь, Марта вдвинулась в комнату задом, волоча с собой корзину с отмытой репой, довольно вздохнула.
– Как чисто дождик вымыл!
Тангейзер зевнул с завыванием.
– Да, бывает и от такого ливня польза… Где мне постелили? Устал, засну как убитый.
Она всплеснула руками.
– Да еще не удосужились… Эльхен! Быстро возьми чистые одеяла и новую подушку, отнеси в комнату, что окнами в сад.
Девчушка сказала торопливо:
– Сейчас сделаю, мама!
Тангейзер сказал сонно:
– А я пока тут посижу. Негоже заходить вслед за молодой девушкой…
Хозяйка рассмеялась.
– Она еще совсем ребенок! Но скоро, вы правы, ваша милость, придется соблюдать правила, как взрослой девушке… Как быстро время летит!
– Увы, – сказал он. – Не успеешь оглянуться.
Вернулся хозяин, сообщил, что конь в порядке, сыт и напоен, Тангейзер и с ним поговорил о погоде и видах на урожай, за это время Эльхен вышла, скромно потупив глазки, и звонким детским голосом сообщила, что постель заправлена, подушки взбиты, а окно отворено, чтобы проветрить, а то душно было…
– Молодец, – сказала мать. – Иди заканчивай довязывать, а потом прочтем молитву и ляжем спать. Утром распогодится, нам много дел в огороде…
– Да, мама, – ответила Эльхен благовоспитанно и чинно удалилась в другую комнату.
Тангейзер вздохнул и, в самом деле чувствуя легкую усталость, потащился к двери комнаты, которую ему отвели, как спальню.
В комнате взаправду чувствуется духота, но в распахнутое окно вливается свежий воздух, простыни чистые, а громадная подушка из лебяжьего пуха взбита с германской тщательностью.
Он стащил сапоги, разделся, меч поставил у изголовья, ложе приняло его без протеста, он с наслаждением вытянулся, разминая суставы, как же все-таки хорошо снова оказаться в этом родном мире, пусть даже в нем дождь и ветер, но когда-то они заканчиваются, а жизнь продолжается!
Веки начали слипаться, он ощутил, что засыпает, укрылся одеялом и в самом деле заснул, но еще успел почувствовать, как дверь приоткрылась, хозяин заглянул тихонько и, убедившись, что благородный господин спит, тихо-тихо закрыл за собой и удалился, стараясь громко не топать.
Он в самом деле заснул и даже похрапывал, не видел, как зашла хозяйка и заботливо укрыла его сползшим одеялом, ночами в этих землях холодновато, очаг к утру точно погаснет, об этом позабыл благородный господин, так прожарившийся на далеком южном солнце, что если бы не светлые волосы и голубые глаза, самого можно бы принять за сарацина.
Ему снились, однако, не жаркие пески Святой земли, не Гроб Господень или Вифлеем, он снова очутился в жарких объятиях пламенной Айши, которую и сейчас жаждал всем сердцем.
Вынырнул из забытья он моментально, когда одеяло приподнялось, и его ноги коснулось горячее упругое бедро.
Эльхен легла рядом и застыла, а когда он повернулся к ней, она прошептала детским голоском:
– Мама и папа долго разговаривали в своей комнате. Только сейчас заснули…
Он ответил тоже шепотом:
– Пусть спят крепко. Это их не касается, пышечка. Ты такая сдобная нежная булочка, Эльхен, на тебя будут засматриваться все мужчины округи…
Она сказала со смешком в голосе:
– Уже начинают. Только я такая толстая…
– Ты не толстая, – заверил он. – Ты пышненькая и лакомая, все мужчины именно таких любят, и неважно, что говорят вслух. Мы все думаем и чувствуем одно, а говорим… то, что нужно говорить.
Он осторожно снял с нее рубашку и даже остановился в восторге, созерцая ее в самом деле нежное пышное тело, только-только созревающее, лакомое и призывающее мужчин, как распустившийся цветок призывает бабочек, пчел и шмелей.
«А я жук, – подумал он, сознание продолжает подбирать сравнения и метафоры, словно он и сейчас создает песню, – огромный жук, жучара…»
Она прошептала боязливо:
– Мне что-то делать надо?.. А то я еще девственница…
– Ничего, – успокоил он нежно. – Просто постарайся и ты получить радость…
– Ах, ваша милость, – шепнула она совсем тихо, – вы первый рыцарь, что остановился у нас… Мы в таком глухом месте, что вообще никого не видим, будто одни на свете… Отец хоть раз в год в город ездит, одежду и горшки привозит…
Он обнял ее горячее нежное тело, напомнил себе, что будет наслаждаться медленно и растягивая удовольствие, но уже чувствовал, что не получится, он предполагает, а животная суть Змея в нем говорит все громче и требовательнее, что все будет так, как она изволит…
Он поднялся на рассвете, как и собирался, заспанной Эльхен дал золотую монету и посоветовал тайком от родителей застирать кровавое пятно на простыне.
Сонный хозяин вышел, пошатываясь, на крыльцо, когда Тангейзер выводил коня из раскрытых ворот конюшни.
– Ваша милость, – вскрикнул он растерянно, – позавтракали бы… И в дорогу харчей бы не помешало…
Тангейзер весело помахал рукой.
– Я спешу, – сказал он бодро. – Так долго был в Святой земле и так соскучился о Германии!.. Через два-три часа уже въеду в городские врата Вартбурга, там и определюсь, где остановиться и позавтракать.
Хозяин сказал со вздохом:
– Тогда добрый путь, ваша милость! Надеюсь, вам у нас понравилось.
– Еще как, – заверил Тангейзер. – Вот возьми!
Он бросил ему золотую монету, оторопевший от неожиданного богатства Фриц едва успел поймать, а Тангейзер повернул коня и галопом вылетел через распахнутые ворота на дорогу.
Глава 2
Через три-четыре часа цветущая долина перед Вартбургским замком открылась во всей красе. Донесся мерный звон колокольчиков пасущегося стада, тут же Тангейзер уловил далекие звуки свирели, простые и бесхитростные, какие только и могут извлекать пастухи, присматривающие за стадами.
Из близкого леса на рысях выметнулись молодые воины со знаменем, Тангейзер узнал цвета и девиз ландграфа Тюрингии Германа, вскоре он и сам показался на крупном вороном жеребце, в нарядной одежде, в шляпе с пером, за ним с полдюжины рыцарей, а следом слуги и загонщики везут туши убитых на охоте оленей и кабанов.
Кони идут споро, усталые, но довольные и бешеной скачкой, и тем, что сейчас вернутся в конюшню, где их ждет отборный овес и колодезная вода.
