Предлунные - Анна Каньтох

Отчасти это была правда, более того, похоже, то был единственный ответ, который мог отвлечь внимание сопровождающей от ключа.

Джайна Наруми покраснела, шрамы на ее лице потемнели еще больше. Презрение сменилось злостью.

– Терпеть не могу, когда мне сочувствуют, – прошипела она. – Знаю, на меня тяжело смотреть – я вижу, как ты отводишь взгляд. Но я сделала это сознательно, преднамеренно обменяв свою красоту на талант аниматора, и не жалею, так что, черт побери, перестань меня жалеть. Слышишь? Что ты вообще себе воображаешь? Думаешь, мне нужна твоя дружба? Или что ты сама будешь лучше себя чувствовать, доставляя мне удовольствие?

Каира не ответила. Джайна отступила на несколько шагов, и лицо ее начало бледнеть.

– А теперь иди на восьмой этаж и обратись к Тави Эссаму. Это начальник твоего зала. В мою задачу входило показать тебе Архив, что я и сделала. Ни на что больше не рассчитывай.

У входа в Архив, как всегда, лежал труп.

– Ты все хуже выглядишь, – Даниэль пнул его носком ботинка. – И омерзительно воняешь.

Он пнул тело еще раз, ощущая странную смесь отвращения и притягательности. Издав липкий чавкающий звук, мертвец перевернулся на спину.

– Ух… – Панталекис прикрыл рот и нос рукавом. – Старик, да ты и впрямь кошмарно смотришься.

Медленно пятясь, он успел еще увидеть, как из правого глаза трупа выползает червь, а потом отвернулся и оперся головой о стену, борясь с подступающей к горлу тошнотой. Сладковатый смрад разлагающегося тела будто облепил внутренность рта и язык. Даниэль откашлялся, дважды сплюнул и почувствовал себя чуть лучше.

«Черви, – думал он, шагая по тихому, словно кладбище декабрьским утром, городу. Пригревало красное солнце, лед на лужах растаял, и вода хлюпала под ногами. – Интересно, почему тут есть черви, но нет, например, птиц-стервятников? И вообще никакой живности?»

У Панталекиса теперь появилось множество свободного времени, и он мог вволю предаваться размышлениям – о червях, или, к примеру, о погоде. Во всех мирах, независимо от степени их распада, царила зима – серая, слякотная и ветреная, с температурой плюс-минус несколько градусов. Иногда шел снег, но никогда не задерживался дольше, чем на два-три дня. Однако это вовсе не означало, что погода везде одна и та же. Например, там, где он недавно находился, лил ледяной дождь, а небо затягивали тучи.

Во всех мирах существовал тот же самый город с теми же самыми зданиями. Совпадали даже отдельные детали, а также время года. Зато отличалась погода, а также люди, разные в каждой версии реальности, хотя в последнем Панталекис вовсе не был уверен.

Он понятия не имел, что все это значит.

И имелась еще проблема с огнем.

В последнее время Панталекису казалось, что куда бы он ни пошел, ему встречались следы недавних пожаров – закопченные и потрескавшиеся стены, обвалившиеся крыши, обугленные трупы, поднимаемый порывами ветра и оседающий на каменных лестницах пепел. Однажды он даже видел, как зарождается пламя, как оно выползает, красное и горячее, из темного угла, где не было ничего, абсолютно ничего легковоспламеняющегося. Даниэль помнил, как смотрел тогда на огонь, раскрыв рот, а когда пламя поползло по влажной от дождя стене, пожирая мох и с шипением испаряя капли воды, он попросту повернулся и убежал.

Именно тогда он решил, что осторожность в любом случае не помешает. Везение везением, но и глупо рисковать он тоже не собирался.

Спустившись по очередной лестнице, он добрался до здания, в котором устроил тайник для собранных ценностей. Бывший тайник.

Теперь от дома остались руины, а в небо валили клубы темного дыма.

Даниэль выругался, а потом расхохотался. Сунув руки в карманы и покачиваясь на пятках, он смеялся, будто одержимый дьяволом, а когда наконец успокоился, утер слезящиеся глаза и ушел прочь, остановившись лишь на площади перед «музеем», на почтительном расстоянии от распухшего трупа. Найдя скамейку, он смахнул с нее рукой капли воды и сел.

Достав из кармана листок бумаги и грифель, он записал:

«Мне и впрямь чертовски везет. Через день после того, как я решил перенести ценности в другое место, мой тайник сгорел. Но теперь сокровищам ничто не угрожает – я переправил их в другой мир, где все пока выглядит более-менее прилично, опасаясь, что над ними в конце концов обрушится крыша.

Не знаю, что я буду делать, когда тот другой мир начнет все быстрее стареть (а он наверняка начнет, это слегка заметно уже сейчас). Похоже, мне придется искать следующий, пребывающий в лучшем состоянии, а я понятия не имею, удастся мне это или нет. Я не знаю, сколько вообще этих миров, и не окажется ли случайно так, что все они стремятся к одному большому бардаку, и вскоре не останется ничего, кроме выжженных руин и груд пепла. И тогда от моего везения не будет никакого толку, поскольку я все равно сдохну с голоду.

И эта мысль всерьез меня пугает».

Поднеся грифель ко рту, он облизал кончик, ощутив отчасти металлический, а отчасти сладковатый вкус, а затем, поколебавшись, добавил:

«Мне самому тоже, пожалуй, лучше не задерживаться надолго в слишком разрушенных мирах. На меня, правда, это старение не действует (я хорошо себя чувствую и нормально выгляжу, о чем точно знаю, поскольку иногда нахожу тут зеркала), зато моя одежда быстро ветшает.

Насчет пальто, рубашки или штанов можно не беспокоиться, новые я всегда найду, но если развалятся ботинки, которые дала мне Саримель, начнутся проблемы.

Я до сих пор не встретил никого, с кем можно было бы поладить».

Встав, он спрятал листки и грифель в карман. Существовало множество вещей, о которых он не написал, попросту не зная, как облечь в слова то, что видел.

Например, пугающую башню в одном из миров, черную и наполовину сгоревшую, с глазницами пустых окон и провалом на высоте десятого этажа, выглядевшим словно щербатая улыбка. Или висящие над городом – другим, хотя и тем же самым – металлические шары, напоминавшие странные круглые перезрелые стручки. При порывах ветра они со скрежетом раскачивались на канатах, а потом через проеденные ржавчиной дыры из них вываливались смердящие трупики голубей и гнилые фрукты.

И наконец, останки тел, которые он видел в одном из сгоревших зданий. Точно он сказать не мог, но у него создалось впечатление, будто у некоторых умерших здесь людей определенно имелось слишком много конечностей.

Обо всем этом он писать не стал, но своими записками все равно был доволен. Интересно, пригодятся ли они кому-нибудь? Наверняка да. Когда он наконец вернется домой, ученые начнут всерьез их изучать, а сам он прославится. Может, его даже покажут в программе Мартина Меркадера.

Естественно, сперва им придется ему заплатить. Записки получит тот, кто предложит самую большую ставку.

Насвистывая, он перепрыгнул через труп, на