Мальчик и его собака перед концом света - Чарли А. Флетчер
Тяжело дыша от боли, женщина показала мне нужную сумку, в которой лежали аптечка и словарь. Содержимое ее аптечки отличалось от моей, но там были чистые бинты и множество незнакомых мне трав и мазей. Она отобрала их у меня и занялась своей раной. Это оказалось проблемой, потому что она не дотягивалась до нее. Она могла лишь обвязать себя тканью, но не обработать рану.
Я жестами показал, что должен осмотреть рану сам. Женщина раздраженно тряхнула головой. Я взял словарь. Хотя позже я воспользовался им еще не раз, я помню свое первое слово — инфекция. На французском оно писалось так же, как и на английском. Я удивленно ахнул. Я показал женщине строчку с этим словом, и у нее задергался уголок рта.
«Инфекция, — сказал я. — Если не промыть рану, появится инфекция. А вы не дотягиваетесь до раны».
«Анфексьон», — повторила она.
Я снова взял словарь и нашел следующее слово. Тогда я показал на себя, затем на женщину, затем на слово. Она прищурилась, разглядывая его.
«Идэ»[18], — прочитала она.
«Да, — ответил я. — Я идэ вам».
Женщина уставилась на меня своими глазами, старыми и юными одновременно.
«Окей», — сказала она.
«Окей», — повторил я.
Она кивнула в сторону словаря, и я протянул ей книгу.
Женщина нашла слово «чистый». Затем «закрыть». Наверное, я выглядел растерянным, потому что она нетерпеливо цокнула языком и показала на другое слово.
«Шить».
Женщина показала на свою рану. И поморщилась.
Шить.
Она порылась в своей аптечке, неодобрительно цокая языком, но так и не нашла вещь, которую искала.
Я достал из своего рюкзака мед и показал ей.
«Окей», — сказала женщина. Она сказала что-то еще, но я был слишком занят разведением костра. Наконец она замолчала. Ее лицо становилось таким же серым, как ее волосы. Приближалась ночь. Мне хотелось обработать рану до наступления темноты. Она была большой и глубокой. Я собирался промыть ее и проверить, нужно ли зашивать ее. До наступления темноты мне предстояло многое успеть.
Спустя некоторое время женщина перестала раздавать команды. Наверное, она одобрила мои действия. Я разжег костер и поставил на огонь две кастрюли с водой. Спустя десять минут я положил бинты в воду. Пока бинты кипятились, я сделал подставку из березовых веток, чтобы высушить их над огнем. Чтобы кипяченая вода остыла быстрее, я переливал ее из одной кастрюли в другую.
Она по-прежнему была горячее крови, когда я начал. Я показал женщине на ее брюки. Их нужно было снять.
«Пьютан»[19], — процедила она и достала нож. Прежде чем я успел ее остановить, она изогнулась и разрезала резинку брюк над бедром, поморщившись от боли. Затем она попыталась разорвать ткань над раной. Кровь засохла, и ткань намертво прилипла к коже. Женщина вздрогнула и побледнела.
«Нет, — возразил я. — Я сам это сделаю».
Меня затошнило, когда я увидел рану вблизи. Клык кабана вошел глубоко в тело — достаточно глубоко, чтобы я мог увидеть разницу в цвете жировой прослойки и мышц. Я еще никогда не видел таких серьезных ран, и от мысли о том, что, возможно, мне придется зашивать ее, у меня закружилась голова.
«Начнем с самого главного, — сказал я самому себе. — С самого главного».
Я помог женщине лечь на живот. Решив, что зашивать рану будет так же больно, как вправлять кость, — однажды папа вправлял Бар кость, — я нашел ветку чуть толще большого пальца и протянул ее женщине. Жестом я показал, что она должна была зажать ее между зубами, чтобы стерпеть боль.
«Пьютан», — повторила она, закатив глаза. Но, пожав плечами, все же взяла ветку и отвернулась.
Рана не пахла, чернота вокруг была лишь высохшей кровью. Я смочил теплой водой ткань, чтобы она отлипла, и как можно аккуратнее протер кожу на ягодице вокруг чудовищно большого пореза.
Я положил руку женщине на плечо. Она не обернулась.
«Мне жаль, — сказал я. — Будет больно».
Женщина кивнула и молчала, пока я промывал рану чистой водой. Она напряглась, и я понял, каким сильным и мускулистым было ее тело. Я старался действовать быстро. Единственным звуком был хруст ветки между ее зубами.
Чистая рана выглядела хуже: местами ткани начали отмирать. Если бы порез находился на руке или ноге, я бы просто закрыл его очень тугим бинтом, но эту рану несомненно нужно было зашивать.
Я так долго смотрел на рану, пытаясь понять порядок действий, что не заметил, как женщина повернула голову и уставилась на меня.
«Анфексьон?» — спросила она.
«Пока что нет», — ответил я, взяв баночку с медом.
«Бон»[20], — сказала она и отвернулась.
Я прокипятил иглу. Я всегда носил ее с собой на случай, если понадобится зашить порвавшуюся сумку, паруса или одежду.
Я едва не обварил руки, помыв их с мылом для бритья. Женщина наблюдала за мной, склонив голову. Я с сочувствующим видом показал ей иглу.
«Мерд»[21], — произнесла она.
«Пьютан?» — спросил я.
Женщина впервые улыбнулась. Ее суровое лицо словно озарил солнечный свет.
«Уи[22], — согласилась она. — Пьютан».
Она взяла палку в зубы и отвернулась.
Наверное, было бы лучше, если бы женщина потеряла сознание, но этого не произошло. Она вздрогнула, когда я обработал рану медом, но это было лишь началом. В своей жизни мне приходилось делать ужасные вещи, но скользить кривой иглой по живой плоти, делать узелок за узелком, оставляя на месте раны широкую сморщенную складку… Мне до сих пор снятся кошмары. Я никогда не умел хорошо шить. Шов на ране напоминал кусок колючей проволоки. Но я старался действовать как можно быстрее и аккуратнее. Наконец я обработал стежки медом и осторожно приложил чистый бинт. Я собирался попросить женщину приподняться, чтобы я мог обернуть ногу бинтом, но она заснула. Или потеряла сознание. По крайней мере она дышала, поэтому я не стал будить ее и сел неподалеку, следя за тем, чтобы она не попыталась перевернуться на рану.
Джип сел рядом со мной, и долгое время это было единственным, в чем я нуждался во всем мире. Он облизал мне руку, я почесал
