Гоар Маркосян-Каспер - Забудь о прошлом

Поэт выпучил на него глаза, но промолчал.

— А что с остальными? Лет, как я понимаю, отсиживается в Вагре?

— Не только он. Он пристроил у себя Мита ловить каких-то воришек. По словам Мита Тонака продолжает прикрывать их. И не только их. Я думаю, он всячески старается искупить вину.

— Какую вину? — спросил Маран.

— Перед тобой, какую ж еще? Как это ни парадоксально, но твой фокус с глубинным оружием на него не подействовал. Видимо, из-за того, что он видел в Вагре. Во всяком случае, публично он не произнес ни одного слова в твое осуждение. Он устроил у себя Навера математиком в инженерной группе. И мальчугана.

— Санту? — Маран нахмурился. — Не могу сказать, что меня радует перспектива увидеть его в военной форме. Да и Навера тоже.

— Представь себе, Тонака проявил максимум деликатности. Он, видимо, решил считаться с твоими чувствами. Навер там участвует в проектировании каких-то убежищ, а Санта в картографической школе.

— Ну хоть географии научится, — вздохнул Маран и добавил задумчиво: — Если б я что-то значил в этой Разведке, Поэт! Я забрал бы их всех к себе. Где Мит может быть больше на месте, чем в Разведке? Да и все они… А, Дан?

— Конечно, — сказал Дан бодро. — Кстати, я думаю, в этом нет ничего невозможного.

Маран посмотрел на него и промолчал, а Поэт осведомился с легким напряжением в голосе:

— Ты собираешься остаться в Разведке?

— А куда мне еще деваться? — спросил Маран.

— Домой, в Бакнию.

— В Бакнию? Разве Бакнией уже не правит Лига? — поинтересовался Маран иронически.

— Я не сказал, завтра же. После того, как придут земляне.

— И что тогда изменится?

— Многое. Мы поймем, что мы только часть одного большого целого.

— А до этого мы не были такой частью? Разве Торена не одно большое целое?

— Все равно. В любом случае, Лайва не посмеет запретить тебе вернуться. И ты…

— И я въеду в Бакну… ну поскольку на Торене нет ни коней, ни даже изабров, на белом мобиле, и восторженные толпы с охапками каоры сбегутся встречать меня и будут кидать цветущие ветки под колеса с криками…

— Почему бы и нет?

— С криками: «Это тот самый Маран, который дал нам растерзать Изия»… Так? А может, получится немного иначе? Цветы они забудут дома, а кричать станут: «Это тот самый Маран, который выдал военную тайну и не позволил нам растерзать всю Торену»…

— Ты преувеличиваешь. Я думаю, они давно простили тебе то письмо.

— Простили, говоришь? Зато я им не простил!

— Чего?

— А того, что было накануне дня, когда я в отчаяньи написал это самое письмо. Факельного шествия с жутким маршем времен Великой войны. «Вперед, и пусть дрожит весь мир!»

Поэт не ответил. Некоторое время он лежал молча, потом вылез из постели, собрал свою одежду и пошел в ванную. И только на пороге оглянулся и сказал:

— Зрелище было отвратительное, не спорю. Но Бакния — твоя родина, и никуда ты от этого не денешься.

И захлопнул дверь.

— Камни родины, — пробормотал Маран задумчиво. — Камни родины… Помнишь Лахицина, Дан?

— Помню. — Дан решился. — Маран, пока мы вдвоем, — торопливо начал он, — я хочу тебе сказать… Нет, сначала одна просьба. Покажи мне медальон, который тебе дала Наи.

Маран посмотрел с удивлением, потом нахмурился, но все же вытянул из-за ворота свитера цепочку с диском.

— Поверни обратной стороной… Так и есть. — Дан вздохнул.

— Что так и есть?

— Надпись. Я тебе скажу. Я в совершенно идиотском положении. Шеф попросил меня… Я не мог ему отказать, ну не мог… Но некрасиво поступить с тобой тоже не могу. Я подумал, что если там ничего нет, тогда проблема разрешится сама собой, но теперь… Словом, он хотел знать, есть ли там эта надпись. Если ты позволишь, я скажу ему правду, нет — совру, что не смог увидеть…

— А что тут написано? — спросил Маран.

Дан оглянулся, Поэт стоял на пороге ванной.

— Какие секреты у меня могут быть от Поэта, — сказал Маран.

— Это имя ее матери. Она умерла очень давно, ты ведь знаешь. С тех пор медальон перешел к ней, память о матери. И не только. Шеф говорил, что она его считала как бы талисманом и никогда не снимала.

Маран промолчал.

— Я так понимаю, это нечто вроде клятвы, — заметил Поэт.

— Какой клятвы? Ничего не было. Даже слов. Я и не знал… — Маран как-то осторожно коснулся диска, взял его на ладонь и повернул надписью к себе, потом спрятал под одежду… — Да, выходит, и не узнал бы, если б… если б палевиане не запретили мне купаться в море…

— Так в том-то и соль! Она как бы дала слово, тебе, себе, не суть важно, но дала. И… ничего тебе не сказала. То есть она связала себя, а ты свободен. Это мне нравится. Вот женщина! — Поэт восхищенно покачал головой.

Дан смотрел на Марана выжидающе.

— Скажи ему правду, Дан, — вздохнул тот. — Мы же не дети, чтобы играть в прятки. С другими и с собой.

Он хотел добавить что-то еще, но открылась дверь, и появился Патрик.

— Все на палубу, ребята, — сказал он возбужденно. — Палевиане прорезались.

Шеф сидел в пультовой. Он молча кивнул на экран. На экране был палевианин. Опустив руки и выпрямившись, он неподвижно стоял посреди «стройплощадки», то есть пустыря, от строительства не осталось и следа, все было убрано, и захламленный кусок земли выглядел точно так же, как в первый день.

— Посоветуемся, — сказал шеф, обводя всех взглядом. — Палевиане предлагают продолжить переговоры.

— О чем? — спросил Дан.

— Этого я не знаю. Я попросил парламентера передать, что нам больше ничего не нужно, что мы улетаем и вряд ли когда-либо появимся снова, он взял небольшой тайм-аут, отошел, переговорил с кем-то по «фону», вернулся и объявил, что Самый Старший тем не менее приглашает нас к себе. Ему есть что нам сказать.

— Это ловушка, — выпалил взволнованный Поэт.

— Возможно.

— А о ночном происшествии речи не было? — спросил Маран.

— Ни слова.

Наступило молчание.

— Что скажете? — спросил Железный Тигран через пару минут. — С Поэтом ясно. Он считает, что это ловушка, и, следовательно, идти не надо. Так?

— Так, — согласился тот.

— Дан?

— Ловушка это или нет, я сказать не могу, — начал Дан, волнуясь. — Необязательно. Но дело не в этом. Я просто не знаю, о чем мы можем с ними разговаривать. Они слишком другие. Я долго думал утром, пытался представить… Ну вообразите себе, что тысяча мужчин вместе с вами обладает женщиной, которую вы любите! Это не для нас. Мы индивидуалисты, свои переживания мы сохраняем для себя, даже если это мука, горе…

— Почему? — возразил Патрик. — Разве мы не стараемся разделить, облегчить боль друга?

— Облегчить! Но не упиваться ею, как… — Он умолк.

— Патрик? — спросил Тигран.

Патрик заколебался, потом неохотно сказал:

— Я понимаю, что по большому счету идти надо. Но очень уж не хочется. Риск велик, а толку на грош. И потом, если им угодно с нами поговорить, почему бы не явиться сюда самим? Нет, шеф, если будет решено идти, я, конечно, пойду, но… Признаться, мне не нравятся ни они, ни их образ жизни.

— Так. Маран?

Маран посмотрел на свои руки, вздохнул.

— Идти надо, — сказал он тихо. — Надо. Ничего не поделаешь. Я пойду.

Поэт всплеснул руками.

— Ты? Опять? Тебе все мало? Угомонишься ты наконец или нет?

— Успокойся, — остановил его Железный Тигран. — Он никуда не пойдет. С него хватит. Пойду я.

— Один? — спросил Патрик ошеломленно.

— Ну если вы все считаете риск неоправданным… Я не буду насиловать вашу волю, господа индивидуалисты.

— Ну уж нет, — сказал Патрик зло. — Я тоже иду.

— И я, — подал голос Дан. — Или мы уже уволены из Корпуса?

Железный Тигран усмехнулся.

— Ну какой без вас Корпус? Так. Со мной пойдешь ты, Даниель. Успокойся, Патрик, в случае чего, вам с Мараном придется нас выручать, задачка не из простых. Вперед. А ты останешься здесь, у экрана, — велел он Поэту и пошел к люку.

Дан покосился на хмурые лица Патрика и Марана, вышедших вслед за ним из орбитолета, и подумал, что, возможно, шеф выбрал его, как наименее ценный кадр.

— Шеф, — напомнил Патрик, — ты же собирался взять Поэта с собой.

— Риск действительно велик, Патрик. А он, кроме того, что он Поэт, он даже и не в Разведке.

— Но я-то в Разведке? — спросил Маран. — Или нет?

Тигран остановился.

— Маран, я очень тебя прошу, — сказал он тихо, — не усложняй мне задачу.

Маран отвел глаза и кивнул.

Подошел палевианин.

— Кто поедет? — спросил он.

— Те же, что вчера, — ответил Тигран.

— Самый Старший хотел видеть также его, — палец палевианина уперся в грудь Марана. Потом он заглянул Марану в глаза и вкрадчиво добавил: — Если ты не боишься.

У Марана было такое лицо, словно его ударили, он судорожно вздохнул, но смолчал. Дан вспомнил вчерашнее «Они сумели меня согнуть» и шагнул вперед.