Марина Дяченко - Пандем
– Не надо мне про электрончики! – возмутилась трёхлетняя Ева. – Я сама тебе схему могу нарисовать! Ты мне только скажи, откуда он всё знает: номера каналов, например…
Юлька уронила голову на руки. Ева действовала ей на нервы; прочие воспитанники младшей школьной группы, где Юлька проходила педагогическую практику, занимались кто чем – мирно синтезировали хлеб из реактивов детского набора «Юный пищевик», восстанавливали под микроскопом разбитую «игралку» или кормили кроликов. Одна только Ева, питавшая к Юльке особое расположение, не отходила от стола и не давала жить.
– Поставить тебе кино? – безнадёжно предложила Юлька.
– Кино я себе и сама поставить могу, – возразила Ева. – Поговори со мной, пока мама не придёт.
– О чём? Тебе не надоедает всё время болтать?
– Не-а, – Ева помотала головой. – Слушай… А правда, когда ты была маленькая, Пандем с тобой разговаривал всё время, а не только в беседке?
– Правда, – устало призналась Юлька.
– Вот было классно, – завистливо вздохнула Ева. – Я, вообще то, просила Пандема, чтобы он со мной почаще играл… А он говорит, что я должна больше думать сама. А что я могу придумать сама? Вот я тебя спрашиваю, в визике Пандем сидит или нет, а ты не отвечаешь… А спросила бы у Пандема – он бы мне сразу чётко сказал, да или нет, и всё…
Юлька уныло смотрела в зеркало. Биокрем, делающий кожу темнее, действовал ещё не в полную силу, но Юлька уже понимала, что его придётся отменять. Ну не идёт ей имидж негритянки… Попробовать золотистый оттенок?
– А как это было? – не умолкала Ева. – Когда Пандем сперва всё время был с тобой, а потом сказал, что только в беседке? Ты, наверное, ужасно огорчилась, да?
– Ничего я не огорчилась, – сказала Юлька резковато. – Тоже мне, потеря…
Ева смотрела на неё долго и внимательно. Потом тихо, без единого слова отошла; Юлька вытащила из коробки штамп-татуировку. Повертела в руках, положила обратно. Не миновать «ниже среднего» за практику. Ну и Пандем с ними – она всё равно раздумала быть педагогом…
У экстремальной молодёжи принято вживлять гибкие сенсоры. Многие делают вместо волос… Иногда красиво. Скажем, идёт парень, а появляется девушка в его вкусе – волосы сразу дыбом, и искры бегают… Красиво, смешно. Потешно. Говорят, эта мода пришла из красного слоя. Наверное…
Половину её группы забрали родители, половина перешла к вечернему воспитателю. Вэйра Георгиевна недовольно разглядывала Юлькин макияж; пусть смотрит, подумала Юлька. Наверняка сегодня же попрётся в беседку и спросит у Пандема, почему он допускает такое падение нравов среди молодёжи…
Юлька рысью выбежала из ворот школьного комплекса. Прыгнула на транспортёр, потом на другой, потом на третий; беседок вокруг было как грибов, но Юлька никак не могла решиться. Никак не могла…
Может быть, вот эта, большая, двухэтажная? Нет, лучше вон та, на углу, башенка с зеркальными окнами. Юлька потрогала дверь – никого нет; тогда она вошла – изнутри окна были витражные, непрозрачные – и уселась в деревянное кресло, обхватив себя за плечи.
«Привет».
Юлька обняла себя крепче. Подняла голову к плоскому экрану, с которого без улыбки смотрел знакомый – слишком знакомый… кто он ей? Человек?
– Пан, почему так? Пан, почему? Ты же их свёл? Это же ты их свёл почти пятнадцать лет назад – значит, они подходили друг другу? Ты же не мог ошибиться?
– Я не сводил их – я же не сваха! Они сами друг друга нашли… Но люди меняются со временем. Потому что они люди, а не камни какие-нибудь. Хотя и камни тоже меняются.
– Не верю. Как полёт летящего камня – траекторию – можно высчитать, так и человеческие отношения… Зная всё, что знаешь ты… Учитывая каждое событие в прошлом и будущем…
– События в будущем учитывать нельзя. Они не предопределены…
– А что такого случилось? Ни одного события в их жизни, которого ты не мог бы просчитать заранее… Рождение ребёнка, ссоры с дедушкой Алексом… Работа… Ничего особенного…
– Тебе сколько лет?
– Двенадцать.
– А иногда мне кажется, что ты старше меня… Судя по твоим речам…
– Ничего смешного! Я не спорить к тебе пришла… Я вот что: соедини их заново. Я так хочу.
Пандем молчал. Смотрел.
– Значит так, – сказала Юлька, и ей самой показалось, что внутри её голоса прозвучал упрямый голос дедушки Алекса. – Или ты их снова соединяешь – ты можешь, я знаю…
– Они у нас люди или кто? Куклы?
– Они муж и жена! Они мои родители, и должны жить вместе! Чего бы там им не хотелось!
– От того, что они не будут жить вместе, они не перестанут быть твоими родителями…
– Пан, не мути воду… Ты меня любишь?
Тот, кто смотрел с экрана, мигнул.
– Да.
Сказано было коротко и кротко. У Юльки по спине пробежали мурашки: она сразу поверила. Как верила уже много раз.
– Пан… Милый… Послушай меня. Только послушай. Ты ведь можешь это сделать. Никому не будет хуже. Будет лучше! Пусть мама… Молчи! Я всё знаю, что ты мне скажешь. Но это ведь особенный случай. Ты признай: я ведь особенный ребёнок тоже… Другим хоть бы что, пусть их родители хоть на Полярной платформе… А я так не могу! Ну пожалей ты меня… Никто ведь не узнает, что ты отступил от своих этих проклятых принципов… Пожалуйста!
– Пятнадцать лет назад, – глухо сказал Пандем, – другая девочка… Она была чуть постарше. Хотела выйти замуж за твоего отца. Она его действительно любила. И говорила очень похоже… Только если бы я тогда «подсудил» ей, тебя бы не было, Юль…
– Если ты меня не послушаешь, – сказала Юлька тихо, – значит, я для тебя – ничто.
– Это неправда. Юлька, ты для меня очень многое. Ты – это часть меня. Тебе надо не тёмный и не золотистый, а наоборот, бело-розовый, очень светлый оттенок лица, и тогда ты сможешь хорошо менять цветовую гамму глаз…
Тот, что смотрел с экрана, протянул вперёд руку; в руке было круглое зеркало, и Юлька увидела в нём своё отражение – со светящейся молочным светом кожей, с вишнёвыми выразительными глазами – тот самый эффект, который она тщетно пыталась отыскать в коробке с новейшей косметикой.
Юлька облизнула губы.
– Я знаю, каково тебе, – тихо сказал тот, что смотрел в экрана. – Твоим родителям не легче… Позвони отцу?
Юлька глубоко вздохнула. Тряхнула головой, будто сбрасывая наваждение:
– Я не понимаю. Нам троим плохо – почему ты не можешь сделать хорошо?
– Потому что ты человек и твои родители люди.
– А люди – значит, должны мучаться? Человек – это тот, кому плохо?
– Человек – это тот, кто обладает волей.
– А в моей воле отказаться от воли?
– У тебя очень сильная воля, ты не можешь от неё отказаться.
– Ты врёшь, – сказала Юлька и испугалась собственных слов. Но потолок беседки не обрушился на неё, и мир вокруг не вывернулся наизнанку; она посмотрела в глаза тому, кто был по ту сторону экрана, и повторила теперь уже твёрдо:
– Ты врёшь! Либо в том, что меня любишь, либо в том, что не можешь ничего изменить!
Пандем молчал. Зеркало в его руке отражало некрасивую, красную от злости, с перекошенным ртом Юльку.
– Я для тебя всего лишь муравей на муравейнике, – сказала Юлька и снова услышала в своих словах дедовы интонации. – Если ты меня не послушаешь… я уйду от тебя. Я больше никогда с тобой не заговорю. Я стану «Без Пандема». Ты этого хочешь?
– Нет, – сказал её собеседник быстро, даже слишком быстро, так, во всяком случае, Юльке показалось. – Я этого не хочу.
– Так вот это моё последнее слово! – сказала она и поднялась. – Даю тебе один день на размышление… Один день! Если завтра мама не позвонит отцу – я не скажу тебе больше не слова, никогда! Понял?!
Экран погас.
Некоторое время Юлька оторопело смотрела на чёрный прямоугольник. Никогда прежде Пандем не уходил первым; никогда.
* * *Арина Каманина любила своё утро. В восемь часов заводил песню будильник – негромкую, осторожную, прогоняющую сон моментально и напрочь. В восемь сорок она выходила из физкабинки голая, мокрая, горячая, ни о чём не думающая, кроме предстоящего завтрака с чашкой горячего тоника.
В девять ноль девять она открывала дверь беседки и ровно в десять минут десятого усаживалась перед железным зеркалом в серебряной раме. Сегодня, впрочем, она пришла на минуту раньше; села, положив подбородок на сплетённые пальцы, глядя на собственное отражение.
Для женщины на пороге пятидесятилетия она выглядела, пожалуй, идеально. Овал лица почти не изменился. Веки оставались упругими. Редкая седина в светло-русых волосах не старила, скорее, придавала шарм. Арина могла бы родить ребёнка, если бы захотела.
– Доброе утро, Пан.
Зеркало потемнело. Вместо Арины в нём отразился Пандем – иногда ей казалось, что он такой же, каким был и пятнадцать, и двадцать, и двадцать пять лет назад. А иногда – что он изменился; во всяком случае, если бы отражавшийся в зеркале был человеком, она не могла бы определить его возраст.
