Александр Соловьёв - Хомотрофы

– Ты была в церкви, Елена?

– Я руководила ее строительством, Сережа. Только цель не достигнута. Церковь не действует. Существует миф, будто в ней можно увидеть Улитку. Но это неправда. Я была там много раз, и никакого толку. Скажи, как ты собираешься убить Артура?

– Еще не знаю. Давай, завтра вечером встретимся у тебя и все обсудим, – предлагаю я.

– Нет. Завтра будет тяжелый день.

– Когда же?

– Послезавтра.

– Послезавтра, – повторяю я.

Ухожу, чувствуя себя предателем.

Голова раскалывается, кажется, вот-вот взорвется.

28

Я лежу на чем-то скользком. Ворочаюсь в постели, ищу сухое место. Что это? Кисель? Кто его здесь разлил?

В разум беспардонно врывается пробуждение. Солнце барабанит в сомкнутые веки. Я сильнее их жмурю. Слишком много света. Не хочется открывать глаза. Переворачиваюсь на другой бок. «Нельзя просыпаться», – строго приказываю себе. Но в ту же минуту вихрь подхватывает обрывки сна. Тает иллюзия. С ней в забвение уходит что-то важное.

«Обещание…» – тут же заключаю мысленно, не вдумываясь в значение слова. Глупость, но сразу становится холодно в животе. «Вернись назад!.. – кричу, повинуясь страшному предчувствию. – Надо все немедленно переиграть заново!»

Я не могу разгадать какую-то тайну. Теперь я сопротивляюсь пробуждению насколько могу. Но уже поздно. Суетный шум ночного кошмара, исполненного тревоги и призраков, начинает рассеиваться; на смену ему приходит загадочная тишина, и она шепчет: «Я – единственная правда. Остальное – всего лишь твоя больная фантазия».

Значит, утро все-таки наступило. Значит, сейчас я узнаю нечто страшное. И все же ум не может с этим смириться. Он по-прежнему цепляется за свой сон и не хочет с ним разлучаться с таким животным упрямством, с каким мать не желает расставаться с умирающим младенцем.

Пребывая на грани сна и бодрствования, света и тьмы, я пытаюсь сосредоточиться на сне, но беспрестанно меняю фокус внимания. Свет мешает, он просачивается отовсюду. Уютная чернота, рождающая смутные образы, ускользает, и я преследую ее, все время оглядываясь и отталкивая от себя коварное пробуждение, неумолимо следующее за мной кровожадным чудовищем.

Гонюсь за сном, продолжаю охоту до тех пор, пока не осознаю ее тщетность. Наконец говорю себе: «Стоп!», и чернота окончательно рассеивается.

Суматошная беготня прогнала остатки сонливости. Я вздохнул и пошевелился. Лежа на спине, стал прислушиваться к своим ощущениям. То, что прежде казалось киселем, на самом деле было сбившейся, влажной от пота простыней.

Вспомнить… Там было вот что: лицо, обрамленное седыми волнистыми волосами. Серые глаза. Низкий, тихий голос. Медленные слова. Да, там был пожилой мужчина, благородный, аристократичный. Клубился, перекатываясь слоями, сизый дым. Трубка из темного дерева покоилась в неподвижной руке.

Он меня чему-то учил.

Кто он, этот человек? Гавинский? Да нет, не похож. Возможно, мой старый знакомый, а может быть, незнакомец, встреченный когда-то. Был с этим человеком долгий доверительный разговор о чем-то деликатном, очень интимном.

Только вот о чем? И что было дальше?

Безумная ночь… Борьба, объятия, слезы. А потом опять этот голос: «Дай себе обет… Ты должен сам сделать выбор. Ты почти готов».

Мысли скомканы и обрывисты. Тело в неестественном оцепенении. Если сон не вернется, все равно так и буду лежать, не двигаясь, с закрытыми глазами. Но спустя несколько минут в сердце рождается волнение, затем переходит в трепет. По груди и животу, словно кровь из открытой раны, начинает разливаться страх.

Нет, это невыносимо. Страх истязает с искусством палача, то сжимая горло, то упираясь своим твердым коленом в солнечное сплетение, то лоскутками снимая кожу со щиколоток. Я пытаюсь глубоко дышать. При каждом выдохе, стиснув зубы, я сокращаю до отказа мышцы живота, бедер, напрягаю диафрагму, пока из груди неожиданно не вырвался громкий стон.

В этот самый миг я вспомнил, что лежу дома у Елены, рядом с ней, в ее постели.

Елена – моя любовница, из всех людей самое близкое на свете существо. Даже во сне я не имею права забывать о ней. Но ведь она мой враг! Самое близкое существо – мой враг. Почему же я сейчас думаю не об этом, а о чем-то другом? Наверное, сон был слишком крепок, и я еще не освободился от него окончательно.

Что же все-таки было вчера?

Вероятнее всего, мы вернулись домой немного подшофе. Мы ездили на наше место на озере, прихватив с собой корзину с вином и закуской, и засиделись там допоздна. А потом, когда вернулись, ты дала ключ, я открыл дверь, ты проскользнула вперед и, сбрасывая туфли на ходу, побежала на кухню, чтобы накрыть клетку с попугаем. Я, наспех раздевшись, ринулся в постель. И ждал тебя там под одеялом.

Возможно, все было именно так.

Но что бы значило это звенящее беззвучие вокруг? Слышно, как движется кровь в сосудах головы.

Что за странный запах? Он совсем не тот, что всегда. Я хорошо помню запах пробуждения рядом с тобой, Елена. Миг пробуждения пахнет так же, как твои волосы, шея, губы, подушка. Но в эту минуту я чувствую другой запах. Так пахнет камера хранения или пустая квартира.

Я приоткрываю глаза и узнаю потолок моей комнаты в общежитии. Электронные часы, висящие на стене, показывают семь часов, двадцать две минуты. Мои веки еще как следует не расклеились и между ними по слипшимся ресницам бегают разноцветные искорки.

Комната, как мне кажется, выглядит несколько иначе, чем обычно. Что в ней изменилось – форма, размеры или, может, освещенность – я не знаю…

Я смотрю некоторое время на стену, и ко мне постепенно начинает возвращаться сонливость. Я вновь оказываюсь на тонкой грани между сном и реальностью. Темная глубина сна манит меня к себе, но в мозгу засела мысль, не дающая уснуть. Я начинаю думать о том, что, может, проснувшись, я обнаружу не только собственную комнату изменившейся, но и весь мир вокруг меня, возможно, окажется другим. И может, это пока еще не случилось, и именно в настоящую секунду я делаю выбор, от которого и будет зависеть то, каким суждено быть окружающему миру? Боже праведный!

Начинаю в ужасе искать способ все вернуть, исправить, но не нахожу его.

Пытаюсь концентрироваться на чем-то очень важном, и вновь появляется волнение, переходящее в страх.

СТРАХ!

Теперь он особенно сильно ощущается в области солнечного сплетения. Страх вибрирует, распространяется по всему телу, и, наконец, жгучая тревога впивается своими ледяными зубами мне в сердце.

В этот момент я опять вспоминаю об Елене. У меня возникает непреодолимое желание рассказать ей все, обнять ее, поцеловать и спросить ее совета.

Открываю глаза и поворачиваюсь к ней.

Вижу это сразу, только лишь повернул голову. Елена мертва. Она лежит на спине, лицом вверх. Ее неподвижный профиль заострен сильнее обычного. Кожа отливала молочной бледностью. Рот слегка приоткрыт, а сухие матовые губы подернуты синевой. В мимических мышцах век, щек, лба, бровей нет жизни, как нет дыхания в ее груди. Золотые кудри разметаны по подушке.

В следующую минуту я проваливаюсь в пустоту.

Женщина подает мне руку, и мы вместе с ней идем по темному коридору. Ступени ведут вниз. Мы опускаемся.

Я хочу посмотреть, кто эта женщина. Краем глаза замечаю, что она белокура. Не Елена ли это? Но я вспоминаю, что Елена мертва. Думаю: не может быть. Как же она меня ведет, если мертва?

Когда спустя какое-то время я вновь обнаруживаю себя, мои глаза опять закрыты. Мне не хочется их открывать. Осознанность возвращалась постепенно, не вся сразу, словно я смотрю сквозь узкую скважину, которая мало-помалу расширяется.

Елена мертва, но трагедия меня не убивает, она что-то делает с моим рассудком. Среди темного поля есть маленькое слепое пятнышко – оптический обман. Сколько же времени мне было отпущено для чувственного забвения?

Я занимаю крохотный островок среди бушующего океана. Этот островок не больше поверхности моих подошв. Еще миг – и он уйдет в пучину…

Помню пасмурный день на прошлой неделе. День затишья. В этот день между нами не вспыхнуло ни единой ссоры. Мы шли с ней по узкой улочке. С одной стороны мокрая полоска асфальта заслонена от зданий рядом тополей, с другой ее ограждал низкий бетонный парапет. За парапетом убегает вниз овраг, в глубине которого чернеют полотна заброшенных железнодорожных путей. Вечереет. Людей уже нет. Менги еще не вышли на улицы, но нам они и так не опасны.

Мы шли не спеша, держась за руки, как подростки. Наши пальцы переплелись и вспотели. Время от времени мы притирали ладони друг к другу как можно плотней. Мы молчали, и каждый думал о своем, но чувства наши, как и мы, держась за руки, летели в поднебесье, и нашим сердцам была внятна музыка высших сфер.

А потом мы дошли до широкой дороги и свернули на мост. И в ту минуту, когда мы проходили по мосту, я случайно уловил ее взгляд. Она смотрела в пропасть.