Катерина Кюне - Пожизненный найм
Конечно, её самоуничижение было преувеличенным. К тому же, внимательно восстанавливая всю цепочку событий, прокручивая в голове все их разговоры, каждую свою фразу и каждый Никитин вопрос, она пришла к выводу, что ничего поистине крамольного она не выдала. Однажды только она сказала ему по телефону, что они не могут встретиться так рано, потому что ей нужно обязательно сегодня успеть доделать куклу. Кукла была для малефиков, но ведь она делала кукол и для своего магазинчика, а иногда и на заказ, что тут можно было заподозрить? Ещё она однажды упомянула, имея в виду Борю, некоего знакомого, который не только телевизор не смотрит и юникомом не пользуется, но даже книги до сих пор читает только бумажные! И Никита не стал уточнять у неё, что это за знакомый, он только недоуменно пожал плечами: «Но ведь это же дико дорого и кучу места занимает! Да и не гигиенично держать сколько пыли в квартире, ведь там заводятся микроорганизмы!». И потом, подумала Софья, когда способность рационально мыслить вернулась к ней окончательно, если Никита был подослан к ней, чтобы вытянуть из неё информацию или каким-либо образом внедриться в Партию Магов, то зачем же он раскрыл себя, причем раскрыл ещё ничего толком не узнав и не добившись? Скорее, это не он, а она повела себя подозрительно, когда так бурно отреагировала на его признание. Но, с другой стороны, может быть она просто женщина-истеричка, мало что ли таких? Две недели скрывала, а тут вдруг прорвало…
И всё же Софья посчитала нужным рассказать всё кому-нибудь из Магов. Точнее, больше всего ей хотелось изложить произошедшую с ней историю Боре. Вообще-то Софья терпеть не могла посвящать кого-то в подробности своей личной жизни. Но Боря был для неё недосягаемым сосредоточением мудрости. И было бессмысленно саму себя дурить, что ей хотелось поговорить с ним только из соображений какой-то там безопасности. Дело в том, что следом за способностью рационально мыслить, к Софье вернулось и нечто иное. Она всё отчетливее стала понимать, что Никита всё ещё ей нравится, да что там, она по-прежнему в него влюблена. Софья все свои более-менее осознанные годы презирала полицаев, считала, что хоть сколько-нибудь нормальный человек не может пойти служить сторожевой шавкой режима, жить по волчьим правилам, пытать, избивать и обворовывать людей. Раньше она никогда не сталкивалась с сотрудниками правоохранительных органов вплотную и даже не очень-то задумывалась, как там все эти органы устроены изнутри, кто и чем там занимается. Зато она много слышала и читала разных историй о маньяках, только действие этих триллеров разворачивалось именно что за полицейской оградой, забором службы безопасности или прокуратуры. В общем, она была уверена в том, что знает, что за контингент там работает, насколько это примитивные, злобные и беспринципные люди, ну или наоборот, утонченные и вполне осознающие, что они делают, садисты. Но оба этих образа, так глубоко укорененных в её сознании, никак не вязались с Никитой. В общем, это был самый настоящий когнитивный диссонанс, по другому и не назовешь, хоть Софья и терпеть не могла угловатых терминов, похожих на пластмассовые скелеты.
И она пошла к Боре. Она несколько сбивчиво, но стараясь как можно больше акцентировать внимание на том, что она волнуется за внутриорганизационную конспирацию, изложила положение вещей. Боря даже не упомянул о безопасности, он спросил:
– История его довольно складная, почему ты не допускаешь, что он всё время был искренен?
– Да нет, я допускаю…
– В чем тогда проблема? Зачем ко мне пришла?
Софья совсем растерялась и, чувствуя, что краснеет, пробормотала:
– Но ведь он же следователь…
– Грешник! Грешник! На костер его! – Боря улыбнулся. – Ну и что с того? Почему он, кстати, стал следователем?
Почему?.. Софье только сейчас пришло в голову, что люди не всегда выбирают профессию по собственному почину. И что Никиту, не отличающегося сильным характером, вполне мог принудить к этому какой-нибудь дядя-военный.
– Да-да, ты спроси, – продолжил Боря, не дожидаясь ответа. – Ты ведь и сама в довольно зловещем месте работала. Будь я такой категоричный как ты… Ты как плохой ученый: раз у светилы написано, что в результате опыта получается желтая жидкость, то хоть она и цвета молодого огурца, но это просто такой желтый. Так и ты. Исходя из своих стереотипов, хочешь на человеке одним махом крест поставить. Готова даже, закрыв глаза на факты, убедить себя, что он вполне в этот стереотип вписывается. Лишь бы жизнь себе упростить. Твое дело, конечно… Твоя жизнь – твои правила.
ГЛАВА 10
«… Мне никогда не приходило в голову, что моя профессия, выбранная за меня зодиакальными созвездиями и матерью, может в один прекрасный день стать препоной между мной и женщиной, которую я полюблю…». Нет, не то…
«С самого рождения ключевые решения за меня принимала моя Карта Судьбы. То есть эти решения, однажды приняли звезды, расположившись определенным образом, астролог их законспектировал, а мне оставалось только жить по готовому сценарию. И я жил, и был своего рода маменькиным сынком при деспотичной родительнице. Она никогда не кричала на меня, ведь этой маменькой была моя Карта Судьбы. Предсказанные там вещи сбывались. В детстве я серьезно болел именно в те периоды, когда было там указано, даже сейчас премии на работе мне выписывали в те месяцы, которые были помечены в Карте Судьбы, как благоприятные. Поразительно, но даже мои сомнения, как мне правильно поступить с женщиной, чьего сына, по моему убеждению, принесли в жертву ради благополучия корпорации, были обозначены в Карте. «Поступай, как велит тебе благоразумие, сердцем остынь» – вот каково было предписание звёзд. Нарушил ли я его, назначив встречу Софье? И ещё, согласно гороскопу в том году, когда произошли все эти события, я должен был в рабочее время встретить какую-то девушку, отличающуюся крайней самовлюбленностью и жениться на ней. И вот, действительно отпросившись с работы, я встретил Софьюшку, но я был абсолютно уверен, что она не девушка из гороскопа. Не потому что излишней самовлюбленностью в случае с ней и не пахло, и не потому, что она вряд ли собиралась за меня замуж, нет. Я почувствовал себя стоящим на мосту, и на одном берегу продолжалась моя жизнь, строго детерминированная Картой Судьбы, а на другом стеной стоял туман. Там начиналась другая жизнь, мне неведомая, где я сам должен был принимать решения, брать на себя ответственность, но не в фантазиях, как это было раньше, а на самом деле. Жить такой жизнью я боялся и не умел. Но ощущение у меня было такое, что я уже начал, нарушил какое-то важное правило и пути назад к заранее определенному будущему у меня уже нет. Как будто в мире квантовых вероятностей я, сам того не осознавая, сделал выбор в пользу альтернативной Вселенной, и реальность расщепилась на две. И моя точная копия в этот самый момент сидит в моей квартире, пьет чай и читает о туманности Кошачий Глаз. У того меня всё по-прежнему и к концу года он действительно пойдет в ЗАГС с какой-нибудь случайно подвернувшейся идиоткой, лишь бы только не перечить строгой матушке. Но могу ли я снова слиться с ним, склеить эти две реальности воедино, а главное, хочу ли я этого? Если раньше я жил в пустыне, посреди которой стоял один единственный столб, и я без нареканий с самого детства и до недавнего времени карабкался по этому столбу вверх, то теперь я входил в сад возможностей и вероятностей. Здесь я должен был выбирать, и каждое мое решение заставляло дерево ветвиться, ветвиться и снова ветвиться и я никогда не мог быть уверен, что предпочтенная мной ветка не сломается под весом моего тела.
К тому моменту я уже был немного другим человеком.
И я вспомнил, что говорил мне один знакомый, который прыгал с парашютом: «Главное не сомневаться, не обдумывать, не представлять что там будет. Просто, когда инструктор скомандует „Пошел!“ нужно шагнуть в открытую дверь самолета. Подумать можно и на земле». И я подал рапорт на увольнение. Конечно, не потому, что иначе меня бросила бы Софья. Она бы меня и не бросила, я почти уверен в этом. Просто я никогда не хотел быть следователем.
– Наследство что ли получил и сматываешься на Гавайи? – спросил меня алкоголик Сережа Дрожжин.
– Да нет, просто надоело, – ответил я.
Но мне никто не поверил. Все знали меня как послушного, разумного малого, никогда не лезущего на рожон и уважающего правила, у них в голове не укладывалось, что я могу быть способен на сумасшедший поступок. А уволиться, не будучи рантье, в их понимании мог только конченый псих, каких нужно держать в желтом доме. И они, не слишком осведомленные о моих семейных делах, но всегда чувствовавшие, что я не совсем такой как они, вполне могли представить многомиллионный семейный бизнес или ещё что-нибудь в этом роде. Так что в отделении на меня смотрели с завистью.
