Евгений Бенилов - Человек, который хотел понять всё
В последнем случае с диагнозом они, пожалуй, переборщили: все знали, включая Би-би-си, что на большее, чем вяло протекающая, Иван не замахивался никогда. Ну, а психомоторные расстройства двигательного аппарата – так те и у здорового начнутся, ежели ему аминазин в таких дозах колоть! От этого аминазина несчастный Иван целых три недели ходить не мог и так напугался, что из злополучной Группы вышел, а потом, к радости КГБ, устроился на службу – в Институт Реставрации, в Отдел Икон.
Когда он ей сказал, что уже три года не рисовал, она его не поняла. «Ты имеешь в виду – не выставлялся?» Нет, именно, не рисовал. «А почему?» Этот вопрос застал Ивана врасплох: и правда, почему? Он стал мямлить о тяжелых переживаниях, вызвавших потерю интереса; а также о бессмысленности и невозможности занятий искусством в условиях тоталитарной идеологии. Правды он ей не сказал – ни тогда, ни после. Она догадась сама: рисовать Иван уже не мог – как штангист, надорвавшийся при попытке установить мировой рекорд, никогда больше не подходит к штанге.
А еще он был религиозным, так что венчались они в церкви. И до самой свадьбы не спали друг с другом (целый год!) – он настоял. Этот бзик так Таню удивил, что она твердо решила Ивану не изменять – благо Давид уехал на пять месяцев в Архангельск, а больше никого у нее в тот момент и не было.
Решение выйти за Ивана она приняла с открытыми глазами: знала, что психиатрический. И точно: через две недели после свадьбы – загремел в Институт Психздоровья. Сначала перестал с ней спать – на седьмой день, безо всяких объяснений. А в следующую пятницу просто не пришел вечером домой (Таня в тот день на работу не ходила, чертила дома). Сперва она позвонила ивановым родителям – без толку; потом ближайшим друзьям – тоже не знали ничего. Следующим этапом, отыскав его записную книжку, – всем подряд. Только дойдя к часу ночи до буквы "Ш" (Штейнгардт Игорь Генрихович), она узнала, что муж ее – «где обычно, в четвертом корпусе», и что «мы даже сумели положить Ваню в его любимую палату!»
Эта «любимая палата» ее чуть не доконала… Что же касается подробностей, то Игорь Генрихович обсуждать их по телефону не пожелал и пригласил Таню в понедельник лично, а пока: «Очень вас прошу, милая, к Ванечке не ходите и о нем не беспокойтесь, он у нас в целости и сохранности».
Профессор Штейнгардт оказался начальником отделения, с огромным кабинетом и пожилой секретаршей в предбаннике. Строго проинструктировав неопытную Таню («…и ни в коем случае не говорите 'шизофрения', милая, – только 'душевная болезнь', вы слышите?…»), секретарша запустила ее внутрь.
Игорь Генрихович Штейнгардт встретил «внучатую невестку покойного Василия Петровича» на пороге кабинета и с почестями усадил ее в кресло под автопортретом ваниного деда. Выглядел доктор карикатурно: ветхий старичок в пенсне и галстуке бабочкой, с манерой говорить, достойной своих пациентов. Усевшись за стол размером с небольшой аэродром и отчаянно жестикулируя, он стал объяснять, что «течение душевной болезни Ванечки осложнилось от сильного давления с вашей стороны, милая, в сексуальной сфере». – «Какая чушь! – воспламенилась Таня. – Да, если хотите знать…» – «Не чушь, – спокойно перебил ее Игорь Генрихович и быстро-быстро заморгал глазами, – он мне так и сказал… А теперь, когда я вас вижу, то и сам чувствую». Таня чуть не рассмеялась ему в лицо… «Вы, Танечка, лучше не фыркайте, а подумайте над тем, что я говорю, – поучительно объявил профессор, вертясь туда-сюда на вращающемся стуле. – И как Ваня себя вел в последнее время, тоже вспомните».
Последний аргумент выглядел убедительно: теория Игоря Генриховича действительно объясняла странное поведение Ивана в течение последних двух недель. И, кроме того, если Мышка сам такое сказал, то, значит, он так и чувствует – какой смысл доктору-то лгать? «Выходит, у Вани от меня шизофрения обострилась!» – расстроилась Таня… и вдруг вспомнила наставления секретарши.
Но было поздно: профессор Штейнгардт выбежал из-за стола и, размахивая руками перед таниным лицом, прочитал ей гневную лекцию о медицински безграмотных людях, употребляющих термин «шизофрения» всуе. «Нет такого заболевания! – кричал профессор, запутывая ее вконец. – Понимаете – нету! А есть невежественные жены больных людей, которые своим несносным поведением усугубляют протекание недуга».
Глаза его метали молнии. «Вы меня поняли, милая?!» – заорал он, чуть не стукнув Таню по носу. «Поняла, Игорь Генрихович, поняла… Извините Христа ради… – лепетала та в ответ. – Вы только скажите что… а я для Вани все сделаю!»
Внезапно остыв, профессор Штейнгардт вернулся к себе за стол и стал объяснять.
Таня не должна: во-первых, демонстрировать свое желание перед половым актом, во-вторых, показывать свое наслаждение во время полового акта и, в-третьих, высказывать свою благодарность после полового акта. «Три 'не', – закончил он, – очень легко запомнить: до, во время и после». – «А я всегда думала, что наоборот… – удивилась Таня. – Так сказать, три 'да'…» – «И неправильно думали, Танечка… – благодушно сообщил ей забывший былые обиды профессор. – Верьте мне, милая, я на этой проблеме тридцать лет назад докторскую защитил».
Она ходила к Игорю Генриховичу еще два раза, пытаясь убедить его, что у Ивана с сексом все в порядке и что ее желание, наслаждение и благодарность – чувства неподдельные. Более того, если она, Таня, не сможет их проявлять, то тут-то проблемы и начнутся – по крайней мере, для нее самой. «Ах, милая, – шаловливо махал на нее ученой дланью профессор Штейнгардт, – вы тогда так и говорите, что о себе хлопочете…» – чем доводил Таню до бешенства неописуемого.
В конце концов она поставила ультиматум: если Игорь Генрихович и вправду хочет, чтобы она выполняла его «не», то пусть резервирует за ней место в своем отделении. Таня его честно предупреждает: от такой жизни она рехнется. «А вы любовника заведите, милая», – ответил старый доктор. Таня гневно подняла глаза, полагая, что шутки пошли уже через край… и вдруг поняла, что тот не шутит.
«Заведите, заведите… – продолжал Игорь Генрихович, – я разрешаю». И, помолчав как-то странно, добавил: «Вы ведь так и так заведете… а если я не пропишу, то совестью будете мучиться».
Он так и сказал: «пропишу» – Таня хотела попросить у него рецепт.
Иван вернулся домой только через два месяца, и в течение всего этого времени Таню к нему не пускали («Через окно смотрите, милая, во-он он там возле беседки со своим другом Феденькой Черенковым беседует!»). К тому моменту она уже вовсю следовала Второму Предписанию старого доктора (Давид приезжал из Архангельска на несколько дней, плюс некий новый знакомый) – что, в сочетании с Первым Предписанием, сделало их всех счастливыми. А если и не счастливыми, так, по крайней мере, здоровыми. А если и не вполне здоровыми, то… как бы это выразиться?… Скажем, так: совместный эффект двух Предписаний удержал их всех по эту сторону границы между вяло протекающей и острой шизо… ой, Игорь Генрихович, извините, Христа ради… опять я проштрафилась!…
***Отразившись в шести затуманенных зеркалах, Таня прошла по теплой резиновой дорожке к противоположной стене ванной комнаты – за полотенцем. Что ж, фигура у нее еще ничего… особенно, когда зеркало запотевшее, ха-ха-ха!… Нет, врешь – даже если и не запотевшее, то все равно еще пока ничего. Она протерла ладонью окошко в ближайшем зеркале и приблизила к нему лицо, внимательно разглядывая красноватый шрам на правой щеке. «Вот ведь изуродовали меня на Втором Ярусе! Теперь только пластическая операция и поможет… хотя, с другой стороны, для кого?» Таня завернулась в полотенце, вышла из ванной и остановилась в коридоре, не понимая, что собиралась делать. А-а, спать… Она устало прошла в спальню, сбросила полотенце на пол и полезла в постель – бр-р-р, холодно… где этот чертов включатель? Поставив подогрев на максимум, она перевернулась на спину, раскинула руки и закрыла глаза…
"И ты слышишь, Иван НИКОГДА о моих изменах не догадывался! Я его жалела!
Жалеть-то жалела, да только кого – его или себя? А что б ты делала, если б старый осел тебе любовников не 'прописал'? В монастырь постриглась? Вот то-то и оно…
Да не в изменах дело. Я Ваню от всего защищала! Он сам говорил, что со мной чувствует себя в безопасности.
Что ты несешь? Смешно слушать. Ну, скажи на милость: как ты могла Ивана от НИХ защитить? Да они тебя просто не замечали!"
Танины воспоминания. Часть 4К психиатрическим проблемам, в той или иной степени, Таня была готова; тем более, что сразу решила от Ивана детей не заводить. А вот вызов в Первый отдел, последовавший через три месяца после свадьбы, явился для нее полной неожиданностью.
Придя на работу, как всегда, в пол-одиннадцатого (режим у них в Институте был свободный), она обнаружила на своем столе записку от Бегемота: «Танька в первый отдел срочно три раза вызывали!!!!!» В раздумьи, Таня опустилась на стул – что бы это значило? Записка не содержала никакого объясения… и вообще ничего не содержала, кроме наглого небрежения знаками препинания. Самого Бегемота в наличии не имелось – спросить о подробностях не у кого… Что ж делать?… Еле переставляя ноги и царапая каблуками-шпильками по полу, Таня поплелась на шестой этаж. Душа полнилась дурными предчувствиями – эх, с Давидом бы посоветоваться… так ведь все еще в Архангельске! Может, пустяк какой-нибудь в документах?
