Аркадий Стругацкий - Град обреченный
Наставник ничего не ответил. Самое ужасное заключалось в том, что Наставник не сказал на это ни слова. Андрей все ждал, но Наставник только молча бродил по вестибюлю, бессмысленно передвигал с места на место кресла, стирал рукавом пыль со столиков и даже не глядел на Андрея.
В дверь постучали — сначала кулаком, а потом сразу стали бить ногой. Андрей отодвинул засов — перед ним стояла Сельма.
— Ты меня бросил! — сказала она возмущенно. — Я еле пробилась!
Андрей стесненно оглянулся. Наставник исчез.
— Извини, — проговорил Андрей. — Мне было не до тебя.
Ему было трудно говорить. Он старался подавить в себе ужас от одиночества и ощущения беззащитности. Он с дребезгом захлопнул дверь и торопливо задвинул засов.
Редакция была пуста. Видимо, сотрудники разбежались, когда началась пальба около мэрии. Андрей проходил по комнатам, равнодушно оглядывая разбросанные бумаги, опрокинутые стулья, неопрятную посуду с остатками бутербродов и чашки с остатками кофе. Из глубины редакции доносилась громкая бравурная музыка, это было странно. Сельма тащилась следом, держа его за рукав. Она все говорила что-то, что-то сварливое, но Андрей ее не слушал. «Зачем я сюда приперся, — думал он. — Все уже удрали, дружно, как один, и правильно сделали, сидел бы сейчас дома, лежал бы в постели, гладил бы свой несчастный бок и дремал, и наплевать на все…»
Он вошел в отдел городской хроники и увидел Изю.
Сначала он не понял, что это Изя. За дальним, в углу, столом, согнувшись над раскрытой подшивкой, стоял, упираясь широко расставленными руками, неряшливо, ступеньками, остриженный посторонний человек в подозрительной серой хламиде без пуговиц, и только через мгновение, когда человек этот вдруг знакомо осклабился и принялся знакомым жестом щипать себя за бородавку на шее, Андрей понял, что перед ним Изя.
Некоторое время Андрей стоял в дверях и смотрел на него. Изя не слышал, как он вошел, Изя вообще ничего не слышал и не замечал — во-первых, он читал, а во-вторых, прямо у него над головой висел репродуктор, и оттуда неслись громовые бряцания победного марша. Потом Сельма ужасно завопила: «Да ведь это же Изя!» — и ринулась вперед, оттолкнув Андрея.
Изя быстро поднял голову и, осклабившись еще шире, распахнул руки.
— Ага! — заорал он радостно. — Явились!…
Пока он обнимался с Сельмой, пока звучно и с аппетитом чмокал ее в щеки и в губы, пока Сельма вопила что-то неразборчивое и восторженное и ерошила его уродливые волосы, Андрей приблизился к ним, стараясь побороть в себе острую мучительную неловкость. Режущее ощущение вины и предательства, которое едва не свалило его с ног в то утро в подвале, за последний год притупилось и почти забылось, но сейчас снова пронзило его, и он, приблизившись, несколько секунд колебался, прежде чем рискнул протянуть руку. Он нашел бы совершенно естественным, если бы Изя не заметил этой его руки или даже сказал бы что-нибудь презрительное и уничтожающее — сам он наверняка поступил бы именно так. Но Изя, освободившись от объятий Сельмы, с жаром схватил его руку, пожал и с огромным интересом спросил:
— Где это тебя разукрасили?
— Побили, — кратко ответил Андрей. Изя поразил его. Хотелось очень много ему сказать, но он спросил только: — А ты откуда здесь взялся?
Вместо ответа Изя перебросил несколько страниц подшивки и, преувеличенно жестикулируя, прочел с пафосом:
— …"Никакими доводами разума невозможно объяснить ту ярость, с которой правительственная пресса нападает на партию Радикального возрождения. Но если мы вспомним, что именно эрвисты — эта крошечная молодая организация — наиболее бескомпромиссно выступают против каждого случая коррупции…»
— Брось, — сморщившись сказал Андрей, но Изя только повысил голос:
— «…беззакония, административной глупости и беспомощности; если мы вспомним, что именно эрвисты подняли „дело вдовы Баттон“; если мы вспомним, что эрвисты первыми предупредили правительство о бесперспективности болотного налога…» Белинский! Писарев! Плеханов! Ты сам это сочинил или твои идиотики?
— Ладно, ладно… — сказал Андрей, уже раздражаясь, и попытался отобрать у Изи подшивку.
— Нет, погоди! — кричал Изя, грозя пальцем и таща подшивку к себе. — Вот тут еще один перл!… Где это? Вот. «Наш город богат честными людьми, как и всякий город, населенный тружениками. Однако, если говорить о политических группировках, то разве что лишь Фридрих Гейгер может сейчас претендовать на высокое звание…»
— Хватит! — заорал Андрей, но Изя вырвал у него подшивку, забежал за ликующую Сельму и, шипя и брызгаясь, продолжал оттуда:
— «…Не будем говорить о речах, будем говорить о делах! Фридрих Гейгер отказался от поста министра информации; Фридрих Гейгер голосовал против закона, предусматривающего крупные льготы для заслуженных деятелей прокуратуры; Фридрих Гейгер был единственным видным деятелем, возражавшим против создания регулярной армии, в которой ему предлагалась высокая должность…» — Изя зашвырнул подшивку под стол и принялся потирать руки.
— Ты всегда был потрясающим ослом в политике! Но за эти последние месяцы ты поглупел просто катастрофически. Поделом тебе начистили чайник! Глаз-то хоть цел?
— Глаз цел, — медленно сказал Андрей. Он только сейчас заметил, что Изя как-то неловко двигает левой рукой и три пальца на этой руке у него не сгибаются вовсе.
— Да выключи ты его к чертовой матери! — заорал Кэнси, появляясь в дверях. — А, Андрей, ты уже здесь… Это хорошо. Здравствуй, Сельма, — он стремительно пересек комнату и вырвал вилку репродуктора из розетки.
— Зачем? — закричал Изя. — Я хочу слышать речи моих вождей! Пусть гремят боевые марши!…
Кэнси только бешено глянул на него.
— Андрей, пойдем я тебе расскажу, что мы сделали, — сказал он. — И нужно подумать, что делать дальше.
Лицо и руки его были покрыты копотью. Он устремился в глубь редакции, и Андрей пошел за ним. Только сейчас он почувствовал, что в помещениях основательно попахивает горелой бумагой. Изя с Сельмой шли позади.
— Всеобщая амнистия! — шипя и булькая, повествовал Изя. — Великий вождь открыл двери узилищ! Ему понадобилось место для других заключенных… — Он заухал и застонал. — Всех уголовников выпустили до единого, а я ведь, как известно, уголовник! Даже бессрочников выпустили…
— Худой стал, — говорила Сельма с жалостью. — Все на тебе висит, облезлый ты сделался какой-то…
— Так ведь последние дни — три дня — ни жрать не давали, ни умываться…
— Так ты, наверное, есть хочешь?
— Да нет, ни черта, я тут нажрался…
Они вошли в кабинет Андрея. Здесь стояла ужасающая жара. Солнце било прямо в стекла, и жарко пылал камин. Перед камином сидела на корточках шлюшка-секретарша, тоже чумазая, как и Кэнси, и старательно ворочала кочергой в груде горящей бумаги. Все в кабинете было покрыто копотью и черными клочьями бумажного пепла.
Увидев Андрея, секретарша вскочила и улыбнулась ему испуганно и заискивающе. «Вот уж не ожидал, что она останется», — подумал Андрей. Он сел за свой стол и виновато, через силу, покивал ей и улыбнулся в ответ.
— …Списки всех спецкоров, списки и адреса членов редколлегии, — деловито перечислял Кэнси. — Оригиналы всех политических статей, оригиналы его недельных обзоров…
— Статьи Дюпена надо сжечь, — сказал Андрей. — Он у нас был главный антиэрвист, по-моему…
— Уже сжег, — нетерпеливо сказал Кэнси. — И Дюпена, и, на всякий случай, Филимонова…
— Что вы суетитесь? — сказал Изя весело. — Да ведь вас на руках носить будут!
— Это как сказать, — мрачно проговорил Андрей.
— Да чего там «как сказать»! Хочешь пари? На сто щелбанов!
— Да подожди, Изя! — сказал Кэнси. — Заткнись ты, ради бога, хоть на десять минут!… Всю переписку с мэрией я уничтожил, а переписку с Гейгером пока оставил…
— Протоколы редколлегии! — спохватился Андрей. — За прошлый месяц…
Он торопливо полез в нижний ящик стола, достал папку и протянул ее Кэнси. Тот, скривившись, перебросил несколько листков.
— Да-а-а… — сказал он, качая головой: — Это я забыл… Вот как раз выступление Дюпена… — Он шагнул к камину и швырнул папку в огонь. — Перемешивайте, перемешивайте! — раздраженно приказал он секретарше, которая слушала начальство, приоткрывши рот.
В дверях появился заведующий отделом писем, потный и очень возбужденный. На руках перед собой он тащил кипу каких-то папок, прижимая их сверху подбородком.
— Вот… — пропыхтел он, с грохотом сваливая кипу возле камина. — Тут какие-то социологические опросы, я даже разбираться не стал… Вижу — фамилии, адреса… Господи, шеф, что с вами?
— Привет, Денни, — сказал Андрей. — Спасибо, что вы остались.
— Глаз цел? — спросил Денни, вытирая со лба пот.
— Цел, цел… — успокоил его Изя. — Вы все не то уничтожаете, — объявил он. — Вас ведь никто не тронет: вы — желтоватая оппозиционная либеральная газетка. Вы просто перестанете быть оппозиционными и либеральными…
