Александр Казанцев - Иномиры
Он сидел на полу, не признавая никакой мебели, которая, кстати сказать, была слишком мала и хрупка для него. Голову свою он уткнул в высоко поднятые колени, но появление Оли ощутил тотчас и вскочил на ноги. Сразу узнал ее и так обрадовался, что готов был пуститься в пляс, как там, в своем мире, у ручья.
Но потом, непостижимо как поняв что-то своим звериным чутьем, он длиной волосатой рукой только осторожно коснулся Оли. Это нежное прикосновение человекоподобного исполина растрогало девушку. А из-за состояния Альсино у нее глаза и так были все время на мокром месте.
Оля выбежала из комнаты, стыдясь своей слабости. Только в саду почувствовала она, какой тяжелый запах был в комнате, где болел зверо-человек…
Но устыдилась своих эмоций, вернулась и некоторое время пробыла с Мохнатиком.
Потом они вместе не раз прогуливались по саду. Она разговаривала с ним, словно найн понимал ее. А он растягивал рот в подобии улыбки, приоткрывая зубы. Казалось, они понимали друг друга.
Найн привычно собирал для Оли какие-то растения, выкапывая корешки. Оля принимала эти дары, доставляя тем самым Мохнатику радость.
А вот Альсино она никак не могла вытащить на эти прогулки. Он даже от упражнений для зарядки солнечной энергией отказывался, заметно похудел, осунулся. Оля приходила в отчаяние.
И Моэла тяжело переносила случившееся, внутренне чувствуя свою вину перед сыном, но в то же время сознавая, что поступить иначе не могла, а как Верховный Судья и не должна…
Оля сидела на краешке широкого мягкого ложа со спинкой в виде развернутого веера.
Альсино лежал обессиленный, не похожий на прежнего «парашютиста», полного жизни и энергии. Оля горестно смотрела на него.
Она уже дала ему слово, что, поскольку нет надежды на возвращение в ее мир, они соединят свои жизни здесь.
Может быть, на это и рассчитывала Верховный Судья, вынося свой приговор?..
Стараясь как-то расшевелить Альсино, Оля говорила ему, что они с ним как Ромео и Джульетта… Только их не разъединяет родовая вражда параллельных миров.
Альсино слабо улыбнулся, несказанно обрадовав Олю.
Но ей этого было мало. В ее хорошенькой головке зрел дерзкий план. Перенесенные ею в прамире испытания наделили ее зрелой мудростью.
Она ласково положила ладонь на влажный лоб Альсино.
— Мне хотелось бы побеседовать с твоей мамой. Но я боюсь, что мы не поймем друг друга.
Альсино улыбнулся через силу:
— Разве ты не обменивалась с нею мыслями?
— Нет! Она поймет мои мысли, но не одобрит их.
Моэла, высокая, статная, полнеющая женщина с внимательным взглядом темных, но светящихся глаз, занима- лась в саду своими любимыми цветами. Когда Оля подошла, она обернулась.
— «Я улавливаю твою мысль. Ты хочешь поделиться со мной своими тревогами о нашем Альсино?» — ощутила Оля ее голос внутри себя.
— Вы, подобно мне или даже еще больше… как мать, страдаете за него. Поэтому я и пришла к вам, — сказала Оля вслух.
— «Это так, — поняла Оля Моэлу, — нам обеим больно за него».
— Он не обретет себя, пока ему не предоставится возможность выполнить свой долг в нашем мире.
— «Он никогда больше не проникнет туда», — сурово, как показалось Оле, прозвучало в ее мозгу.
— Я понимаю. Но скажите, как Верховный Судья, будет ли нарушением вашего решения, если Альсино, не проникая в наш мир, сумеет предупреждать людей о грозящей экологической катастрофе?
— «Я читаю твою мысль глубже. Ты хочешь, чтобы он заочно продолжил начатое дело, написав записки? Но знаешь ли ты, что доставить их туда невозможно. Наши аппараты после гибели одного из них с вашими друзьями больше не появятся в вашем небе. Конечно, работа над рукописью не станет нарушением «высшей меры». Он ведь не разгласит опасных знаний, за что наказан. Беда лишь в том, что никак не доставить ее в ваш недоразвитый мир, где сбивают наши дружеские аппараты и сажают в клетку наших посланцев, ибо никто из нас не станет проникать туда…»
— Не нужно никого из ваших людей посылать к нам. Я сама берусь доставить записки Альсино…
— «Очень странная идея для здравомыслящего человека, или я не вникла еще в глубину твоего замысла».
— А это потому, что мне самой не все еще ясно. Важно заставить Альсино вернуться к жизни, деятельности, увидеть цель жизни.
— «В этом ты права».
И все-таки Моэла прочитала затаенную мысль, которую Оля не решалась высказать.
Она улыбнулась и беззвучно произнесла:
— «Иди к Альсино и верни его нам…»
Она провожала взглядом хрупкую фигурку девушки и неожиданным для себя движением смахнула с ресниц набежавшую слезу, никак недостойную Верховного Судьи…
Альсино, выслушав замысел Оли, сел на ложе, оперся на мягкий веер спинки:
— Ты хочешь, чтобы найн доставил тебя в твой мир?
— Он не раз брал меня на руки. А с тобой я летела над рекой к лыжному трамплину. И здесь, после гибели Робика. У меня исчезал вес при обнулении масс. Вызывая это, найн умеет переходить в другое измерение. А если я буду у него на руках, то попаду туда вместе с ним. Разве не так?
— Разумеется, так. Но, значит, ты хочешь покинуть меня?
— Вовсе нет! Я вернусь! Правда-правда! В условленное время, когда заручусь обещанием публикации твоей рукописи, Мохнатик появится на том же месте…
— Как все это пришло тебе в голову?
— Глупый! Ты просто не знаешь женщин!
— Я действительно их не знаю. Но записки мои еще надо дописать… и не только мне.
— Что ты имеешь в виду?
— Я не могу рассказать о том, что с тобой произошло и в пещере найнов, и в лесу, через который ты шла за волокушей, и о нападении на тебя спрута, и, наконец, о найне, пришедшем тебе на помощь с вывороченным деревом в руках. Обо всем этом нужно написать не мне, а тебе.
— Мне? Да разве я смогу?
— Ты хочешь, чтобы я взялся за «роман», едва усвоив твои уроки грамоты?
— Но как же я?.. — растерянно бормотала Оля.
— Мы будем писать вместе.
— Вместе? Я согласна, милый Альсино! Это будет замечательно. Правда-правда!
— Узнаю свою Олю из иного мира.
— Которая здесь, с тобой… И мы вместе поможем людям оглянуться на самих себя, предотвратить экологическую катастрофу…
— …во всех параллельных мирах, — добавил Альсино.
У Альсино загорелись глаза. Оля добилась своего.
Альсино деятельно устраивал их рабочие места за полукруглым столом, раздобыв нужные принадлежности для письма. В его мире хоть и не говорили, общаясь телепатически, но мысли, предназначенные многим, предпочитали записывать без помощи мнемонических устройств.
Оля видела, как постепенно жизнь возвращается к Альсино, как он выходит из своего угнетенного состояния, и радовалась…
Альсино почувствовал, что не все еще потеряно для него.
Он сел рядом с Олей за удобный стол, вспоминая ее уроки письма, которые она давала ему во время строительства «летающей тарелки» на подмосковном авиазаводе, и сказал:
— Ты моя несравненная учительница! Но тебе придется не только писать самой, но еще и проверять мои ошибки…
Оля засмеялась.
И началась радостная для обоих работа, цель которой они видели в заботе о людях, прекращении безнравственных войн, приобщении современного Оле общества к высотам культуры неомира.
Кусая кончик электронного пера, оставлявшего след на пленке, заменявшей здесь бумагу, Оля неожиданно спросила:
— А неандертальцы лгут?
— Мы не исследовали их первобытное общество, но найны, с которыми у нас давние отношения, лгать не могут, как у вас, скажем, такие животные, как собаки.
— Вот я и думаю, как же нам, людям, избежать лжи? Не уступать в этом собакам! Правда-правда!
— Пока вы не научитесь читать мысли друг друга, достигнуть этого можно только воспитанием.
— Воспитанием? Ты должен познакомить меня с тем, как у вас воспитывают малышей.
— Это большое искусство. Воспитатели-нейроведы — это скульпторы, которые лепят душу ребенка. Они воздействуют на развивающийся мозг излучением и внушением, готовя его к Школе Человека, где постигают не только науку и технику, но и глубины внутреннего мира человека. После многолетнего пребывания там я вернулся к матери. Стал таким, каким ты меня знаешь, готовым посвятить себя идее, тебе известной. И ты теперь помогаешь мне даже в тяжкие дни потерь и крушения…
— Может быть, не только в дни крушения? — многозначительно поправила Оля.
— И начала нашей совместной работы, в чем неоценима твоя услуга, — согласился Альсино.
— Какая же это услуга! Просто наш первый общий шаг.
И, счастливые, они возвращались к своим рукописям.
Казалось, их общий путь действительно обретен, но не все было гладким на этом пути.
