Геннадий Семенихин - Космонавты живут на Земле
— Это Нина... моя жена, — ответил Рогов тихо, и Женя перестала смеяться. Он помолчал и поправился: — Бывшая жена.
— Бывшая, — повторила за ним непосредственная Женя, — такая красивая, и уже бывшая.
Рогов пожал плечами.
— Ей не очень-то нравилось, что я такой бездомный бродяга. Да и поклонников было слишком много. Один из них оказался удачливым. — Он подумал и невесело прибавил: — Вероятно, мне надо было отказаться от профессии журналиста. Глядишь, и сберег бы красивую жену.
Женя не улыбнулась.
— А вот это что? — спросила она, подходя к столу и явно желая переменить тему разговора.
— Зуб акулы.
— Что вы говорите! — воскликнула Светлова. — Самой настоящей?
— Самой настоящей. Той, что довольно искусно хватает на пляжах непослушных, далеко заплывающих купальщиц. У меня таких зубов три. Хотите, один подарю?
— И всегда будете вспоминать, какая была у вас в гостях попрошайка?
— Что вы!
Рогов рад был сейчас перевернуть всю квартиру, лишь бы вызвать у Жени еще две-три улыбки. И вскоре, как Женя ни противилась, пришлось ей принять и другие трофеи: расческу из настоящей слоновой кости, нож для разрезания книг, ручка которого была обтянута крокодиловой кожей.
— Нет-нет, пора прекратить это ограбление, — засмеялась Женя, когда Рогов попытался отдать ей японскую зажигалку. Потом она села за рабочий стол и, скользнув взглядом по разбросанным вокруг пишущей машинки листкам, улыбнулась.
— Леонид Дмитриевич, «Белое безмолвие» это уже не ново. У Джека Лондона читала. Или вы забыли про Джека Лондона?
— Нет, Женя. Его я и имел в виду, решив так назвать свой очерк.
— Почему?
— Да потому, что мой очерк — это полемика с ним. Вы помните, Женя, в чем Джек Лондон видел свое белое безмолвие?
Рогов сел напротив своей гостьи на широкий диван и с увлечением продолжал развивать свою мысль. Светлова смотрела на смуглое его лицо, и полный искреннего вдохновения, несколько сумбурный Леня казался ей очень добрым и, в сущности, довольно несчастливым парнем. Еще раз искоса поглядев на портрет, она подумала, что эта красивая женщина едва ли когда его любила. Голос Рогова до Жениного слуха доносился будто издалека:
— Белое безмолвие, по Джеку Лондону, это огромное заснеженное и завьюженное пространство без конца и края. Бредет по нему одинокий герой, наталкиваясь на тысячи опасностей. Борется за свое существование. Он один во всем мире. Погибнет он или выживет, до этого ни одному черту дела нет. Вот что такое белое безмолвие у Джека Лондона. И тут же параллельно наши дни. Вот что на Южном полюсе случилось. Ушел у полярников на аэродром почтальон, а в это время разыгралась пурга. Пять часов бушевала. Пока восстановили связь, еще час с лишним прошел. Кинулись — нет почтальона. От нас ушел, до аэродрома не дошел. Сбился с дороги, попал в бурю и остался, как и джек-лондонские герои, один в белом бескрайнем безмолвии. Но разве о нем забыли? Десятки упряжек и лыжников еще в бурю вышли на поиски. А как только ветер утих, все вертолеты поднялись. Потом я его в больнице навестил. Спрашиваю: «Было тебе страшно?» — «Да, говорит, потому что самое страшное — это нелепая смерть». — «И ты потерял уверенность, что победишь в поединке со смертью?» Он на меня этак насмешливо посмотрел и говорит: «Во-первых, не было поединка. А было многоборство всех полярников со смертью, захотевшей прибрать меня к своим лапам. Нас было много, она — одна. А самое главное, что мне помогло остаться в живых, так это вера, что не бросят меня на произвол судьбы. Как я думал, так все и закончилось»
— Хороший замысел, — согласилась Женя и еще раз ее глаза скользнули по диковинным фотоснимкам, которыми была украшена комната.
— Много же вы поездили по белу свету, Леонид Дмитриевич.
Рогов ободряюще сказал:
— Придет время, вы больше моего поездите, Женя.
Девушка пожала плечами.
— Ой, когда-то это будет! Да и будет ли еще?
— Будет, Женя, — уверенно произнес Рогов, — непременно будет. Смотрю сейчас на вас и думаю. Вот вы сегодня бегали по городу, и в потоке пешеходов никто нигде вас не выделял. Прошла обыкновенная москвичка и все тут. А что будет через годик, другой? Прохода любопытные не дадут на этом же самом Комсомольском проспекте.
— Что вы, Леонид Дмитриевич, смутилась Светлова. — К тому времени, когда я слетаю, космонавтов станет много, они уже не будут в диковинку.
— А вы хотели быть обязательно в числе первых? Боитесь, что у вас получится как во французском анекдоте?
— В каком же это?
— Спрашивает один француз у другого: «Кто первый перелетел Ла-Манш?» — «Блерио». — «А второй?» Молчание, никакого ответа.
— Нет, я этого не боюсь, — засмеялась Женя. — И вовсе не мечтаю быть в числе первых. Первые утверждают, это верно. Но вторые и третьи в космонавтике идут дальше их и тоже утверждают свое, новое. Так же как Гагарина именуют сейчас Колумбом космоса, кого-то в свое время назовут Колумбом Луны, Колумбом Венеры, Марса...
— Такую дочь Земли, как вы, я бы на Марс не посылал, — неловко пошутил Леня, — это небезопасно. Ведь обратно марсиане могут не отпустить.
Она посмотрела на крепкие загорелые руки Рогова и подумала: «Ими он пишет очерки о добрых людях и о природе. Лицо доброе и доверчивое. Такого легко было обмануть этой женщине».
— Чего же я расселся, как пень? А кофе! — вдруг всполошился Леня.
Он сварил кофе, достал из холодильника торт, тарелку с бутербродами и красноватую бутылку рома. Женя с интересом рассмотрела броскую этикетку: заросли джунглей и индеец, переправляющийся на пироге через узкий бурный проток. Когда он поставил на стол две маленькие хрустальные рюмочки, девушка предупреждающе подняла ладонь.
— Меня увольте, Леонид Дмитриевич. Вы еще одной детали из моей биографии не знаете. Когда мне исполнилось четырнадцать и пришло время вступать в комсомол, я записала в дневник: «Сегодня дала клятву на всю жизнь никогда не курить, не ругаться и, не пить вина». А вы выпейте. Вы же мужчина, и притом за окном такая поганая погода. Совсем, что называется, «буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя»...
— А я один никогда не пью, — заявил Леня.
Светлова посмотрела ему прямо в глаза, тонкие ее губы насмешливо вздрогнули.
— Ну а если вас попрошу, очень-очень, — дразня, сказала она.
— Тогда вынужден капитулировать, — развел он руками и налил маленькую рюмку. — За ваше здоровье и за ваши будущие успехи, Женя.
Она подняла чашку кофе в знак того, что с ним чокается, улыбнулась.
— О чем вы сейчас подумали? — спросил он.
— Насколько вы в сравнении со мной мудрее, — застенчиво промолвила девушка, — и в армии уже послужили, и полсвета объездили. А у меня все впереди: и ошибки и приобретения.
— Вот это и хорошо, — улыбнулся Рогов, — и не торопитесь накапливать этот самый жизненный опыт.
Леня мельком отметил: уже шесть часов. За окном промозглые сумерки. Уличные фонари с трудом пробивают туманную мглу. Он включил люстру.
От яркого света сразу растаял интимный уют. Будто застыдившись чего-то, Женя беспокойно поглядела на ручные часики. Ей подумалось о возвращении. Перед глазами встала дорога от полустанка сквозь молчаливый лес, без твердой уверенности, что в такой поздний час попадется попутная машина. Она зябко поежилась.
— Вот это да! — вырвалось у Рогова. — А я же хотел показать наброски очерка о вас.
— А там много страничек?
— Около двадцати.
Женя встрепенулась, в глазах ее появился невыразимый испуг.
— Пощадите, Леонид Дмитриевич. Неужели вам меня ни капельки не жаль? Я и до дома тогда не доберусь. А завтра в девять лыжная прогулка по расписанию.
— Что же мне делать? — вздохнул Рогов. — Дожидаться, когда вы снова захотите посетить Третьяковку? Я опять всю неделю не смогу к вам выбраться.
Снимая с вешалки меховое пальто, Женя весело призналась:
— А я и не попала сегодня в Третьяковку. Там столько было экскурсантов! Решила отложить на следующее воскресенье.
— Это замечательно, — одобрил Рогов, помогая ей одеться, — если вы согласитесь, я с великим удовольствием буду вас сопровождать. А потом и очерк прочитаете. Идет?
Женя кивнула.
10
Трое суток прошло с той минуты, как двойная массивная дверь сурдокамеры захлопнулась за Алешей Гореловым и он очутился один в тесном помещении, ограниченном четырьмя звуконепроницаемыми стенами. За дверью остались врачи, лаборантка Соня, Володя Костров и Марина Бережкова. Ему почему-то особенно запомнилась Марина. Она пришла в синем платье с букетиком подснежников и была подчеркнуто ласкова с ним. Алеша не обратил внимания, что его спортивный свитер немного порвался на локте. Марина немедленно вооружилась иголкой, заявив, что в таком виде ни за что Горелова не отпустит. Алеша заметил: у нее были короткие и сильные рабочие пальцы. Не слишком эффектная внешне, Марина вся светилась щедрым добрым светом. Голос у нее был певучий, полные губы таили ласковую усмешку, застенчивые глаза с откровенной привязанностью глядели на Алексея.
