Кожа - Евгения Викторовна Некрасова
Хоуп в коже Домны и Домна в коже Хоуп забрали со двора хозяйского дома телегу и лошадь, которые принадлежали Домне и Работающему с металлом. Им никто не препятствовал. В деревне в доме Анюты они собрали Домнины вещи и одежду. Самой Анюты тут так и не было. Домна в коже Хоуп переоделась в работающую одежду и обвязала голову и лицо платком. Они погрузились в телегу и поехали, поочередно управляя лошадью. На дорожной развилке они свернули направо, на дорогу из деревни дальше. Луна уже давно провалилась, и над Дикой и холодной страной загоралось сильное летнее солнце.
7. Свобода
– Я бы не смогла снять кожу так легко. У меня есть шрам на пояснице – небольшой, зато глубокий.
– Покажи.
Я перекатилась к черепу задом и задрала рубашку.
– Хэ, грецкий орех!
– Да, зажил волнами. У меня на спине грецкий орех в разрезе. Все было ок в раннем детстве. Но после первых месячных начали появляться шишки. Сначала выросла на пояснице, где кожа соприкасалась с поясами штанов. Жировик-фасолина. Хоть мне было еще четырнадцать, меня как-то определили во взрослую больницу, к лучшему хирургу города. Оперировали под местным наркозом, медсестра держала меня за руку, спрашивала, как я. Мама принесла доктору коньяка и конфет. Не помню – до или после. Операцию мне сделали в пятницу. Рана очень чесалась. Я не выдержала и почесала ее пару раз. И почувствовала, как она намокла. Показала маме вечером. Она сразу меня отвела в эту же больницу. Того хирурга не было, а дежурил практикант. Он сказал, что о-о-о-о-о, разошлись швы, и что не будет ничего делать, и чтобы я приходила в понедельник, когда врачи выйдут на работу. По-моему, он даже не поменял намокший от крови бинт. Дома мне обработали кожу вокруг раны зеленкой. Это было сложно – снова все организовывать во взрослой больнице. Моя бабушка работала в детской поликлинике. В понедельник меня повели туда. Принимали хирургиня, бодрая старушка, и медсестра, моложе. Поликлиника занимала первый этаж желтой пятиэтажки. Длинная, с широким входом под грибом-крышей, с тяжелыми деревянными дверьми. Тут даже был сделан въезд – или скорее ввоз – для колясок. Внутри висели иллюстрации для детей и детьми нарисованные, был даже какой-то игральный уголок с коляской и коричневым медведем из гладкой, но шерстяной блестящей ткани. Коридоры бледно-желтые, с фикусами и занавесками на половину окон. Я много болела и просто приходила к бабушке на работу, поэтому часто там тусовалась. И в тот понедельник тетеньки положили меня на стол в своей операционной. Прямо над столом зияла огромная дырища в потолке. В ней виднелись трухлявые доски перекрытий. Короче, операционная была в аварийном состоянии. Я потом видела ее в новостях на втором канале. Меня оперировали аккуратно, но без наркоза: его почему-то нельзя было делать. Может, потому что рана открылась. Ее промыли, а потом зашивали наживую. Было неловко – и я не плакала. Казалось, что я уже очень взрослая. На коже спины остался бугристый шрам. Потом я ходила в эту поликлинику на электрофорез. Это был мой любимый кабинет. Вытянутый, как кишка, с лабиринтом помещений из множества красных занавесок. За каждой хранился чудесный целительный гаджет. Это походило на аттракционы с волшебными комнатами. Когда я выросла и посмотрела «Твин Пикс», я поняла, что это вылитая Красная Комната. Иногда гаджеты светились желто-инопланетным цветом. Как в «Секретных материалах». Медсестра заводила меня в одну из Красных Комнат. Там стоял такой прибор с колесиками, переключателями и проводками. Я ложилась на кушетку. Медсестра клала мокрую тряпочку на мой плохо заживающий шрам, сверху – клеенчатую блямбу, от которой тянулись проводки. Дальше она врубала рубильник и уходила минут на десять. Ток покалывал и грел шрам. Я лежала, думала о чем-то своем или подслушивала, о чем говорят медсестры – иногда их было две. Звенел будильник. Выходило время моей процедуры или кого-то еще, кто прогревался в Красной Комнате. Шрам так
