Анна Леонидова - Прежде чем сдохнуть
Конечно, Нина никогда не смогла бы вычислить, кто на самом деле отравил футбольную команду. Даже если бы очень захотела. Но она точно знала, что это дело рук Лены. Потому что та сделала все, чтобы Нина так думала.
Почему‑то, когда Нина очутилась сначала в СИЗО, а потом и в колонии, про нее моментально забыли все. Все, кого она знала в прежней жизни. И даже Миша, в которого она так верила и появления которого сильнее всех ждала. Не забыл про нее только один человек. То, что посылки и передачи, которые она регулярно получает с разных адресов и от разных людей, на самом деле отправляет один и тот же доброжелатель, Нина заподозрила не сразу. Вначале, оглушенная своим новым положением, она просто воспринимала неожиданно приходящие ей подарки с «большой земли» как продолжение того нереального сюра и трагедии абсурда, в которую она по какой‑то нелепости угодила. Примерно на пятой посылке, пришедшей от какого‑то очередного совершенно незнакомого ей адресата, Нина, наконец, задумалась: кто же он – этот таинственный благодетель и почему он, тщательно шифруясь и не повторяясь в посредниках, регулярно ей помогает? А то, что посылки на самом деле всегда собирает один и тот же человек, не оставляло сомнений.
Если печенье, то всегда один и тот же сорт бельгийской выпечки. Да и галантерея – носки, белье, носовые платки – явно выбирала одна и та же женская рука.
Кто? Зачем? И почему анонимно?
Над «кто» и «зачем» Нина ломала голову не слишком долго.
Как бы ни хотелось верить в лучшее и думать, что где‑то на земле есть чрезвычайно любящее и заинтересованное ее судьбой человеческое существо, по здравому размышлению сильнее всех оказывалась самая неприятная версия: очевидно, настоящий отравитель все‑таки ощущает некую вину и пытается этими подачками успокаивать собственную совесть. Совесть у этого «кого‑то» – не очень прожорливый зверек и легко успокаивается мыслью о паре трусов и носков, отправленных в женскую колонию.
Нина долго пыталась представить, что же это может быть за человек и что происходит у него в душе, но так и не смогла нарисовать для себя психологический портрет этого чудовища.
Она не могла вообразить, что происходило в душе той, которая решилась на такое (а Нина все больше склонялась к мысли, что и яд подсыпала, и ее подставила именно женщина). Не в силах придумать, каким может быть этот человек, Нина решила просто вычислить его.
Это оказалось не так‑то просто и быстро, но чего у Нины было навалом и дофигища – так это времени, чтобы писать длинные письма, снова и снова отправлять их, вступать в затяжную переписку со всеми посредниками, которые отправляли ей посылки, и пытать, спрашивать, увещевать и уговаривать их, по крупицам собирая информацию о том, кто на самом деле за ними стоял. Вода камень точит, а многократно заданные вопросы рано или поздно встречаются с ответами.
К концу пятого года интенсивной переписки Нине даже удалось худо–бедно собрать фоторобот своей благодетельницы. Еще какое‑то время потребовалось на то, чтобы вспомнить, где она видела это лицо, и найти людей, которые помогли ей незнакомку опознать.
Тяжело собирать информацию, когда ты заперта за высоким забором, а все письма, которые ты отправляешь на «большую землю», получают на конверт клеймо–штемпель с номером Исправительного учреждения. Сложно получать ответы на вопросы, заданные в таких письмах. Но не невозможно.
Так что, когда Нина праздновала свое 10–летие в колонии, она уже довольно хорошо представляла себе, кто такая Лена Моисеенко, и даже располагала ее домашним адресом. Она, пусть и с опозданием, узнавала перипетии личной жизни той, кто из‑за ширмы следил за нею все эти долгие годы.
В юбилей со дня гибели футбольной команды «Динамо», когда телеэкраны страны в очередной раз упоминали это происшествие, уже ставшее историей, Нина позволила себе хулиганство. Она написала Лене письмо. Нет, конечно, она не стала дразнить судьбу и писать открытым текстом: «Ты, запредельная сука, думаешь успокоить свою совесть посылками? Ты и правда надеялась, что я никогда не узнаю, что это ты замочила 11 парней и подставила меня? А не хочешь ли ты приехать и посидеть вместо меня хотя бы оставшиеся лет 15?» Нет, конечно, Лена тщательно взвесила каждое слово. Она хотела лишь слегка испугать пациента, и, понимая всю безнадежность своего положения, затеять с Моисеенко затяжную, но щекочущую нервы игру. Поэтому письмо ее было предельно отстраненным и корректным, оставляющим Лене шансы сохранить лицо и даже разыграть удивление и недоумение, если потребуется. Но нужный эффект на ее микроскопическую совесть оно все‑таки должно было произвести.
Нина написала Лене в таком стиле: «Вы меня не знаете, я вас тоже не очень, сами мы не местные, живем в колонии, все у нас хорошо. Ваш адрес мне дали одни добрые люди, которые знают, что вы тоже очень душевная женщина, не чуждая игнорировать чужие несчастья. Мир не без добрых людей, готовых сочувствовать даже таким, как я, это я точно знаю, потому что все время получаю с разных адресов очень приятные презенты. Посылки очень хорошие, только вот швейцарского шоколаду по старой памяти страстно желается. А эти таинственные отправители и не догадываются. И сказать некому. А еще мне так хочется с кем‑нибудь переписываться, вот и пишу к вам с ожиданиями – а вдруг? Целую ручки, простите, коли что не так, искренне ваша и т. д. и т. п.»
В общем, вполне типичное для ЗК письмо, такие из колоний рассылают пачками по всем возможным адресам, которые удается добыть, – в газеты, общественные приемные и клубы знакомств. Но текст не без провокаций.
Понятно, что ответа на своё послание Нина не дождалась (она и не рассчитывала, хотя иногда и взыгрывало «а вдруг?»). Но зато в следующей посылке, поступившей строго по графику, как и положено, в середине месяца, оказалось несколько плиток прекрасного швейцарского Lindt разных сортов. И это уже была вполне себе победа и признание правильности ее умозрительных выкладок. Несомненно, Лена понимала, что таким образом косвенно обнаруживала себя. Но ее это почему‑то не пугало…
Больше Нина Лене не писала. Она потихоньку продолжала накапливать информацию, следить за Моисеенко издалека и ждать своего часа. Часа, когда перед нею распахнутся двери на свободу.
Конечно же, все это время Нину занимал вопрос, что толкнуло с виду нормальную и благополучную тетеньку, к тому же дававшую клятву Гиппократа, на столь специфический поступок.
В процессе расследования она выяснила два любопытных обстоятельства. Во–первых, ей рассказали, что давным–давно в жизни Леночки приключилось большое несчастье.
Точнее говоря, ее горе стало одной из капель в большом море несчастья, разлившемся по сотне болельщицких семей в день футбольного дерби «Локомотив» — «Динамо».
Ленкин муж был страстным футбольным болельщиком. И сопереживал, как и положено в век тотальной корпоративной лояльности, той команде, которой ему и положено было сочувствовать по роду деятельности – «Динамо». И сына своего он воспитывал в «настоящем мужском духе» – то есть с детства приобщал к стадиону, кричалкам, шарфам — «розам» и футбольным телетрансляциям. «Судья–пидарас» сын научился кричать раньше, чем проситься на горшок.
Разумеется, такой эпохальный матч, как дерби «Локомотив» — «Динамо», сын и отец не могли смотреть как какие‑нибудь «кузьмичи» по телевизору. Такое смотрят только «живьем», кричат «офсайт, офсайт!», топочут ногами и дудят в дуделки на трибунах. Все шло, как и положено: новенький стадион «Локомотив» гудел и кричал, оба его яруса – и верхний, и нижний, ощетинивались «волнами» из людских рук. Поклонник спорта массово смачно напивался, оказывая поддержку воинам мяча и бутсы. «Динамо» проигрывал, но с оставляющим надежды счетом 0:1. Шел второй тайм, а счет не менялся. Пока «железнодорожная» половина трибун ликовала, «милицейская» часть стадиона истово зверела и плохо думала про судью. А тот не только не стремился обратить общественное мнение фанатов «Динамо» в свою пользу, а, наоборот, усугубил ситуацию: назначил весьма сомнительный пенальти в ворота бело–голубых.
Чем вызвал в рядах их болельщиков законный взрыв возмущения. В этом не было бы ничего страшного: ради этого люди и ходят на матчи, чтобы получить законный повод покричать, почувствовать себя оскорбленными и обиженными, повыкрикивать в воздух что‑нибудь ругательное и матерное. Но на этот раз случилось непредвиденное.
На верхнем ярусе «динамовской» трибуны к несчастью оказался барабан, а к нему в комплекте прилагался очень харизматичный барабанщик. Он и задал ритм, который тут же подхватили тысячи ног: «Судь–я пи–да–рас! Судь–я пи–да–рас!» «Верхние» болельщики в едином порыве ломанули к ограждению своей трибуны, размахивая сложенными в «фак» кулаками и продолжая синхронно выбивать ритм ритуальной фразы ногами. Эффект резонанса – штука хорошо описанная в учебнике физики для начальной школы. Каждому учитель рассказывал, почему солдатам нельзя идти по мосту в ногу – переправа не выдержит.
