Кристофер Фаулер - Бесноватые
Хлоя начала бояться оставлять дочь наедине с мужем, который так странно себя вел, но однажды зимним вечером, когда она ходила на прием к гинекологу, Натан принял решение отвести ребенка в уединенный уголок Клиссольд-Парка.
— Я знаю, что ты здесь, — шептал он Мие, глядя, как вялое ноябрьское солнце покрывает пятнышками ее лицо. Она принялась ковырять носочком короткого сапожка мокрую траву и взглянула на него с тем новым выражением лица, которое появилось у нее не так давно: «Папа никак не хочет поумнеть». Она смотрела ему в глаза так долго, что когда внезапно пустилась бежать, он подпрыгнул от испуга.
Он поймал ее с легкостью, настигнув в несколько шагов, когда она попыталась нырнуть под клочковатый куст колючего дрока. Она не вскрикнула и не попыталась вырваться из его рук. Он потянул, но шипы не хотели ее отпускать, цепляя одежду и оставляя на бледных ручках тонкие, как паутинка, малиновые следы царапин. Тело ее обмякло в его руках, и в какой-то момент он подумал, что убил ее.
Он понял, что она собирается сделать, только когда увидел мальчика — самоуверенного, крепкого паренька лет девяти-десяти, в накинутом на голову сером хлопчатобумажном капюшоне, с тлеющей сигаретой «Silk Cut» в сжатых губах. Он слонялся за кустами, и теперь замер на месте, а разумный дух тем временем набрал силу в инертном тельце Мии, приготовившись прыгнуть.
В тот раз он почти увидел, как он выскочил, — какая-то прозрачная огненная субстанция, след чистой энергии, который передвинул воздух между девочкой и мальчиком. Теперь Мия пришла в себя и кричала, в шоке от происшедшего, а мальчик уже смотрел на него ее искушенными глазами, готовясь броситься прочь. Натан рванулся за ребенком, но в руке у него осталась только серая курточка с капюшоном.
Хорошо было, что Мия, его дочь, вернулась. У нее не сохранилось никаких воспоминаний о том, что с ней произошло, и она снова стала в точности такой, какой была до этого приключения.
Зато холодность Хлои было перенести труднее. Ей не так просто было забыть неприятное поведение мужа.
Видение же мальчика, убегающего от него по мокрому парку, являлось каждую ночь и не давало ему спать. Он начал повторять свой маршрут, след в след, по траве, разыскивая парня. Так он прошел первые шаги в своей охоте, которой было суждено продолжаться восемнадцать месяцев. Вскоре жена с ребенком покинули его, но их потеря была просто ценой, которую он заплатил за возможность быть бдительным.
Он понял, что должен защитить детей города. У него не было ни денег, ни друзей. Он преследовал истерзанный дух Жаклин Лэнгфорд от тела одного ребенка к другому, следя за тем, как он прыгает, следя за семьями от Белхэма до Тутинга, до Финсбери-Парка, до Лейтон-стоуна, до Уэст-Хэмсптеда, но существо всегда в последний момент опережато его. Дух выбирал только маленьких детей: возможно, подростки были уже слишком закрытыми, слишком знающими. Он никак не мог понять механизм процесса. Он только знал, что это не было выдумкой.
Он наблюдал за тем, как дети менялись, и иногда ему удавалось остановить их, прежде чем они причиняли вред своим отцам. Но он так толком и не понял, что надо делать с ребенком, в которого она перепрыгнула. Должен ли он убить его? Остановит ли это ее, перестанет ли она вредить другим, — бесконечно?
В тот последний дождливый четверг на Эджвер-Роуд он настиг мальчика но имени Амир, в которого здорово уже попутешествовавшая душа Джеки перепрыгнула всего несколько минут назад. Он затянул шею Амира галстуком, настигнув мальчика перед магазином. Амир выбирал апельсины и несколько штук держал в руках. Когда галстук захлестнул его шею, апельсины выпали у него из рук и покатились в канаву.
Увидев, что ее ребенок пропал, мать Амира завизжала так, как это умеют делать только женщины с Ближнего Востока.
Позже Натан рассказал полиции все, прямо с самого начала, но, конечно же, они не поверили ни единому слову. Они хотели знать только, что он сделал с мальчиком. Когда Амира нашли живым на близлежащем кладбище, заплаканного и растерянного, врачи обследовали его и не нашли никаких следов насилия. Более того, мальчик даже и не помнил странного мужчину, которого опознали свидетели, видевшие его на улице прямо перед исчезновением ребенка. Дух снова перепрыгнул.
Полиция выпустила Натана. А что еще они могли сделать, как сказали они визжащей матери Амира? Буквально несколькими днями раньше они схватили человека, который бегал как оглашенный по Оксфорд-стрит с топором, крича своим потенциальным жертвам, что он — новый посланник Дьявола на земле. Такие уж настали дни — все психи повылезали из укрытий. Может быть, дело было в том, что их просто стало слишком много. Вина Натана не была доказана.
Но Натан Чарльз уже не был прежним. Его жена подала на развод. Она хотела знать, что именно он сделал с ребенком, пока они были на кладбище. Она связалась с матерью Амира. В конце концов завели дело, которое поддержали родители детей по всему Лондону — они узнали его по фотографии, опубликованной в «News of the World», и сделали сайт в сети, на котором выступили со свидетельскими показаниями. Хлоя свидетельствовала против него. Несмотря на то, что во время разбирательства выплыло не так уж много страшных деталей, Натан оказал себе плохую услугу, настаивая на том, что его история правдива. Его поместили в психиатрическую лечебницу в Северном Лондоне.
Прошло два года, и ему разрешили гулять по окрестностям под присмотром врача. Однажды в холодное воскресное июньское утро Натан пошел на кладбище, куда отвел когда-то мальчика Амира. После этой прогулки он стал совсем спокойным и больше уже не пытался убедить врачей и следователей в своей правоте. Потому что он увидел маленькие цветочки, которые расцвели на мрачной могиле Жаклин Блэндфорд, на том самом месте, где он вытряхнул ее дух из запуганного мальчика. Свежие белые лепестки преобразили холмик, сделав могилу обителью покоя, они были маленьким знаком благодарности мужчине, который пожертвовал всем, чтобы успокоить одну-единственную измученную человеческую душу.
Скорпионовый камзол
Розовые минареты вздымались над мечетью на пустынной городской площади, тоненькие, как кисточки. Их было восемь, и располагались они среди ста семидесяти семи куполов; говорили, что увидеть их можно было с расстояния в полторы сотни километров. Но краска уже начала облезать, и решетчатые тени внутренних дворов легли на высохшие клумбы и заросшие пылью фонтаны.
Лежащий ниже Босфор был покрыт коричневыми трупами, отпущенными на волю ветров и волн. Султан Сейфеддин Мехмет II не очень беспокоился о том, какие жертвы повлекли за собой его войны с неверными, и раздраженно жаловался, когда его пазар каик, или королевская лодка, взбиралась на волны, усеянные трупами. Его мать, валиде,[52] вдовствующая императрица, ныне контролировала город, стоящий на Золотом Роге (как это частенько делали матери в этих краях), и редко покидала Мехмета, пока длился световой день. По ночам она спала в изукрашенной комнате, устланной сусальным золотом, а охраняли ее двенадцать карликов с алебардами, которые были больше их размером.
У султана Сейфеддина было шестеро братьев, но трех из них удушили с помощью гарроты, двух выслали в Албанию, а единственный оставшийся, тот, который был разумен, молодой всеобщий любимец Баязед, находился под домашним арестом на своей половине в течение последних восьми пылающих жаром лет. Ему было суждено чахнуть в своей кафес, или клетке, до самой смерти, в компании одной лишь бесплодной наложницы.
Мягко говоря, государство было в расстройстве. Армии султана защищали границы ужасной ценой; двор был погружен в хаос, крестьяне ели кору деревьев, чтобы как-то выжить, и даже большую часть султанских лебедей переловили силками и зажарили отчаявшиеся крестьяне, чьи земли забрали, чтобы обеспечить военные лагеря.
Но жизнь — такая, какая уж есть, — должна была продолжаться. Города и деревни в стране становились спокойнее, потому что люди были слабыми, а для того чтобы передвигаться по запыленной местности, требовалось слишком много сил. Те верблюды и мулы, которых еще не сварили, чтобы съесть их плоть, работали, пока не умирали, и это было для них лучше. Отчаявшиеся матери отвергали волю Аллаха и душили новорожденных детей, чтобы не выпускать их в столь безрадостный мир.
И вот, вдовствующая султанша стала готовиться к брачному пиру. Она так увлеклась заказом всего необходимого — от рулонов тончайшей голубой камки, наполненных алыми лепестками роз, до маленьких круглых миндальных пирожных, покрытых желтой сахарной пудрой, что можно было подумать, будто она сама готовится стать невестой. Однако эта двусмысленная честь принадлежала Эйми — девушке, которую выбрали в жены султану, чтобы обеспечить союз с южными территориями государства.
