Мазуччо Гвардато - Причуды любви: Сборник эротических рассказов

— Все устроилось, Ева. Никто до вас не дотронется. Держите… Я принес лекарство, чтобы вы успокоились. Примите его.

Она выпрямилась, доверчиво посмотрела на меня. Я протянул ей таблетку и стакан воды. Она проглотила все разом. Я спокойно беседовал с ней минут десять, холодно и без эмоций наблюдая за тем, как личность Евы Тайлер потихоньку исчезала. Глаза стали пустыми, губы сложились в детскую улыбку, испарились последние признаки ума.

Я по-прежнему сидел в полумраке и безмолвно разглядывал этот комок очаровательной плоти без души, еще недавно бывший смышленой девушкой.

«Это нужно для общего блага, — повторял я. — Вопрос выживания. Абсолютная необходимость». Но мне не удалось убедить самого себя. Я встал и вышел из кабины. Баннистер ждал меня за дверью.

— Ну как? — спросил капитан.

Я утвердительно кивнул и бросился к себе в каюту. Я вызвал Стетсона и велел ему навестить экипажную девицу, чтобы сбросить напряжение. Тем временем Баннистер известил экипаж о сложившейся ситуации с Евой; людям сообщили, что ее превратили в согласный на все живой робот, который ни в чем не откажет.

Стетсон пришел ко мне через некоторое время.

— Странная штука, док, — сказал он. — Словно занимаешься любовью с призраком. Но следует отдать ему справедливость, призрак получился весьма пылкий.

Итак, дело наладилось. «Даннибрук» несся к Сириусу сквозь ночной мрак, и мы без особых трудностей проходили одну точку за другой. Напряжение на борту судна стало минимальным.

Мужчины привыкли к состоянию Евы, и вскоре никакие комплексы не мешали им навещать ее. Не было ни одного человека на борту, кто бы не прибег к ее услугам, даже капитан и я. Некоторые навещали ее часто, другие редко, в зависимости от своего темперамента. И она всегда была на месте, и никому не отказывала.

Мы заботились о ней, одевали ее, кормили; через некоторое время она научилась делать простейшие вещи сама. Часто я находил ее стоящей у иллюминатора — она глядела в пустоту непонимающим взглядом.

Чувство вины во мне ослабело. Нас заставили так действовать неумолимые законы, а кроме того Ева совершила серьезнейший проступок, нанявшись на работу под «чужой личиной». Все в данной ситуации вело к понятному концу — мы прилетим на Сириус живыми, а она никогда не узнает о той роли, которую играла на борту. «Чистота, — повторял я себе, как знающий офицер-психолог, — есть вопрос мышления, а не физического поведения. Пока Ева и ее жених будут верить в чистоту, она будет в его глазах чистой.»

Прошли месяцы. Подошло время посадки. Мы прошли последнюю точку, вынырнули в пространстве неподалеку от сверкающего Сириуса и просочились через зону боев до первых постов землян на луне Сириуса IX, где нам вручили назначение на фронт.

В день посадки я разбудил Еву.

Она пришла в себя, и я нейтрализовал последействие лекарства, которое в течение восьми месяцев затемняло ее мозг. Она с недоумением осмотрелась. Глаза ее обрели жизнь после долгих месяцев — из них исчезло пустое выражение.

— Привет, Ева, — сказал я. — Мы вот-вот приземлимся.

— Так… быстро? — это были ее первые слова за восемь месяцев молчания.

— Мы же в пути всего несколько дней. — Это только кажется. Прошло полных восемь месяцев, Ева. Мы садимся через два часа.

Она улыбнулась, и ее щеки стали пунцовыми.

— Вы знаете, мне снились странные сны. Но я не смогу вам их рассказать. Я никогда не осмелюсь!

Я воспользовался ее сонливостью, загипнотизировал и занес в подсознание отчет о путешествии от начала до конца на звездолете, члены которого проявили подлинное мужество, обойдясь без услуг экипажной девицы. Затем я вновь разбудил ее, поболтал и ушел.

Я полагал, что мы наилучшим образом вывернулись из поганой ситуации. И убедил себя, что для Евы все кончилось как надо.

— Никто не пострадает, — сказал я капитану и, казалось, что я был прав. У нас останутся странные впечатления о перелете — одна Ева и двадцать три Адама, но Ева будет единственной, кто навсегда забыл о том, что было.

Мы сели без затруднений. Нам сообщили, что война идет успешно, что жители Сириуса обороняются и что вскоре мы обратим их в бегство.

Капитан Баннистер передал Еву местным властям в первый же день, сообщив, что функции экипажной девицы ей не понравились и попросил подыскать место среди персонала базы.

Мы околачивались в штабе, принимая сообщения о тактической обстановке, когда меня позвали к видеофону. Я решил, что звонит сын, Дан. Он был где-то на передовой.

Мое предчувствие оправдалось. На экране действительно появилось лицо Дана Харпера, капитана 7 космического флота.

— Отец! Я узнал, что ты только что прилетел на Даннибруке. Добро пожаловать в зону боевых действий!

Я не знал, о чем говорить с сыном. Мы в общем-то были почти чужими друг другу. Я не видел его два года, с того момента, как его перевели в район Сириуса, и получил от него пару писем, написанных в телеграфном стиле. Я спросил:

— Как идут дела, сынок? Не сомневаюсь, что тебе тут навалили работки!

— Сколько хочу, столько и воюю, — он усмехнулся, и по его лицу поплыла теплая улыбка. — Отец, я должен поблагодарить тебя, как невольного виновника моего счастья.

— За что?

— Судя по рассказу Евы, ты так и не получил моего последнего письма, где я сообщал о намерении жениться. А ты сделал брак возможным.

— Судя по рассказу Евы? Откуда ты знаешь Еву? Мы только что доставили ее!

Дан расхохотался.

— Я давно знаю Еву. Я познакомился с ней два года назад. И очень хорошо, что я так давно ее знаю, ибо на ней как раз и женюсь!

— На Еве! На нашей экипажной девице? — я готов был откусить себе язык маленькими кусочками за сорвавшиеся слова, но это не имело никакого значения.

Дан хохотал пуще прежнего.

Ева! — воскликнул он, переведя дух. — Ева рассказала мне как она провела тебя. Ей даже немножко стыдно за эту проделку. Но я успокоил ее, поскольку никто не пострадал, а «Даннибрук» добрался до места назначения вместе с ней. Она уже ничего не помнит о перелете. Посоветуй ей забыть о своем проступке, когда увидишь сегодня на бракосочетании в большой часовне. Она послушает тебя…

— Ты прав, Дан, — медленно процедил я. — Она Послушает меня…, и никто не пострадал…

— Никто не пострадал, — сказал я себе, отключившись. — Чистота — это вопрос мышления. Я человек науки и знаю, что это — факт. Я буду помнить об этом, а вечером, на свадьбе, приму Еву с любовью и уважением, словно родную дочь…

Мне сказали, что я так и сделал. Но я не помню об этом, ибо был в тот момент мертвецки пьян.

Перевод А. Григорьева

Ален Доремье

Ален Доремье — французский писатель, автор множества фантастических и детективных произведений.

ВАНА

О, как прекрасно закончить жизнь до смерти так, чтобы не осталось ничего больше, как умереть.

(последний фрагмент дневника Словака)

Однажды я расскажу о тебе, мое дитя-женщина, моя женщина-звереныш. Я поведаю все о тебе, Сильв, ночь моя, мой пенистый океан, глина моя, из которой так легко лепить твой образ. Сильв, когда я произношу твое имя, с шипением умирающее у меня на устах, я вспоминаю блеск летнего дня, журчащий среди камней ручеек. Сильв — имя леса, Сильв — мое растение, я люблю твою пахнущую прелой землей шевелюру, и в запахе этом все ароматы подлеска. Сильв, с привкусом земли после дождя, я возлежу на тебе, как на ковре из листьев, я соединяюсь с тобой, как со всеми четырьмя стихиями.

Смогу ли я жить в мире, где нет тебя? В мире, где от тебя останется лишь воспоминание? Будут ли пробуждения от прикосновения твоего холодного языка в ожидании того мгновения, когда твое тело примет меня, как вода, и я утону в твоем объятии, превратившись в обитателя бездны. Но постель моя остается пустой, простыни не хранят твоего тепла, а сердце одинокой птицей трепещет в груди. И ждут меня бессонные ночи с тяжелым забытьем перед восходом солнца.

Друзья зовут меня присоединиться к их играм и празднествам, к утонченным радостям Домов Удовольствия. Но что мне их удовольствия? Я одинок и призываю тебя, без тебя я засохну, как растение без воды. И я поведаю о тебе, ибо это единственная возможность бросить вызов времени, я поведаю о тебе и о нашей жизни, мое дитя, мой звереныш, частичка моего безумия, мой иной мир.

Словик не любил то общество, в котором жил. Но не сразу осознал это. В этом обществе никто не задавал вопросов самому себе. Впрочем и Словик пришел к этому случайно. Долгое время он жил словно в коконе, свитом вокруг него тем обществом, к которому принадлежал. Ему не приходило в голову, что в коконе живут лишь личинки. Но однажды что-то щелкнуло в его голове. Когда Словику исполнилось двадцать пять лет, он стал задумываться о жизни. Поводом послужил один из кризисов безволия, которые временами обрушиваются на людей, несмотря на гипновнушение и усилия психогидов. У Словика выявили «депрессивные» черты — древний психологический сбой, почти не существовавший в эту эпоху. Ему прописали эйфоризанты, в несколько дней поднявшие его тонус. Но за краткий период недомогания Словик начал задумываться. И после выздоровления не забыл своих раздумий, сделав для себя главный вывод, — жить скучно.