Армин Кыомяги - Луи Вутон
Как и положено собирателю, еду на охоту с пустым кузовом. Сигареты с верблюдом и маленький свисток дополняют образ. Проезжая мимо залива, считаю вновь прибившиеся суда. Пока хватает пальцев на руках. Удовлетворенно мычу – ведь я сумел верно предугадать свежие тенденции в современном морском судоходстве.
Миновал Певческое поле и тут вспомнился сон, увиденный мною несколько ночей назад и который я успел почти забыть.
Необычно знойное для Эстонии лето. Певческий праздник. Десятки тысяч раскрытых в песне ртов, на лбах замершие струйки пота, перед поющими одетый в толстую сермягу, полуживой старик-дирижер, застывший в странной позе (будто угрожает силам небесным сухой спагеттиной), у него за спиной тихая и серьезная, переставшая обмахиваться программками, окаменевшая масса: впереди всех несколько скованный в своем национальном костюме президент и премьер со всеми остальными, кому не то, чтобы хочется, а кто обязан присутствовать здесь, за ними апостолы, повсюду следующие за первыми лицами (по службе, не добровольно), затем длинные ряды важных гостей, старательно скрывающих смертную скуку, ну а за ними все прочие, под собирательным названием «народ», кого этим словом приголубили даже в Конституции, хотя встречается оно там не столь часто, как слова «президент», «правительство» или «премьер-министр». Равняясь на первые ряды, народ тоже сидит молча и сосредоточенно, словно это не праздник песни, а праздник безмолвия. Удушливая жара. Все замерло. Облако в небе и даже птица над полем. Ловушка времени захлопнулась в тот самый момент, когда прозвучал последний аккорд самой известной патриотической песни, его самые последние слова последнего куплета. Тут я замечаю на обочине поля прилавок, вернее, палатку с рекламным щитом на ней: «Мясной ресторан ТОО Лектер Ганнибал». За огромнейшим грилем знакомого вида старик (он единственный, кто двигается на этой застывшей картине) с ухмылкой вытирает о жирный фартук свеженаточенный грязный нож. И тут я увидел, как на коленях публики по очереди появляются картонные тарелки с прожаренным до коричневого состояния мясом. Одновременно в глаза бросается еще кое-что. Это редеющая масса как зрителей, так и исполнителей. Они куда-то пропадают, а куда – я не знаю. Вскоре улавливаю ритм происходящего. Где-то появляется тарелка с мясом и в тот же момент где-то исчезает человек. А повар все ухмыляется, вытирает со лба пот и точит, точит свой гигантский резак. Процесс непрерывный – кто-то испаряется, вместо него возникает тарелка с мясом. Слышу заунывный плач точила. Людские ряды становятся все реже, тарелки уже появляются на скамейках, на расстеленных на травке покрывалах для пикника, да где попало. В конце концов, все пропадают, и слушатели, и певцы, остается один дирижер, в его высоко поднятой руке сухая спагеттина, вокруг него тысячи тарелок с дымящимся мясом – он стоит будто в кольце зомби. И тут внезапно картина оживает, из легких дирижера вырывается: «от-чиз-на!», и он падает. После долгой паузы слышу короткие аплодисменты, не искренние, скорее, деланные и усталые. Оглядываюсь в направлении звука. Господин Хопкинс спиной ко мне собирает свои вещи, его отрыжка пародирует только что прозвучавшую последнюю ноту.
Вот такой сон. Еду дальше, смоля вторую подряд сигарету. Глянув в зеркало заднего вида, вижу типа с белой копной волос и в бейсболке с надписью: «EESTI SIGA”, то есть, «ЭСТОНСКАЯ СВИНЬЯ». Всем сердцем сочувствую Эрнесаксу.
Въезжая на полуостров, задумался, откуда начать поиски. Хоть лежащий на диване акционер, помнится, вполне подходил по размерам, но я решил его пока исключить. Скорее всего, мне было бы не очень-то комфортно в одежде умершего человека.
Начал с одной роскошной, можно даже сказать, щегольской виллы. Она оказалась запертой, но разве это проблема, когда у меня с собой отмычка для любых дверей – топор. Не обратив особого внимания на кричащий внутренний интерьер дома, я приступил к делу. Шкаф в прихожей уже отжил свой век, предлагая лишь весеннее-летние коллекции. На втором этаже обнаружил нечто вроде гардеробной. Размерами с гостиную Кристьяна и Марис. Выбор одежды богатый, на мой вкус несколько вызывающе шикарный, но я все же вынул несколько плечиков, чтобы кое-что примерить. И тут выяснилось печальное обстоятельство – все вещи были безнадежно коротки для меня. Именно коротки, а не тесны. Что до тесноты, то прямо наоборот, господин явно не отказывал себе в плотной и жирной пище. Бросил негодные шмотки на пол, как это делают в универмагах граждане, не нашедшие для себя ничего подходящего, и на всякий случай заглянул в женский отсек. Отобрал теплый лыжный комбинезон, натянул его на Ким и – что за хрень…? Велик! Впечатляюще велик. Оторопело плюхнулся в кресло, представил себе эту странную парочку. Надо же, оба с отклонениями. Мимоходом заглянул в детскую, но наткнувшись на повально розовый цвет и километровые ряды кукол, смотался, не оглядываясь.
В следующем доме повезло больше. Уже не задерживаясь в прихожей, сразу поднялся на второй этаж, где нашел два больших шкафа, забитых мужской одеждой. Выбору мог бы позавидовать и иной из бутиков в моем родном центре. Размеры более или менее подошли, обувь тоже. Укомплектовал две огромных сумки пальто, зимними сапогами, лыжными костюмами, свитерами, кофтами, шарфами, перчатками и довольно озорными шапочками и отправился на поиски женского гардероба. Сколько ни старался, можно сказать – искал до остервенения, но так и не нашел. Даже в подвал и гараж заглянул, черт знает этих богатеньких с тараканами в голове. Что-то здесь было не так. Огляделся с новым интересом. Детской тоже нет. В ванной висят два мужских халата, рядом с двумя раковинами на каждой из полочек по комплекту бритвенных принадлежностей. Потрясенно охнул. Шмотье почему-то брать уже не захотелось, хотя одна шапочка и была на редкость милой.
Ну, и прямо как в сказке, на третьей вилле нашлось все, что надо и на любой вкус. Взял себе и Ким по новенькому лыжному комбинезону, для Ким еще и шубу, ради которой поплатились жизнями страшно даже подумать, сколько маленьких лохматых зверушек, еще сапоги, одни попроще, скорее, для зимнего отдыха, а другие такие высокие и женственные и на таком неописуемом каблуке, что даже снежный человек, увидев их с дистанции в пять километров, возбудился бы. Для себя раздобыл полную сумку скучноватых, зато практичных гетеро-пуловеров (у всех крупные, через всю грудь не самые скромные торговые марки), очень теплые зимние сапоги, качественную пуховую куртку (на сей раз с логотипом на спине), несколько вязаных шапочек и даже одну белую шапку-ушанку, слегка гейскую, но не взять ее я не смог. О перчатках и шарфах можно и не упоминать.
Довольный собранным урожаем, я по дороге домой мысленно представил себе наш следующий поход в гости к Кристьяну и Марис. Как мы стоим у них за дверями, я с пластмассовыми цветами в одной руке и игристым вином в другой, Ким, излучающая на все стороны света сексапильность, оперлась о мое плечо, и когда хозяева откроют дверь, мы поразим их своим новым ослепительным прикидом: убойными каблуками Ким и моим пуловером от Dolce & Gabbana. За пару секунд Марис станет еще желтее обычного и у нее начнется жестокий приступ астмы. А в штанах рыбака Кристьяна что-то встанет с таким театральным прогибом, словно на крючок попался полутонный тунец. Он потеряет сознание, рухнет перед нами на пузо, и мы с Ким прочитаем на флисовой спине скромный логотип: «Творог и сметана». Мгновение спустя его закроет тело Марис (она тоже отключится), спасая этим полным драматизма жестом честь семьи. Финалом трагической, но одновременно и назидательной сцены станет слетевшийся над домом небесный хор ангелов, нежно и мелодично распевающий: «Моя отчизна, моя любовь Армани…». И закончится все тем, что дирижер с белоснежной шевелюрой схватит килограммовую пачку спагетти Panzani и усеет ими благословенную «Деревню идиотов». Занавес.
28 октября
Вспомнил, как я (это было третьего или четвертого июля, во всяком случае, в самом начале) в надежде рассеять этот отшельнический мираж кинулся на Певческое поле, где рассчитывал обнаружить поющими своих исчезнувших одноземельцев. Одноземельцы… Все мы сильны задним умом, и сегодня подобная планетарная масштабность этого слова мне больше не кажется такой уж неуместной. Понимаю, что в тот день я смертельно перепугался бы, если б вместо эстонцев в национальных одеждах встретил там, к примеру, китайцев в конических шляпах из тростника или рисовой соломки, или разукрашенных пестрыми перьями индейцев, или обмотанных в яркие цветастые платки негритянок, с убийственно серьезным видом перетаптывающихся с ноги на ногу аборигенов, но сегодня – сегодня я всех их принял бы с распростертыми объятиями, расселил бы в «Деревне идиотов», как гостеприимный хозяин снабжал бы каждый день едой и питьем.
Но не было там ни эстонцев, ни каких-либо других народностей. Только та смятая обертка от шоколадки Snickers, которая, несмотря на все усилия, никак не могла справиться с опылением периферийных одуванчиков. Теперь вот задумался, а почему Snickers, почему в нашей исконной певческой святыне глазам последнего эстонца предстала порхающая с цветка на цветок именно обертка от Snickers’а, а не родной фантик от «Березки», «Мишки на севере», «Белочки» или «Тийны»? В связи с этим вспомнился снимок из путевых заметок моего приятеля, который он когда-то вывесил в Фейсбуке – на фото он вместе со счастливой подругой позирует в пустыне, а у их ног на отглаженном за долгие тысячелетия песке валяется мятая банка из-под пива Heineken. Ни дать-ни взять – использованный кондом, небрежно выброшенный международной корпорацией после осквернения девственной природы. И эта покореженная вещица, вполне могущая под определенным углом зрения вызвать в ком-то даже раздражение, на той царственной фотографии казалась случайно забытым доказательством злонамеренного вторжения. Но, припомнив сейчас тот снимок, у меня возникло сильное подозрение, что за той публикацией стоял не мой приятель, а отдел маркетинга Heineken’а. Посыл-то яснее ясного: доступно везде (даже в песках Сахары). Дистрибуция-аннексия.
