Алексей Олейников - Левая рука Бога
– Лучше бы его никогда не было, с его ручками и ножками, – выронил он тяжелые, каменные слова.
Водитель заскучал, моргнул светильниками – дескать, долго еще? От ног Аслана протянулась длинная уродливая тень, уперлась в обрыв, в черного пса. Его очертания исказились, вытянулись, и вот уже не пес, а высокий, будто бескостный человек изогнул спину и ухнул вместе со светом с обрыва.
Как пожелаешь, как пожелаешь.
Юноша попятился, пошел быстрым шагом к машине. Сел, выдохнул.
– Ну что, куда поедем? – водитель вдавил кнопку зажигания.
– Вы сейчас никого не видели? – спросил Аслан.
– Кроме вас, никого, – удивился водитель. – Кому здесь быть?
– Собака тут бегала, черная такая… И человек у обрыва.
– Собака? Человек? Не, не видел, – равнодушно сказал таксист. – Так ночь уже, тут слона не разглядишь. Куда рулить?
– Домой, в Пшеду, – Аслан откинулся на сиденье, опустил подголовник. Привидится же такое.
Глава тридцать вторая
Звонок поднял его посреди ночи. Настоящий телефонный звонок, какого он не слышал, наверное, лет двадцать. Сенокосов сел, ошарашенно почесал голову. Пальцы коснулись «паутинки».
Значит, не сон. Светоплат молчал, умник мигал в режиме ожидания, показывал полтретьего ночи.
Телефон надрывался.
Полковник встал, но света зажигать не стал, включил на умнике фонарик.
Квартира служебная. Дом старый, еще советских времен. Раньше здесь точно был телефон, но он полагал, что линию давно сняли.
«Если телефон звонит, значит, это кому-нибудь надо», – сонно подумал Сенокосов.
Он побрел на звук, оказался в прихожей у встроенного шкафа и пришел в еще большее недоумение. Звук доносился оттуда, из гулкой пустоты, куда Сенокосов загрузил по приезде московское теплое пальто. Больше там ничего, кроме пустых обувных коробок, не было. Он открыл шкаф, подсвечивая выморочным светодиодным светом. Разворошил коробки, залез с головой, чертыхаясь, – делать ему больше нечего, ночами по шкафам на четвереньках ползать. Пальцы наткнулись на прохладную трубку, от неожиданности он завалился на коробки, раскорячился морской звездой, но успел сорвать ее с рычага.
– Сенокосов, слушаю! – рявкнул он.
– Привет, Олег.
– Коля? – полковник накренился еще больше, попытался вылезти из шкафа и понял, что застрял. – Коля, какого…
– Прости, что так рано тебя поднял, – голос у Аршинцева был далекий, в трубке потрескивало и шипело. – Иначе никак не поймать тебя, ты на «Оке» постоянно.
– Ты чего звонишь, Коля? – ошарашенно спросил полковник. – Почему так?
– Потому что старые линии прокладывал советский народ без братской поднебесной помощи, – сказал глава проектов. – Вот кое-что осталось с тех времен. Еще работает.
Сенокосов откашлялся.
– Все совсем хреново?
– Еще хуже. Чины знают о «Неводе». Сейчас в Москве идет большой торг, наши упираются, но думаю, чины передавят. Дело вышло на уровень Лю Чжаня, регионального представителя девятого управления МГБ Китая. Научный двор и воеводы держатся, а ПОРБ и контора уже с ними столковались. Поняли, сволочи, что могут переиграть. Чует мое сердце, посадят они главой Схода дьяка Милованного. А чины им помогут.
– Мне-то что делать, Коль?
– Работать, Олег, как всегда. Только еще быстрее.
– Не понял, – признался полковник. Пальто качалось над головой, свет от умника бил прямо в рожу. Чихать хотелось невыносимо.
– Эта ваша аномалия… Если у вас будет рабочая модель, которая позволит увеличить параметры тульп на порядки, мы будем в шоколаде. Тогда все поменяется, понимаешь, Олег?
«Гелий, сука, слил, больше некому», – подумал полковник.
– Это задел на ближайшие сорок лет, этого ни у кого нет даже близко, – продолжал Аршинцев. – Никто в эту сторону даже не думает, все возятся с физическим оружием. Чины ковыряются со средствами доставки ядерного оружия, Штаты доводят до ума гиперзвуковую «Аврору» и орбитальную электромагнитную группировку. Мы опять будем первыми. Если у нас будет реально работающий «Невод» с такой заявленной дальностью, мы весь мир раком поставим, Олежка.
– Коль, кто тебе сливает инфу? – спросил Сенокосов.
– Олег, не о том думаешь. Доведи до ума рабочую модель, очень прошу. Иначе нас сожрут, а все разработки уедут в Пекин.
– Сколько у меня времени?
– Неделя, максимум полторы.
– Понял.
– Тогда отбой, – услышав гудки, Сенокосов уронил трубку.
Вот, значит, как.
Он набрал Пашу. Ермолин ответил не сразу.
– Олег Геннадьевич?
Спал, паразит, подумал полковник.
– Буди Шизика, если спит. Скажи, я даю добро, пусть выводит «Невод» на пиковый режим.
– Не понял…
– Я что, по-китайски говорю? – рявкнул Сенокосов. – Раскочегарьте установку, пусть пашет по полной!
– Есть будить Шизика, – подтянулся Ермолин, – Игнатьева тоже на объект?
– Всех гони. И машину пришли, я сейчас спущусь.
– Понял.
«Ага, – подумал Сенокосов. – Только из шкафа выберусь».
Глава тридцать пятая
Она не хотела, не об этом просила, она хотела, чтобы исчезла эта дрянь, эта крыса церковная, а не Федя! Федя, как же так, как так получилось?
– Не обманывай себя, – сказала Медея. – Его тоже. Его в первую очередь.
– А она? Почему с ней ничего не случилось? Почему только он?!
– Потому что ее берегут.
Мария сидела перед зеркалом в темноте. За окнами подкатывал вечер, уже вечер следующего дня. Она не пошла в гимнасий, просидела весь день в комнате. За дверью Алина сменяла Галину Федоровну, они что-то говорили, стучали, но она не откликалась, и они уходили, оставляя поднос с едой у двери.
Маша отрубила все входящие в «Облака», выключила умник, сидела на кровати и пролистывала их хранилища снимков. Они с Федей на Камнях, на Семи ветрах, на Керченском мосту, они в Ялте, на яхте Наума, в «Золотом руне»… Фото, видео, объемы, снова и снова Мария прокручивала ленту их жизни, такой счастливой жизни, которая исчезла под колесами черного грузовика.
Она не смогла еще раз посмотреть видео с места аварии: когда запись дошла до красного медвежонка, безделушки, смешного брелока, который случайно попал в кадр, ее замутило. Этого медвежонка она подарила ему на праздник Весны, красный – цвет счастья, цвет богатства у китайцев, а медведь – зверь русский, получалось, что это Федя, мама у него китаянка, а папа русский.
К вечеру она не могла больше плакать, не могла смотреть. Села в изнеможении к зеркалу. В полумраке мерцали звезды на потолке, старые детские обои, которые папа все собирался переклеить, но Маша не давала.
Ей они нравились, нравилось вечерами засыпать, когда над головой вращались звезды, гасли и вспыхивали, пролетали и сгорали мгновенные падучие звезды. Как будто небо смотрело на нее, баюкало, и она была не одна.
И сейчас тоже была не одна. Отражения звезд дрогнули, чернота в зеркале колыхнулась, расступилась, и появилась она.
– Как берегут? – не поняла Маша. – Кто?
Т а не отвечала, смотрела на нее темными горящими глазами, она была как Маша и не Маша одновременно, как поддельное лицо человека, составленное из двух левых половинок. Видела как-то Маша такую старую игрушку: берешь снимок, делишь пополам, одну половину удаляешь, а вторую копируешь и отражаешь зеркально. Потом состыковываешь, и получается вроде бы этот человек, а вроде бы и не он, двусторонний, правильный и неживой.
Медея молчала, и Маша вдруг поняла.
– Улита тоже, да? Поэтому Федя так себя вел? Она его приворожила, да? У нее тоже есть такой, такое… Что ты такое?
– Та, кем ты всегда хотела быть.
– Я не хотела, нет, не хотела ничего такого, – замотала головой Маша.
– Мы только помощники, мы приходим на зов, если умеешь звать. Ты умеешь.
– Не звала я тебя!
– Иначе бы я не пришла.
* * *Отец разрешил ей не ходить в школу, сказал, чтобы отдохнула, а он в гимнасий позвонит. Но какой отдых с няшками и Гордеем? Сначала она с ними порисовала, потом одела и выпустила во двор поиграть – на улице похолодало, а сама принялась готовить обед.
Она чистила картошку во дворе, приглядывала за мелкими, когда пришла Марина Семеновна. А с ней еще одна прихожанка – Лидия Сергеевна, «Божий одуванчик», как ее папа называл. Старушка сухая, в вечном белом платочке, с маленькими быстрыми глазками.
На кого же она свечную лавку оставила?
– Бог в помощь, Улиточка, – ласково сказала Марина Семеновна. – Давай мы поможем.
Женщины взяли табуретки, сели рядом с ней, сошлись в круг над мусорным ведром.
– И какое чудо с тобой случилось, Улиточка, – умильно сказала Лидия Сергеевна. Ножик споро мелькал в ее руках, тонкая кожура вилась, вилась в мусорное ведро, как змея у индийского змеепевца.
