Элджернон Блэквуд - Кентавр
— У тебя, Дэвид, желание всегда намного опережает мысль[24], — ответила она.
Как ребенок, думающий, что «яко кадило пред Тобою» значит «я крокодил перед Тобою», так и миссис Биттаси воспринимала пословицы на слух и так же их воспроизводила. Она попыталась вложить тревогу в цитату.
— И должны испытывать духов, от Бога ли они[25], — робко добавила она.
— Конечно, дорогая, мы всегда можем это сделать, — согласился он, укладываясь спать.
Но после, когда жена задувала огонь в лампах, Биттаси, погружаясь в сон с неким душевным волнением, новым и ошеломляюще восхитительным, понял, что жена все же не успокоилась. Она лежала рядом без сна. Дэвид приподнял в темноте голову.
— Софи, — нежно позвал он, — помни еще, что, как бы там ни было, между нами и… и всем остальным всегда будет огромная пропасть, пропасть, которую нельзя преодолеть… э-э… пока мы пребываем в теле…
И, не услышав ответа, успокоился, решив, что она, довольная, уже заснула. Но миссис Биттаси не спала. Она слышала фразу, но не ответила, чувствуя, что свои соображения лучше не высказывать. Страшно было слышать эти слова в темноте. Лес снаружи был начеку и мог слышать их тоже — лес, «где вдали гудит ветер».
А мысль ее была такова: пропасть, безусловно, существует, но Сандерсон каким-то образом перекинул через нее мост.
Была уже глубокая ночь, когда она очнулась от беспокойного, тяжелого сна, услышав какой-то звук, который взвинтил нервы. Но стоило проснуться, звук тотчас исчез, и сколько она ни прислушивалась, кроме невнятных ночных шорохов, не доносилось ничего. Выходит, послышалось во сне. Но она узнала его, тот самый порывистый шум, проносившийся по лужайке; только на этот раз ближе. Он прошелестел у самого лица, этот шепот в листве, как будто ветки оказались в комнате, пока она спала.
«Должно быть, шуршат листья шелковицы», — промелькнуло у нее в голове.
Ей снилось, что она лежит где-то под раскидистым деревом, что шепчет десятком тысяч зеленых губ; и сон продолжался еще несколько секунд после пробуждения.
Миссис Биттаси села в кровати и пристально посмотрела по сторонам. Окно вверху было приоткрыто, виднелись звезды; дверь, помнится, как обычно, закрыли на ключ; комната, конечно, была пуста. Повсюду царила глубокая тишина летней ночи. Внезапно ее нарушил иной звук, идущий из сумрака возле кровати. Звук человеческой речи, но какой-то неестественной. Ее обдал тот же ужас, от которого она проснулась. Звук был чем-то знаком. Прошло несколько секунд — невыносимо долгих, — прежде чем она поняла, что это муж разговаривает во сне.
Голос смущал, сбивал с толку, более того, он слышался не от кровати, как ей показалось вначале, а шел откуда-то со стороны. В следующий момент, при свете тлеющей свечи она различила посреди комнаты белую фигуру, направлявшуюся к окну. Пламя свечки медленно разгорелось. Мистер Биттаси подходил все ближе к окну, вытянув руки перед собой. Речь была медленной и несвязной, слова лились потоком, разобрать их было невозможно.
Женщину охватила дрожь. Разговор во сне казался ей чем-то жутким; как будто заговорил мертвец, передразнивая голос живого человека.
— Дэвид! — пугаясь звука собственного голоса, зашептала она, в то же время боясь привлечь его и взглянуть в лицо.
Смотреть в широко открытые глаза было невыносимо.
— Дэвид, ты ходишь во сне. Умоляю, ложись в кровать, дорогой!
Шепот в полной темноте наводил ужас. При звуке ее голоса Биттаси остановился и медленно повернулся к жене лицом, уставившись на нее невидящими глазами и не узнавая; будто слышал, откуда идет голос, но смотрел сквозь нее. Глаза блестели, как у Сандерсона несколько часов назад; лицо пылало, казалось безумным. Страстное рвение сквозило во всем теле. Неожиданно миссис Биттаси поняла, что у него приступ лихорадки, и на время забыла о страхе, соображая, чем помочь. Муж, не просыпаясь, подошел к кровати. Женщина зажмурилась. Но он вдруг успокоился и погрузился в сон, вернее, в более глубокий сон. Она ухитрилась заставить его проглотить немного лекарства из стакана, стоявшего у кровати.
Потом очень тихо встала закрыть окно, чувствуя, как резок и свеж ночной воздух. Поставила свечу подальше от спящего. Вид большой Библии издательства Бакстера рядом со свечкой несколько успокоил ее, но исподволь терзала тревога. И пока она одной рукой закрывала щеколду, а другой — тянула за шнурок шторы, муж вновь сел в кровати и заговорил — на этот раз отчетливо. Глаза были все так же широко открыты. Он на что-то указывал. Застыв, женщина слушала, ее искаженная тень падала на штору. Он, однако, не подошел ближе, как она боялась вначале.
Голос, очень четкий, ужаснее которого она ничего не знала, шептал:
— Они бушуют далеко в лесу… и я должен идти и видеть, — смотря сквозь нее, обращался он к деревьям. — Они нуждаются во мне. Послали за мной…
Затем блуждающий взгляд слегка прояснился, и Биттаси лег, внезапно изменив решение. Эта перемена была еще ужасней, возможно, потому, что обнаружила иное далекое бытие, в которое он стремился уйти от нее.
От одной-единственной фразы у нее похолодела кровь. В сомнамбулическом голосе, едва заметно, но мучительно отличном от нормального, в речи будто бы бодрствующего человека ей чудилось нечто греховное. Они были исполнены зла и опасности. Миссис Биттаси отклонилась к подоконнику, дрожа всеми членами. На миг возникло ужасное чувство, что за мужем кто-то пришел.
— Не сейчас, еще рано, — услышала она совсем низкий голос мужа с кровати, — потом. Так будет лучше… Я приду позже…
Слова подтвердили справедливость подозрений, давно преследовавших женщину, а приезд и присутствие Сандерсона обострили ситуацию до такой степени, о которой она и думать не смела. Слова мужа придали тревоге форму, прибавили настоятельности и заставили обратиться с исступленной, проникновенной молитвой к небесному покровителю за помощью и руководством. Этой фразой муж предал огласке тщательно охраняемый от посторонних свой мир тайных ценностей и убеждений.
Она подошла к нему и облегченно вздохнула, ощутив его прикосновение, увидев, как глаза его вновь закрылись, а голова спокойно опустилась на подушки. София с нежностью расправила одеяло. Несколько минут смотрела на мужа, заботливо прикрыв рукой огонек свечи. На его лице появилась улыбка странного умиротворения.
Потом, задув свечу, она опустилась на колени и помолилась перед тем, как вернуться в кровать. Но сон не шел. Всю ночь она не сомкнула глаз, размышляя, сомневаясь, молясь, и только когда запели птицы и забрезжил рассвет за зеленой занавеской, в полном изнеможении провалилась в сон.
Но, пока она спала, ветер далеко в лесу продолжал бушевать. Звук стал ближе — порой он слышался очень близко.
V
С отъездом Сандерсона чувство ужаса, порожденное странными инцидентами, пошло на убыль, поскольку рассеялась напряженность. Миссис Биттаси вскоре склонилась к мысли, что большей частью вообразила себе произошедшее. Ее не удивляла эта внезапная перемена, потому что она произошла как-то сама собой. С одной стороны, ее муж никогда не заговаривал об этом, а с другой, она помнила, как много в жизни кажется необъяснимым, и вдруг в один прекрасный момент становится вполне обычным.
Большую часть случившегося, она, конечно, относила на счет присутствия художника и его сумасбродных намеков. С его долгожданным отъездом мир стал опять простым и безопасным. Приступ лихорадки у мужа хотя и продолжался, как обычно, недолго, не позволил ему встать с кровати и попрощаться с гостем, а жена передала его извинения. Утром мистер Сандерсон выглядел вполне буднично. Миссис Биттаси, наблюдая, как он уезжает, отметила, что в городской шляпе и перчатках художник выглядит совсем безобидным.
«В конце концов, — подумала она, следя за пони, тянущим прочь повозку, — он всего лишь художник!»
Она не смела дать волю своему воображению и представить его иным. Перемена в чувствах была полной и живительной. Ей было немного стыдно за свое поведение. Испытывая искреннее облегчение, она одарила его на прощание улыбкой, когда он склонился поцеловать ей руку, но не предложила приехать еще раз, а муж, к ее удовлетворению, также ничего не сказал.
Жизнь маленькой семьи вновь вошла в русло привычной, сонной рутины. Имя Артура Сандерсона почти не упоминалось. София, со своей стороны, не заговаривала с мужем о том, как он ходил во сне и какие дикие слова при этом говорил. Но забыть все равно было невозможно. Воспоминания тлели глубоко в душе, как очаг неизвестной болезни с загадочными симптомами, которая ждала лишь благоприятной возможности, чтобы вырваться наружу. Каждую ночь и каждое утро она молилась об избавлении; молилась о забвении — чтобы Бог уберег мужа от беды.
