Владимир Моисеев - Наивный наблюдатель
— Куда, если не секрет?
— В Усадьбу.
Наверное, если бы он сообщил, что выиграл в лотерею четырнадцать миллионов, ее восторг не был бы таким сильным. На какое-то время Марго потеряла способность адекватно воспринимать реальность. Потом, конечно, она ожила, щеки ее приятно порозовели.
— Да! Ты сделал это! Я верила в тебя! О, как я в тебя верила. И все-таки ты победил.
Зимин не смог сдержаться и пошутил:
— О чем это ты?
Марго не заметила иронию.
— Я так тебя поняла, что ты получил работу в Усадьбе?
— Верно.
— И мы отправляемся на ПМЖ в Усадьбу?
— Да, если ты, конечно, согласишься разделить со мной все тяготы путешествия.
— Я разделяю, я так разделяю, что если бы ты не взял меня с собой, я бы тебя обязательно убила на пропускном пункте. Ты бы протянул дозорному документы, а я бы тебя кирпичом по голове. Размозжила бы твою умную голову. Не промахнулась бы! Но какой же ты молодец! Умница! Дай, я тебя поцелую!
— Я рад, что ты поедешь со мной.
— Документы у тебя уже на руках?
— Нет. Они у Небова. Он нас будет сопровождать.
— Не верю своему счастью!
— Все будет хорошо, — сказал Зимин, сам он в этом не сомневался.
Они ждали Небова очень долго, часа три или четыре. Марго переживала и нервничала, было видно, что она готова в любой момент закатить истерику. И вот, наконец, Небов прибыл. Теперь Зимин смотрел на него по-другому, пытался обнаружить в его поведении повадки будущих соседей. И кое-что ему не понравилось, Небов старался выглядеть равнодушным и отстраненным. Однако Зимин заметил непроизвольно промелькнувшую у него гримасу отвращения, так смотрят на людей второго сорта. Небов не сумел скрыть свое отношение к их квартире, и, скорее всего, не видел в своей реакции ничего зазорного.
— Давно не бывали в домах нормальных людей? — спросил Зимин.
— Пожалуй, да. Отвык. К вашим трущобным жилищам нужно привыкнуть. Но я видел квартиры несравнимо хуже. У вас еще относительно хорошая планировка. Есть вещи, о которых быстро забываешь, потому что не хочешь о них вспомнить. Так устроены люди, они быстро привыкают к хорошему. Это даже не психофизика, психология.
— Мы живем плохо?
— Я бы сказал так: некомфортно. Впрочем, меня это не касается. Должен предупредить, что и вы, Зимин, не долго будете вспоминать о житье-бытье в Трущобах. Оглянуться не успеете, как у вас появятся новые заботы.
Зимин не любил, когда посторонние люди пытаются предсказать его поведение. Он давно привык считать себя человеком в высшей степени оригинальным и потому скептически относился к любым предположениям на свой счет. Предсказатели всегда ошибались, ошибаются и, если не случится чего-нибудь страшного, будут ошибаться и впредь. Но не потому, что его поступки были как-то по-особенному сложны для понимания посторонних, вовсе нет. Напротив, с точки зрения самого Зимина, они были просты и очевидны, однако логика принятия решений, которой он пользовался, самым разительным образом отличалась от общепринятой. Довольно часто Зимину хотелось каким-нибудь изощренным способом внедрить в общественное сознание привычные для него логические конструкции, но все как-то руки не доходили, он просто не знал, как это можно сделать. Обществу это помогло бы выздороветь, хуже бы точно не стало. В том смысле, что если бы в практической жизни люди чаще пользовались формальной логикой, они бы не совершали многие гадкие поступки.
Правда, какой-то человек, Зимин забыл, как его звали, однажды сказал: «Послушай, неужели ты согласился бы жить в мире, где все без исключения люди будут похожи на тебя»? Зимин кивнул, он не увидел в этом предложении ничего оскорбительного. Уже потом, поразмыслив, он понял, в чем тут загвоздка. Люди по природе своей все разные. Зимин не просто в это верил, он это знал. Вот и пусть остаются разными. Однако, мечта о том, что люди научатся думать, прежде чем что-то делать, казалась ему несбыточной, но привлекательной. Когда-нибудь так и будет. Вот только когда?
Зимин не хотел никого переделывать, вот и сейчас он не стал спорить с Небовым.
— Готовы ли вы к самому потрясающему путешествию в вашей жизни? — спросил Небов.
— В принципе, готовы. Уже собрали личные вещи, — ответил Зимин, указав на две дорожные сумки.
— Это лишнее. В этом нет необходимости. Эти вещи вам не понадобятся. Все необходимое будет предоставлено на месте. К тому же, охрана не пропустит людей с вещами из Трущоб через фильтрационный пункт.
— Вот так новость! — возмутилась Марго. — Чего это вдруг. Это мои вещи! Не выбрасывать же их на помойку. Можно я все-таки попробую их провести?
— Можно. Но я не советую, при досмотре вас, мадам, обязательно застрелят.
— Чего это?
— Таков закон. Законы суровы, но их следует исполнять. Оставьте вещи здесь. Вам нужны лишние проблемы?
Иногда трудно заставить себя относиться с осуждением к неоднозначным историческим событиям. Например, так получилось, что неумолимый социальный прогресс сделал невозможным совместное проживание элиты и остальных граждан. Произошла крупнейшая социальная катастрофа, кстати, и биологическая, человечество разделилось на две неравных части. Сколько же было произнесено по этому поводу сожалений и проклятий! Однако прошло немного времени, и вдруг стало ясно, что сегрегация и апартеид больше не являются предосудительными понятиями. Оказалось, это было на удивление удачное решение — разделительные полосы спасли человечество от полного вымирания.
Отныне люди имели право жить среди подобных себе по воспитанию, образованию, достатку и происхождению. Элита оказалась в Усадьбе, остальные в Трущобах. У них отныне разные возможности, разные потребности, разные судьбы. И это устраивало большинство!
Решительные действия властей сделали невозможным несанкционированное пересечение полосы разделения. Колючая проволока, злые, натасканные на разрывание человеческой плоти собачки, роботы-убийцы, стрельба на поражение очень быстро отучили обитателей Трущоб от экстремального туризма в запретные поселения.
Для некоторых трущобников было сделано исключение. Жители Усадьбы предпочитали, чтобы отдельные работы, не требующие высокой квалификации, поручались не роботам, а живым людям. Романтики говорили о том, что уборка помещений человеческими руками в любом случае качественнее. Консерваторы вспоминали об устоявшихся за столетия традициях, циничная молодежь предпочитала разряжать накопившиеся за день отрицательные эмоции, пиная ногами живых слуг, а не бесчувственных роботов. Старики предпочитали, чтобы за ними ухаживали не машины, а бесправные существа, способные понять, что их оскорбляют. Как пояснил один заслуженный деятель культуры: «Назовешь слугу тупой мордой, и как-то легче становится на душе, чувствуешь, что сил прибавляется. Роботы с вмонтированным чувством юмора подобным эффектом, конечно, не обладали. На моей памяти какой-то придурок попытался запрограммировать чувство оскорбленного достоинства, но у него ничего не вышло, и правда, какое достоинство может быть у робота? Совсем другое дело — живой работник». Так что у каждого обитателя Усадьбы был свой резон.
Отбирали по специально разработанным инструкциям самых лучших. Приглашенные работники очень быстро растворялись среди жителей Усадьбы. Их практически невозможно было отличить от представителей элиты. Они были допущены ко всем благам цивилизации на общих основаниях. Разница была, но она была незначительна. Они не участвовали в референдумах, принимать решения им не полагалось, а еще бывшие трущобники обязаны были каждый день работать три часа. Они были слугами, ремесленниками, курьерами, охранниками, уборщиками, сантехниками. В общем, обслуживающим персоналом. Всего лишь три часа в день, но если работник уклонялся от обязательной трудовой повинности или опаздывал на вызов — службы правопорядка выявляли нарушителя и без суда расстреливали.
Зимин согласился на предложенные условия. Выигрыш был слишком велик, чтобы отказываться от него из-за такой ерунды, как угроза быть расстрелянным. Подписал договор и остался доволен. Осталось дождаться, когда ему разрешат покинуть Трущобы.
— Вы привезли бумаги? — спросил Зимин.
