Марина Дяченко - Пандем
В стороне от автострады стояла башенка, похожая на энергостанцию в миниатюре, только вместо паруса над ее крышей кружилась голубиная стая.
— Мне не для чего жить, — пробормотал старик. — Я всю жизнь работал. Я шел к своему успеху, как альпинист к вершине… Потом все горы исчезли, я стою на равнине, мне все равно, куда идти.
— Успех — это когда о вас все знают? — спросил Виталька. — Вот у меня есть тетя Александра, она искусствовед, и она говорит…
— Искусство здесь ни при чем, — оборвал его старик. — Вертеться среди поклонников — это не успех… Успех — это когда ты можешь изменить мир. Хоть чуть-чуть. Именно ты, своей волей. Успех — это власть, если хочешь знать… Самым большим успехом в нашем мире пользуется знаешь кто? Пандем. Он уже изменил мир до неузнаваемости и еще изменит. Он владеет всеми нами, его воля — верховная…
Голуби сделали еще один круг.
— Если бы вы поговорили с Пандемом, — тихо сказал Виталька, — вы поняли бы, что это не так. Вот у меня есть дядя Алекс, он тоже говорил, что Пандем — чудовище, которое хочет всех поработить. Но даже он теперь так не считает!
Владимир Альбертович странно усмехнулся.
— Я не понимаю, — сказал Виталька после длинной-длинной паузы. — Мне кажется, это все равно что завязать себе глаза и говорить, что не нуждаешься в свете.
Старик молчал.
— Вы обижены на него, — сказал Виталька. — Потому что у вас была работа, которая стала ненужной.
— Мальчик, — сказал Владимир Альбертович, одним этим словом загоняя Витальку во множество мальчиков, какие только есть на свете. — Мне восемьдесят семь лет… И почти семьдесят два из них я прожил, не нуждаясь в Пандеме.
— Но это же не довод, — тихо сказал Виталька. — Человечество тысячи лет жило, не зная земледелия… ремесел… машин… Наверняка находился кто-то, кто говорил: не поеду на этом паровозе…
Владимир Альбертович посмотрел на Витальку с интересом.
— Экий у тебя… технократический подход. Пандема сравниваешь с паровозом?
— Нет, конечно, — Виталька смутился. — Но есть такая теория, что Пандем — нормальный этап в развитии человечества. Что это скачок, сравнимый с возникновением жизни на земле, возникновением разума… Человечество теперь достигнет космоса и станет бессмертным. А без Пандема этого не вышло бы.
— Почему? — тихо спросил Владимир Альбертович. — Это Пандем тебе сказал? Что человек без него, Пандема, ничего не может? Ничего не стоит? Да?
— Ой, — Виталька поерзал. — Ну это неправильно — противопоставлять человека и Пандема. Это все равно что выбирать, правая рука лучше или левая нога. Это части одного целого…
— В мои времена человек был сам по себе, — сказал Владимир Альбертович. — Сам себя делал, сам за себя отвечал… а вовсе не был чьей-то левой ногой…
— Но он же не среди пустыни жил, — удивился Виталька. — Какие-то были общие, эти… законы! Это было гораздо хуже, потому что перед законом вроде бы все равны. Все одинаковые. А Пандем — никогда не скажет, что люди одинаковые. Для него они всегда очень разные. Вот для него они — каждый сам по себе…
— Вас в школе так учат? — после паузы спросил Владимир Альбертович.
— Нет, — Виталька не понял, прозвучало в словах его собеседника уважение или, наоборот, презрение. — Чему тут учить? И так ведь все понятно, стоит чуть-чуть задуматься… И потом, Пандем ведь сам про себя ответит, если только его спросишь.
— А не соврет?
Виталька долго смотрел на него. Обыкновенный человек, ну, старый. Одинокий.
— Как это — Пандем соврет? Вы еще скажите — Пандем умрет…
Владимир Альбертович молчал.
— А мой папа говорит, — сказал Виталька, — что Пандем, может быть, недостающая деталь для человечества. Что человечество с самого начала было каким-то не очень правильным — как будто его сделали, но забыли зачем. Вот люди и мучились. А потом пришел Пандем — вернее, появился, а не пришел — и встал, как влитый, в свою нишу. И теперь наконец-то человечество в своей тарелке и в своем уме.
— А кто, интересно, сделал человечество? — странным голосом поинтересовался Владимир Альбертович.
— Я не знаю — сказал Виталька. — Я это просто так сказал: «как будто» его сделали.
— А твой папа кто?
— Ученый. Биолог.
— А-а, — тускло протянул старик. — Понятно… А скажи, он знает, откуда взялся Пандем?
— Самоорганизовался, — не очень уверенно ответил Виталька. — Из информационных… полей. Из информации, короче говоря.
Старик молчал, и Виталька добавил чуть виновато:
— Наверное.
— Он не говорит, откуда он взялся, — сказал Владимир Альбертович. — Вот ты, Виталик, или твой папа… кто-нибудь из вас может точно знать, что Пандем — друг человечеству, а не враг?
— Ну, если вы посмотрите вокруг, — предположил Виталька, — и сравните с тем, что было пятнадцать лет назад…
— Как ты можешь об этом судить?
— Зато мой папа может. Кроме того, я ведь читаю книжки… Еще старые газеты, например. Очень поучительно.
— А поросенок, которого сытно кормят, прежде чем… а-а, извини. Я забыл, что ты не знаешь, для чего откармливают поросят.
— Теперь ни для чего, — тихо сказал Виталька. — Это раньше ели животных. До Пандема.
Владимир Альбертович вдруг улыбнулся; Виталька вздрогнул: это была улыбка молодого человека. Может быть, лет пятьдесят-шестьдесят назад он вот так же улыбался, встречая после работы жену…
— Я уже очень давно не разговаривал ни с какими пацанами, — пробормотал Владимир Альбертович. — Ты, наверное, очень даже неплохой — голова светлая… Но мне тебя никогда уже не понять. Как и тебе меня. Ты — человек, который никогда не оставался в одиночестве…
— А одиночество — разве это хорошо? — удивился Виталька.
Старик хотел ответить, но промолчал.
Глава 16
Юлия Александровна Тамилова, двух с половиной лет от роду, плавала в бассейне. Цветное мозаичное дно круто уходило вниз, и на глубине трех метров заманчиво пестрели ракушки, шарики, бусинки, зеркальца, вертушки; Юлия Александровна выныривала, довольно ухая, и рассматривала добычу, лежа на спине, неприятно похожая в такие минуты на забытую в ванне пластмассовую куклу (во всяком случае Александру Тамилову-старшему, молодому деду этой девочки, казалось именно так).
Алекс стоял у бортика, глядя, как ныряют, выныривают, плавают наперегонки, брызгаются, скатываются с водяных горок разнообразные дети от года до десяти; когда кто-нибудь из них уходил в воду дольше, чем на минуту, Алекса захлестывал древний, не подчиняющийся разуму инстинкт: нырнуть, достать, спасти немедленно.
Он плавал плохо, а нырял и того хуже. Мог бы он вытащить свою внучку с глубины хотя бы в три метра, если бы она, внучка, тонула?
— Папа, — позвал его Александр Тамилов-младший, Шурка. — Чего ты там ищешь?
Алекс огляделся. Никто, кроме него, не стоял у бортика; молодые мамаши с молодыми папашами читали книжки и разговаривали друг с другом. Только чья-то бабушка — полная женщина немногим старше самого Алекса — вертела головой, стараясь не выпускать внука из виду.
— Ты чего? — удивился Шурка. — Что она тебе, утонет, что ли?
— Зачем ты вообще нужен? — раздраженно спросил Алекс, усаживаясь рядом в садовое кресло. — Ты, отец?
Посреди бассейна раскручивалась вертушка — то горизонтально, как карусель, то под углом, то вертикально, как мельничное колесо. Дети постарше с визгом цеплялись за поручни, пролетали в воздухе, разбрасывая брызги, плюхались в воду и уходили в глубину, чтобы вынырнуть с другой стороны, снова взлететь на воздух, оторваться и шлепнуться, и вынырнуть со смехом и фырканьем.
— Ты опять, — печально сказал Шурка.
— Я опять, — Алекс скрестил руки на груди. — Я все время… вы смотрите на меня, как на дурачка. Как на городского сумасшедшего. И ты, и мама, и Вика, кстати, тоже.
— При чем тут Вика? — насупился Шурка.
Пробегающий мимо пацаненок лет четырех выронил на траву обертку от мороженого. Вернулся, молча подобрал обертку, пустился к ближайшему утилизатору.
— Ты окончательно решил? — спросил Алекс.
— Что? — Шурка смотрел, как летает над водой красно-желтый глянцевый мячик.
— Насчет работы?
— А… да. Агрегаты и узлы.
— Еще одна Пандемова марионетка, — Алекс отвернулся. — Еще один живой манипулятор. Еще одна светлая голова, которая будет работать проводником Пандемовых идей…
— Что ты предлагаешь? — помолчав, спросил Шурка.
Алекс пожал плечами:
— Да ничего… Тебе решать. Я бы на твоем месте не спешил бы так. В строй.
— Какого черта, — Шурка, по всему видать, с трудом сдерживал себя. — Знаешь, ты иногда просто… Я, конечно, почуял, в чем дело, еще когда ты вызвался сюда, посмотреть на Юльку. На Юльку тебе, как я понимаю, плевать… Но почему тебе так хочется сказать гадость? Да, я хочу работать на космическую программу! И буду делать то, что мне скажет Пандем! Потому что это его идея и его проект! Потому что я мог бы сидеть в норе, изобретать велосипеды, как малыши в технических школах…
