Влада Воронова - Каждая новая любовь…
Кербин молча смотрел на листки заявлений.
— Решение менять ты, я так понимаю, не будешь? — спросил он Андрея.
— Нет. Если вы хотите сохранить на предприятии нормальный рабочий режим, к возвращению Павла меня тут не должно быть.
Кербин кивнул, подписал заявление о переводе.
— Правильно. В таких случаях так и надо. И всё же, почему столь резко и бесповоротно?
— Вам когда-нибудь предлагали любовь, которая вам не нужна? И никогда не будет нужна? Так зачем мучить напрасной надеждой, растягивать боль в бесконечность? К тому же и себе проблемы создавать не хочется, присутствие носителей не нужной тебе любви обременяет. А так — всё пройдёт и забудется.
Кербин хмыкнул.
— Уверен?
— Вечным не бывает ничего, даже двигатель. Это абсурд.
— Что ж, ты прав.
* * *Путь до Краснокаменска растянулся на трое суток — Павел не спешил, а Серёжик не торопил. Они заезжали по пути во все деревни, покупали сельские лакомства вроде топлёного молока, овсяных лепёшек или домашней пастилы, внимательно осматривали старинные церкви, просто любовались красивыми пейзажами — подолгу и со вкусом. Ночевали в гостиницах для дальнобойщиков, пофыркивая на их бытовую неустроенность. С удовольствием отдавались танцу на дискотеках, поражая случайных зрителей чёткостью и слаженностью движений.
Но при этом старательно избегали прикасаться друг к другу.
— Я не поеду дальше, — сказал вдруг Серёжик, когда они добрались до автостанции на крупной дорожной развилке в пятидесяти километрах перед Краснокаменском. — Всё. Спасибо тебе, но дальше я сам. И до города нужного доберусь, и на нормальную работу устроюсь. И даже учиться в университет на бюджет поступлю.
Павел посмотрел на него с растерянностью.
— С университетом идея хорошая, но почему ты хочешь уйти? Тем более вот так, ни с того ни с сего?
— Потому что пришло время всё решать за себя самому. И добиваться всего самостоятельно. Иначе я так из подстилок и не вылезу. Причём не имеет значения, кого я буду ублажать — шоферюг на автостанции ради куска хлеба или такого богатенького покровителя, как ты, за авто и золотые цацки.
— Но я вовсе не… — возмутился Павел.
— Закончилось бы всё равно именно этим, — перебил Серёжик. — Пусть сейчас ты ничего такого и не хочешь, но ведь ты будешь знать, где я, чем занимаюсь. И всегда сможешь придти и предъявить на меня права. Потребовать вернуть долг благодарности.
— Нет, я вовсе не…
Серёжик лишь усмехнулся:
— Ты ведь уже подумывал о том, чтобы оставить меня себе навсегда? Запереть в твоём роскошном и уединённом лесном доме, обрядить в шикарные тряпки, а затем показывать иногда своё милое приобретение гостям. И пользоваться им, как и когда заблагорассудится. Так ведь?
Павел едва заметно кивнул, покраснел от стыда, отвернулся. А Сергей опять усмехнулся:
— Один раз я уже такое проходил. И не хочу повторения. Но отказать тебе я не смогу, потому что мне не на что будет опереться в сопротивлении, ведь у меня ничего нет, даже себя самого. И тебе тоже неприятно будет, поскольку ты ищешь любви настоящей, а не покупной. Поэтому скоро ты начнёшь вымещать на мне все свои разочарования. Защитить себя я тоже не смогу, потому что мне нечего защищать. Меня ведь пока что по-настоящему и нет.
Павел посмотрел на него, спросил осторожно:
— Тот, от кого ты сбежал, плохо с тобой обращался?
Сергей откинулся на спинку кресла, полузакрыл глаза.
— Он обращался со мной как с вещью, которой я и был. Живой предмет коллекции красивостей, для разнообразия со скульптурами, картинами и шкатулками работы Фаберже… Меня берегли и холили, ведь в подпорченном состоянии я потерял бы значительную часть своей ценности. Но в один прекрасный вечер мой хозяин напился вдрызг и решил показать всю щедрость своего гостеприимства… Он пустил меня по кругу, разрешив использовать всеми доступными фантазии визитёров способами. — Сергей прикусил губу, помолчал. — После он орал на врачей, что я должен быть восстановлен в прежней форме как можно скорее. Сулил им огромные деньги и запугивал угрозами. А вот серьёзную охрану к палате приставить не догадался. Едва я смог ходить, удрал оттуда, недолечившись. Я понял, что такие вечера будут повторяться регулярно. Ведь вещь для того и существует, чтобы ею пользовались. — Сергей замолчал, усмехнулся горько. — Но оказалось, что подстилка — это не социальный статус, а состояние души. Знаешь, что самое смешное? У меня после той ночи не осталось ни одного шрама, ни малейшего следа. Как я был готовым к употреблению шлюхом, так им и остался. Но больше я так не хочу. Не могу.
Павел молча пожал ему руку. Сергей посмотрел на него с удивлением.
— Я не противен тебе? Не кажусь грязным?
— Прости меня, — тихо сказал Павел. — Я был груб и жесток с тобой.
Сергей робко прикоснулся к его руке.
— Это последняя наша ночь. Подари её мне. Пожалуйста.
Павел взял его за плечи, недоверчиво посмотрел в лицо.
— Ты действительно этого хочешь?
— Ты понравился мне ещё там… — сказал Сергей. — Сразу, как я тебя увидел.
И потянулся к Павлу с поцелуем. Губы у него оказались горячими, сладкими и невероятно искусными.
— Я умею не хуже, — прошептал Павел и принялся доказывать своё мастерство.
Когда поцелуй завершился, Сергей откинулся на спинку кресла и прошептал:
— С ума сойти… Я же теперь как пьяный.
— То ли ещё будет, — заверил Павел. — Но не здесь. Не в этой вонючей ночлежке. Я хочу любить тебя на хорошей кровати с чистыми простынями.
— Но сначала в душ, — ответил Сергей. — Умираю, хочу вымыться.
— Я тоже, — сказал Павел. И обратился к проходящему мимо шофёру: — Где тут ближайшая гостиница, достойная называться этим словом?
— В пятнадцати километрах к северу есть турбаза, — ответил он. — Там номера всех категорий — от заурядного койкоместа до люкса.
— Отлично, — сказал Павел и с улыбкой посмотрел на Сергея. — Поедем?
— Да.
…Странной была эта ночь. Сначала они старательно оттягивали то, чего так страстно хотели — по очереди сходили в душ, после долго ужинали в ресторане, вели ничего не значащие разговоры, а в номере даже телепередачу вдумчиво и серьёзно посмотрели.
И тут будто какая-то преграда меж ними сломалась.
Павел почти ничего не позволил Сергею делать, сам его ласкал и нежил, угадывал малейшие желания и, пьянея от его страстных стонов и вскриков, как от вина, наслаждался блаженством Сергея сильнее, чем собственным.
А после, уже совсем обессиленный, млел и таял от ощущения тёплого, так доверчиво прижавшегося к нему тела — хрупкого, но неожиданно сильного.
— Я и не знал, что так бывает, — тихо сказал Сергей и потянулся к губам Павла.
— Извини, — уклонился он. — Я больше не могу. Не сердись.
— Я не об этом, — ответил Сергей. — Теперь моя очередь доставлять удовольствие. Ты просто принимай его — и всё.
— А ты умеешь доставлять удовольствие и с другой стороны? — удивился Павел.
— Практики было маловато, — признался Сергей. — Но я очень постараюсь стать для тебя приятным.
Поначалу он робел и был немного неловок, но и в этом оказались свои сладость с очарованием. Зато после, когда Сергей осмелел и дал полную волю всей своей изобретательности в нежности и ласках… Такого блаженства Павел даже представить не мог.
Проснулся он очень поздно. И один. В постели даже запаха Сергея не осталось. И только на подушке лежал кусочек чёрно-белого мохового агата величиной с пол-апельсина. Отполирован камень очень умело и срез сделан в наилучшем месте: так, чтобы прожилки образовывали рисунок, похожий на изображение дерева возле водопада.
Сам по себе агат — не велика ценность, но сердцу Сергея он был чем-то очень дорог, если парень пронёс камень сквозь все свои жизненные передряги.
А теперь подарил Павлу.
— Зачем? — прошептал Павел. — Ведь это я тебе обязан. Если бы не ты, я бы никогда не смог снова поверить, что способен быть желанным и любимым. Спятил бы, спился бы до утраты человеческого облика.
Павел взял агат в ладонь, прикоснулся к нему губами.
Теперь у Павла были силы вернуться в мир, где живёт тот, кого он даже в мыслях не осмеливается больше называть любимым.
* * *Вьюга заметала город снегом, трепала обрывки новогодней мишуры — праздники кончились, жизнь возвращалась в привычное русло.
— Рабочий день закончился, — напомнил Павлу Кербин. — Или ты опять задержишься?
— Ещё немного поработаю.
— Ты до сих пор не можешь его забыть? — спросил вдруг Кербин. — Всё так и любишь?
— Я никого больше не люблю. В том-то вся и беда.
— Тоже мне беда. Наоборот, радоваться нужно.
Павел улыбнулся невесело.
— Кто не любит, тот и не живёт. Сам полюбишь — поймёшь.
