Эдвард Уолдо - Живая скульптура
– Не вздумайте снова терять сознание, уходить в себя, Вы справитесь, слышите! Справитесь, потому что у Вас уже все в порядке. Ясно? Все хорошо.
– Вы сказали, что у меня рак.
Она словно обвиняла его в жестокости.
– Вы сами сказали мне это.
– Да, я так думала, но не...
Казалось, он избавился от тяжкого груза. – Тогда все ясно. Сама процедура не могла вызвать такого шока. Трое суток без сознания! Я знал, что тут кроется что-то личное, что все дело в психике.
– Трое суток?
– Я иногда бываю немного напыщенным и самодовольным, потому что слишком часто оказываюсь прав. Я был чересчур уверен в своей проницательности, верно? Когда предположил, что Вы ходили к врачу и даже прошли обследование? Вы ведь ничего этого не делали, так?
Она подняла голову, их взгляды встретились.
– Я боялась. От рака умерла мама и тетя, а сестре пришлось ампутировать грудь. Я была на пределе! Поэтому, когда Вы...
– Когда я точно установил то, что Вы в глубине души знали, но смертельно боялись услышать, нервная система просто не выдержала. Вы побледнели как мел и рухнули без сознания. Такая реакция никак не связана с тем, что в данный момент через Вас пропускали семьдесят с лишним тысяч вольт постоянного тока. Я все-таки успел тогда подхватить вас. – Он развел руки. Короткие рукава рубашки не скрывали красные пятна ожогов. – Так что меня тоже хорошенько стукнуло, я сам чуть было не отключился.Нопо крайней мере Вы не разбили голову, так что все закончилось благополучно.
– Спасибо. – Она не могла сдержать слез. – Что мне теперь делать?
– Как что? Возвращайтесь к себе, соберите осколки разбитой жизни, начните все заново, так сказать.
– Но Вы ведь сами сказали...
– Когда доВаснаконец дойдет, что я не только поставил диагноз?
– Вы... Вы хотите сказать, что вылечили меня?
– Я хочу сказать, что Вы сами себя лечите. До сих пор. Я ведь Вам рассказывал, помните?
– Помню, но не все. – Она украдкой (но он все равно заметил) ощупала грудь.
– Она не исчезла... Если я сейчас Вас стукну палкой по голове, – сказал он с утрированной грубостью, – на ней вырастет шишка. Завтра и послезавтра она будет украшать голову, а спустя два дня начнет потихоньку рассасываться. Через неделю еще будет заметно, а потом исчезнет бесследно. То же самое произойдет с Вашей опухолью.
Только сейчас до нее дошло все значениеуслышанногои испытанного.
– Один-единственный сеанс лечения, полностью избавляющий от рака!
– О Господи! – он тяжело вздохнул. – Неужели снова придется выслушивать эти напыщенныедушеспасительныеречи?Нунет!
– Какие речи?
– О моем долге перед людьми. Обычно они бывают двух типов; впрочем, возможны вариации. Первый начинается с призывов послужить на благо человечества, что в итоге сводится к подсчету доходов, которые эта бескорыстная служба несет. Второй ограничивается лишь страстными призывами, его я слышу весьма редко. Увы, в таких выступлениях игнорируется проблема парадоксального нежелания людей принимать полезные советы, если они не исходят от так называемых заслуживающих уважения источников. Тот, кто выдает поучения первого типа, прекрасно все понимает, и придумывает недостойные способы обойти препятствия.
– Я не... – начала девушка, но он прервал ее.
– Эти два типа могут быть украшены доморощенными откровениями мистического или религиозного характера либо по вкусу оратора, этически-философскими рассуждениями. Вышеперечисленное должно вызвать чувство вины, обогащенное жалостью к страдающим больным, и заставить меня уступить настояниям подобных доброхотов.
– Но я просто...
– Вы, – он наставил на нее палец, словно дуло револьвера, – упустили прекрасный шанс убедиться в справедливости моих слов. Если я не ошибаюсь в своих предположениях, Вы пошли к какому-нибудь эскулапу, он, определив заболевание, направил Вас к специалисту-онкологу, а тот, подтвердив диагноз, послал к коллеге на консультацию. Вас охватила паника, Вы попали ко мне и излечились. Знаете, какой будет их реакция, если Вы продемонстрируете им это рукотворное чудо? «Самопроизвольная ремиссия!» – вот что скажут они в один голос!
Кстати, не только врачи! – продолжал он, охваченный внезапным приступом гнева, и девушка невольно содрогнулась. – Каждый начнет уверять, что своим исцелением Вы обязаны именно ему. Диетолог не забудет похвалить патентованные пшеничные ростки и рисовое печенье, священник падет ниц и вознесет хвалу Господу за то, что Он услышал его молитвы, а генетик сядет на своего любимого конька и заверит, что у Ваших предков была такая же ремиссия, только они ни о чем не догадывались.
– Прошу вас, не надо, – вскрикнула она, но мужчина уже не мог остановиться.
– Знаете, какая у меня профессия? Инженер в квадрате: механик и электрик, с дипломом юриста.Окажись Вы настолько глупы, чтобы рассказать, что здесь произошло (надеюсь все-таки на лучшее, но если ошибусь, знаю, что предпринять в свою защиту), мне светит порядочный срок за занятие врачебной практикой без разрешения. Кроме того можете обвинить меня в насилии, – я ведь вонзил шприц в Вашу плоть, – и даже в похищении, хотя для этого придется доказать, что Вас вынесли прямо из медицинской лаборатории. Никто никогда не поверит, что я просто взял и вылечил больную раком. Вы не знаете, кто я, правда?
– Я даже не знаю, как Вас зовут...
– А я Вам этого не скажу. Я тоже не знаю Вашего имени.
– Ну, меня...
– Пожалуйста, не говорите! Не желаю ничего знать! Я хотел заняться Вашей опухолью, поэтому Вы здесь. А теперь хочу, чтобы Вы вместе с ней ушли, как только придете в себя и наберетесь сил. Я достаточно ясно выразил свою мысль?
– Позвольте мне одеться, – произнесла она, – и я немедленно уйду.
– Без прощальной речи о моральном долге и любви к человечеству?
– Да, да. – Неожиданно злость пропала, и она почувствовала жалость к этому человеку. – Я просто хотела Вас поблагодарить, вот и все. Что тут плохого?
Он тоже успокоился. Подошел к кровати и присел, так что их лица оказались совсем близко.
– Это очень мило с Вашей стороны, – мягко произнес он, – несмотря на то, что добрые чувства испарятся, скажем, дней через десять, когда Вас убедят в «ремиссии», либо через полгода, год, два, пять лет, – после того, как обследования будут раз за разом давать отрицательный результат.
В его словах сквозила такая печаль, что она не удержалась и дотронулась до руки, которой он держался за край кровати. Мужчина не убрал ее, но и не показал, что тронут ее участием.
– Почему же Вас нельзя поблагодарить за то, что Вы для меня сделали?
– Это стало бы символом Вашей веры, – холодно отозвался мужчина, – а ее уже нет, если она вообще когда-нибудь была.
Он поднялся и пошел к двери.
– Не уходите сегодня. Уже темно, дороги Вы не знаете. Увидимся завтра утром.
А утром дверь оказалась открытой. Постель заправлена, все белье, которым она пользовалась, – простыни, наволочка, полотенце, – аккуратно сложено на стуле.
Девушка исчезла.
Он вышел во внутренний двор и погрузился в созерцание бонсаи.
Лучи утреннего солнца золотили верхушку кроны, придавая изогнутым серовато-коричневым, казавшимся бархатистыми сучьям выразительность барельефа. Лишь тот, кто вместе с бонсаи проходит весь цикл жизни дерева, растит его, словно сына, – подлинный хозяин (есть еще владельцы, но это низшая порода), по-настоящему сознает существующую между деревом и человеком связь.
Бонсаи обладает индивидуальностью, поскольку это живое существо, а живому свойственно меняться, а еще стремиться развиваться согласно своим желаниям. Человек смотрит на дерево, рисует в воображении форму, которую оно должно принять, чтобы удовлетворить его чувство прекрасного, и начинает реализовывать свой замысел. Дерево, напротив, ограничено своими раз и навсегда закрепленными возможностями; оно погибнет, но не сделает чего-либо, не свойственного деревьям, никогда не нарушит времени, отведенного Природой на тот или иной жизненный цикл. Поэтому формирование бонсаи – это всегда компромисс, всегда взаимное уважение.
Человек не способен сам создать бонсаи; не может себя превратить в нечто, находящееся на стыке природы и искусства, и дерево. Всё должно происходить, основываясь на постепенновозникающихпонимании, воле к сотрудничеству, что требует долгого времени. Человек помнит свое бонсаи – каждую веточку, трещинку, каждую иголку – и часто бессонной ночью или когдавыдается свободная минутка за тысячи миль от дома чертитв памяти линию ствола или ветки и планирует будущее своего дерева. Используя проволоку, воду и освещение, траву, забирающую влагу, заслоняя определенную сторону тканью, прикрывая корни, человек объясняет бонсаи, чего он хочет. Если указания обозначены ясно, оно откликнется и будет послушно воле хозяина. Почти послушно. Ибо всегда существуют чисто индивидуальные отклонения от запланированной формы, возникающие как проявления чувства собственного достоинства: «Ладно, я сделаю так, как ты хочешь, но сделаю это по-своему». Иногда дерево может представить человеку ясное и логическое объяснение подобных отклонений, но чаще всего словно с улыбкой говорит хозяину, что, прояви он больше понимания и любви, мог бы избежать такого.
