Роберт Рид - Девочка-птичка
— Я — Карен из посылки. — И не переводя дыхание продолжила: — Мой брат был груб с вами. Но, поверьте мне, я благодарна вам за помощь, добрый сэр.
Чтобы подойти к дальней изгороди, заняло у меня неделю. Год. Вечность. Я поднял глаза на личико маленькой девочки с умными глазами женщины. Чтобы заглянуть, она забралась по лозе. Если ей пять лет, она одна из самых старших среди этих ребят. И самая медленная, самая простая. Наверное, поэтому я остался поговорить с нею. И опять же, она назвала меня по имени. Потом как-то вдруг она сказала:
— Мы с вами родственники. У нас есть общий предок в конце 1800-х годов.
И я спросил:
— Как так? — А потом еще спросил: — Откуда ты знаешь? По нашей фамилии?
Но, нет, она покачала головой и сказала:
— По вашей ДНК. Я сделала анализ…
— Моей ДНК? — промямлил я. — Откуда ты ее взяла?
— С посылки. На липучке остались чешуйки мертвой кожи…
— Не трогай мою ДНК, — сказал я ей. Практически, я это выкрикнул.
— Никогда больше не буду, — пообещала она. Потом повесила голову, опечаленная, что заставила меня злиться. На самом-то деле, она была сама прелесть. Пять лет, с вьющимися светлыми волосами и надутыми губками, а за этими большими голубыми глазами работал мозг, у которого, вероятно, было уже больше мыслей, чем будет у меня за всю мою жизнь. Но девочке не приходило в голову, что она что-то делает неправильно. Она просто была любопытной. Была собой. Поэтому я сказал:
— Ладно, забудь.
А она, повесив голову еще ниже, печально ответила:
— Я не могу забыть.
Она милая, милая девочка, подумал я.
Потом несколько секунд прошло в молчании и я понял, что она скучает. Вот почему я спросил:
— Так что же было в той посылке? Что-то важное?
И она не ответила. Смотрела на меня и не отвечала. На ее свежем маленьком личике ничего не отражалось. Потом, когда я уже подумывал, что она меня не услышала, она спросила:
— Вы счастливы?
— Ты о чем? — спросил я. — То есть… счастлив ли я своей жизнью?
Она кивнула. Закусив нижнюю губу и снова смутившись.
— Если не хотите отвечать… — начала она, но я сказал:
— Нет.
Я сказал:
— Нет, я не счастлив.
Сказал через забор. Говоря с абсолютным незнакомцем, я признавался:
— Последнее время просто тьма всего по-настоящему сосет меня. Если хочешь знать правду.
— Хочу, — ответила она. — Очень хочу.
Потом она сказала:
— Посылка, которую вы мне принесли… она связана с моей работой. С работой моего брата. Мы относимся к группе думающих созданий. Мы поняли теперь, что ИИ-технологии были трагической ошибкой. Трагической. — И повторила снова, в третий раз: — Трагической. — Потом покачала головой, говоря: — Очень немногие люди счастливы. Даже мое поколение страдает. Нам здесь скучно. С новыми технологиями возникли тонкие, неожиданные проблемы. Людей с воображением это заставляет задуматься: не будет ли лучше, если мы сможем откатить все к прежнему состоянию? Ко времени до Большого Скачка?
Девочка прилагала большие усилия говорить медленно. Но я словно не мог понять, что она говорит мне. Мне пришлось заново прокрутить ее слова у себя в голове, чтобы вычленить из них смысл. Прошло еще несколько секунд молчания, пока я наконец спросил:
— Что ты мне говоришь? Что можешь действительно все изменить?
— Сама не могу, нет.
Она глубоко вздохнула, явно пытаясь найти наилучший способ, чтобы сказать последующее.
— Как откатить назад? — спросил я. Мне хотелось знать. И она объяснила.
— Думаю, именно так, как это звучит. Буквально откатить назад. Время — это летящая стрела, и удивительно легко обмануть эту стрелу, заставив ее повернуться. Но, конечно, никому не станет лучше, если мы просто доставим ее назад, к месту, где начали. Туда, где Большой Скачок неизбежен, если хоть кто-то построит хоть одну дешевую и простую думающую машину…
Я продолжал смотреть на нее. Выжидая.
— Самое сложное, — сказала она, — это изменить некоторые существенные законы вселенной. Конечно, не везде. Это так же невозможно, как и аморально. Нет, то что мы хотим — это сделать невозможным никому в нашем мире и вокруг него… скажем, на расстоянии светового месяца от Земли… сделать для них невозможным построении ИИ-машинерии, которая работает. — Она оглянулась, убеждаясь, что здесь их только двое. — Конечно, у такой громадной проблемы имеется не одно решение. Существует тысяча маленьких способов, и если воспользоваться ими всеми с осторожностью, это даст человеческим существам еще одну тысячу лет, чтобы подготовиться к подобному моментальному изменению. Что должно быть добрым делом. Вы тоже так думаете, добрый сэр?
Я сказал: «Конечно», слегка задохнувшись.
Тогда она снова вздохнула, посмотрела на меня и ничего не сказала. Потому я спросил:
— Если это произойдет, что случится с вами?..
И она ответила прямо:
— Меня не будет. Земля отпрыгнет назад на семь лет от сегодняшнего дня, никогда не произойдет Большого Скачка, компьютеры останутся быстрыми, но глупыми, и никто, вроде меня, никогда не родится. Никогда.
— Как скоро? — спросил я.
— Думаю, очень скоро, — ответила она. И на следующем выдохе добавила:- Думаю, сегодня ночью.
— И вы сможете сотворить с собой такое? — спросил я. — Сможете заставить себя не быть и даже не сморгнете?
Девочка долго смотрела на меня. Маленький рот подрагивал. Потом замер, и она сказала мне тихим голосом:
— Если что-то верно, то это и делаешь. Какой здесь может быть выбор, добрый сэр?
* * *Она обнаружила меня перед телевизором, попивающим холодное пиво.
— Кто играет? — спросила она, и я ответил:
— «Кардиналы» и «Кабсы».
И она спросила:
— А кто лучше?
Я ответил:
— В этом году «Кабсы».
Что заставило ее спросить:
— Тогда почему же они проигрывают… на три очка?
Я не ответил. Тогда она взглянула на мое пиво, но ничего не сказала о времени дня. Я понимал, о чем она думает, но она молча села рядом и долго смотрела игру, прежде чем в конце концов сказать:
— Так ты не дашь девушке попробовать?
Я наклонил банку. Пиво запенилось и наполнило ее рот, она покатала его язычком, перед тем как выплюнуть обратно в банку.
При следующем глотке я почувствовал вкус пластика. Или мне так показалось.
Она вытерла рот уголком диванной подушечки. На ней моя жена вышила картинку толстого кота.
— Это ее первая вышивка, — сказал я своей подружке. — Черт побери, даже я вижу затяжки.
Девочка-птичка кивнула, не глядя на подушку. И на игру по телевизору. Когда я наконец взглянул в ее зеленые глаза, она сказала:
— Такой приятный день сегодня. — И когда это ни к чему не привело, добавила: — В той стороне есть игральная площадка, — и показала, махнув рукой. — Пойдем вместе, если хочешь. Или я пойду сама. Но я не останусь здесь с тобой взаперти. Ты же знаешь, что ты не слишком большое развлечение.
— Знаю.
Мы пошли гулять. Конечно, шел я, а она ехала. Она стояла на моем поясном ремне, обеими руками держась за ворот моей рубашки. Пара соседей увидели меня, узнали и помахали руками. Но я прошел мимо, и они увидели девочку-птичку, плотно прижавшуюся ко мне. Мне не понятно, почему это было так забавно. Но я тоже засмеялся. По крайней мере, это интереснее, чем в одиночестве наливаться пивом.
Игровая площадка ныне не используется. Уж сколько лет, как ее не ремонтировали. Городские власти, или кто-то другой, установили вокруг нее оранжевую пластиковую изгородь да знаки, говорящие, что там опасно и запрещено находиться. Надписи угрожали вызвать полицию. Я погрозил знакам. Потом отогнул изгородь там, где это делали другие, перебросил через нее ноги, и Женевьева спрыгнула с меня и побежала, смеясь и подпрыгивая, и оглядываясь на меня.
— Попробуй съехать с горки! Я встану внизу и поймаю тебя!
Я не стану доходить до точки, решил я, однако с изумлением потом следил, как дохожу до этой точки, только другим способом. Я взобрался на деревянную башню и через ее дверной проем, слишком узкий для меня, пропихнул свою жирную задницу на серебристый скат, который на летнем солнце раскалился до тысячи градусов. Он меня изжарил. Но она внизу смеялась и махала мне, приговаривая:
— Вниз! Съезжай вниз! Разве ты не играл в эти штуки раньше?
И я пустился вниз, гравитация тащила меня по горячему металлическому скату, и, наверное, я тоже смеялся. То есть, это несколько напоминало смех. Но потом я оказался внизу, сидя на жарком конце ската, я молчал и тяжко думал про себя, а она дергала меня за руку, гладила и говорила:
— Вон там стоят качели! Ты взберешься на один конец, я на другой, а потом я подброшу тебя до неба!
Не сами слова, а, скорее, интонация, доконала меня. Меня словно прорвало.
Тогда она замолчала, глядя на меня, ее улыбка постепенно исчезла, смуглое пластиковое лицо стало озадаченным, встревоженным и немного печальным. Наконец, она сказала:
