Фрэнк Херберт - Еретики Дюны
Высокая и гибкая женщина стояла в утреннем свете планеты Дом Соборов перед столом, за которым сидела Верховная Преподобная Мать Альма Тараза. Длинная черно-мерцающая аба, облекавшая посетительниц от плеч до пола, не могла скрыть грацию, проявлявшуюся в каждом движении тела.
Тараза наклонилась вперед в своем песьем кресле и проглядывала перекладные досье — глифы Бене Джессерит, — проецируемые над поверхностью стола только для ее глаз.
«Дарви Одрейд» — так дисплей определил стоявшую перед ней женщину, а затем последовала сжатая биография. Она была уже знакома Таразе до мелочей. Дисплей служил нескольким целям: всегда надежная памятка для Верховной Матери, позволявшей порой взять паузу для раздумий, когда делаешь вид, словно изучаешь характеристики, и он же снабжал решающими доводами, если в ходе беседы всплывет что-нибудь нежелательное.
«Одрейд принесла Бене Джессерит уже девятнадцать детей», — вчитывалась Тараза в информацию, возникавшую перед ее глазами. Каждый ребенок от другого отца, в этом необычного мало. Но даже такое интенсивное материнство не нарастило на Одрейд ненужной плоти. Лицо ее с длинным носом и угловатыми щеками от природы имело высокомерный вид. Все лицо сужалось к узкому подбородку. Пухлые губы — обещание страсти.
«Мы всегда можем положиться на гены Атридесов», — подумала Тараза.
Позади Одрейд затрепетала оконная занавеска, она оглянулась. Они были в утренней комнаты Таразы — небольшой, элегантно обставленной, отделанной в зеленых тонах. Только яркая белизна песьего кресла Таразы выделялась на общем фоне. Окна эркера смотрели на восток — на сад, лужайку и отдаленные снежные вершины гор планеты Дом Соборов, похожие на театральные декорации.
Тараза сказала, даже не посмотрев на нее:
— Я обрадовалась, когда ты и Луцилла приняли назначение. Это намного облегчает мою задачу.
— Я бы хотела встретиться с этой Луциллой, — сказала Одрейд, глядя на макушку Таразы. Голос Одрейд был мягким контральто.
Тараза откашлялась.
— Нет надобности. Луцилла — одна из наших Геноносительниц. Вы обе получили идентичное либеральное образование, обусловившее вашу подготовленность.
Было что-то оскорбительное в небрежном тоне Таразы, и только их давнее знакомство уняло вспыхнувшее вдруг раздражение Одрейд. Частично — из-за слова «либеральное», разобралась она. Предки-Атридесы взбунтовались в ней при этом слове. Словно все ее накопленные женские воспоминания накинулись на бессознательные выводы и поверхностные предубеждения, скрывающиеся за этим словом.
«Только либералы на самом деле мыслят. Только либералы разумны. Только либералы понимают нужды своих собратьев. Сколько же зловредности скрыто за этим словом! — подумала Одрейд. — Как же сильно тайное „я“ требует ощущения своего первенства».
Одрейд напомнила себе, что Тараза, несмотря на свой небрежный до оскорбительности тон, использовала этот термин только в католическом смысле: общее образование Луциллы полностью соответствовало образованию Одрейд.
Тараза откинулась, устраиваясь поудобнее, не отрывая взгляда от дисплея. Свет из окон, выходящих на восток, осветил лицо невысокой женщины — чуть-чуть старше Одрейд, — положив тени под носом и подбородком. Тараза сохранила часть красоты, благодаря которой она когда-то была самой надежной при скрещивании с трудными мужскими особями. Ее лицо — длинный овал с мягко закругляющимися щеками, черные волосы собраны в большой тугой пучок на затылке, полностью обнажая лоб, рот едва открывался, когда она говорила, — полнейший контроль за движениями. Внимание наблюдателя все время привлекали ее глаза: повелительные и затопленные синевой. Ее лицо производило впечатление маски вежливости, из-под которой не проглянут разоблачающие истинные переживания.
Одрейд знала, в каком случае Верховная Мать принимает такую позу. Вскоре Тараза забормочет себе под нос. Ну точно, именно как Одрейд и ожидала, Тараза что-то забормотала про себя.
Верховная Мать размышляла, следя за выдающим информацию дисплеем с большим вниманием. Многое занимало ее мысли.
Это успокаивало Одрейд. Тараза не верит, что существует некая благотворная сила, руководящая человечеством. Защитная Миссионерия и Намерения Ордена — вот что хоть как-то ценно в мире Таразы. Все служащее этим целям, даже происки давно умершего Тирана, должно почитаться благом. Все остальное есть зло. Чужеродные вторжения из Рассеяния — особенно эти возвращающиеся потомки Рыбословш, называющие себя Преподобными Черницами, — никак не заслуживают доверия. Собственная паства Таразы, и даже противостоящие ей в Совете, это, в конечном итоге, Бене Джессерит — единственное, чему можно доверять.
Так и не поднимая глаз, Тараза заговорила:
— Ты знаешь, что если сравнивать тысячелетия, предшествующие Тирану, с прошедшими после его смерти, то уменьшение крупных конфликтов феноменально. Со времени Тирана их число стало меньше чем два процента от того, что было прежде.
— Насколько мне известно… — ответила Одрейд.
Тараза метнула на нее беглый взгляд и сразу опустила глаза.
— Что?
— Невозможно получить сведения, сколько войн велось за пределами нашего обитания. Есть ли у тебя статистика от людей Рассеяния?
— Конечно, нет!
— Ты говоришь о том, что именно Лито укротил нас, — сказала Одрейд.
— Если тебе этого хочется, пусть будет так.
Тараза отметила что-то увиденное на дисплее.
— Следует ли приписать это заслугам нашего любимого башара Майлса Тега? — спросила Одрейд. — Или его талантливым предшественникам?
— Этих людей выбирали мы, — ответила Тараза.
— Не понимаю, уместна ли сейчас дискуссия по военным вопросам, — сказала Одрейд. — Что она имеет общего с нашей нынешней проблемой?
— Есть кое-кто, полагающий, что мы можем вляпаться в скверную историю и впадем в состояние хуже, чем было до Тирана…
— Ну да? — Одрейд поджала губы.
— Некоторые отряды возвращающихся Затерянных продают оружие всякому, кто хочет или может купить.
— Какое именно оружие? — спросила Одрейд.
— Современное оружие стекается на Гамму, и нет сомнений, что тлейлаксанцы накапливают некоторые самые опасные вооружения.
Откинувшись назад и потерев виски, Тараза заговорила тихим, почти задумчивым голосом:
— Мы считаем, что принимаем решение величайшего значения и исходим из высочайших принципов.
Одрейд и раньше это знала. Она сказала:
— Верховная Мать сомневается в правоте Бене Джессерит?
— Сомневаюсь? О нет. Но я действительно испытываю разочарование. Мы работали изо всех сил ради этих высокоутонченных целей, а что получаем в итоге? Обнаруживается, что многое, чему мы посвятили наши жизни, проистекает из ничтожных предпосылок: жажды личных удобств или благополучия, не имеющих ничего общего с нашими высокими идеалами. Что в самом деле поставлено на карту — соглашение всех Способных принимать решения для пользы всего человечества.
— Я слышала, ты называешь это политической необходимостью, — заметила Одрейд.
Тараза заговорила, взяв себя под жесткий контроль и опять перенеся при этом взгляд на дисплей.
— Если мы станем основывать наши суждения не на созданной жесткой системе, то это верный путь к исчезновению Бене Джессерит.
— Ты не найдешь ничтожных решений в моей биографии, — сказала Одрейд.
— Я ищу источники слабостей, изъянов.
— Их ты тоже не найдешь.
Тараза скрыла улыбку. Она узнала, поняла это эксцентричное замечание: способ Одрейд подпускать шпильки Верховной Матери. Хороша была Одрейд, когда, нетерпеливая на вид, на самом деле погружалась в поток терпения, не торопя время.
Когда Тараза не клюнула на эту наживку, Одрейд вернулась к своему спокойному ожиданию — легкое дыхание, уравновешенный ум. Терпение втекало в нее без усилия над собой. Орден давным-давно научил ее, как разделять прошлое и настоящее на одновременные потоки. Наблюдая за всем окружающим, она в то же время способна была выхватывать крохи прошлого и жить ими, будто прошлое и настоящее накладывались на один экран.
«Работа памяти», — подумала Одрейд. Было время, когда Одрейд жила так, как и большинство детей: в доме, где были мужчина и женщина, — если и не настоящие родители, то растившие ее вполне по-родительски. Все другие дети, которых она тогда знала, жили так же: у них были папы и мамы. Порой один папа работал далеко от дома. Иногда на работу ходила только мама. В случае Одрейд женщина оставалась дома — никакая приходящая нянька не сидела с ребенком в рабочие часы. Много позже она узнала, что родившая ее мать уплатила большую сумму денег, чтобы обеспечить такой уход за своей девочкой, спрятанной у всех на виду подобным образом.
