Павел Вежинов - Гибель «Аякса»
— Понравилось?
— Клянусь священным томагавком! — серьезно заверял я.
В такие минуты он чувствовал себя обласканным…
Двенадцати лет я полностью закончил школьный курс, а в семнадцать — университет. Профиль? Биология и молекулярная хирургия. В двадцать лет я получил ученую степень и стал полноправным членом научного семейства. Кроме специальности, я факультативно изучал древнюю литературу и уже в двенадцать лет знал наизусть около пятисот стихов «Илиады», а еще через три года знал ее всю на древнегреческом. Я не хочу сказать, что был каким-то вундеркиндом, хотя это до некоторой степени было правдой. В мое время биология достигла значительных успехов, особенно в области стимулирования человеческой памяти. К тому же никакой мальчишка на Земле не мог похвастаться такими великолепными преподавателями.
Через несколько дней Сеймур встретил меня в гимнастическом зале. Этот зрелый шестидесятилетний мужчина с отличной фигурой был хорошим бегуном. Порой ему удавалось поставить в трудное положение даже меня. Сеймур обладал отличной техникой и Пре. одолевал препятствия гораздо лучше, чем я. Но на этот раз мы бежали четырехсотметровку, и ему явно не хватило сил. Я выиграл полсекунды.
Когда мы направились к душевым, я смотрел на него чуть ли не с завистью. Он дышал так спокойно и легко, словно часовой тренировки и бега на дистанцию и не бывало. Заметно было, что он хочет что-то сказать, но я не торопился с расспросами. За эти годы я достаточно изучил его и знал, что, если начать разговор первым, он отделается несколькими общими фразами.
Наконец Сеймур сказал:
— Тебя хочет видеть Толя.
— Меня?.. Почему именно меня?
— В том-то и штука, что не знаю… Он принял самую хитрую тактику — вообще перестал говорить со мной. Молчит да посматривает с иронией…
— Странно, — сказал я. — Ведь он же знает, что в конце концов я все скажу тебе.
— Так-то так, — кивнул он. — И все-таки позвал… В сущности, он выглядит неплохо. Сегодня даже поел немного.
— Дело не в замкнутости пространства, — сказал я. — Это приступ меланхолии.
— Не знаю, — ответил он неохотно. — Мне не хочется…
Он был прав. Приступы меланхолии имели обычно более тяжелые последствия.
— Вы, славяне, гораздо труднее для меня, — задумчиво говорил Сеймур. — Я пробовал изучать Достоевского… И напрасно потерял время. Или люди той эпохи были гораздо сложнее, или Достоевский был неврастеником.
Я невольно улыбнулся.
— Если б он мог с тобой познакомиться, он решил бы, что ты какой-то человек-машина!..
— Ты хочешь сказать, что моя духовная жизнь примитивна? — подозрительно спросил Сеймур.
— Нет, конечно. Но все-таки чувства не являются категориями… Они походят на облака. Постоянно меняют свои формы…
— Ну вот и дети начинают меня учить! — недовольно пробурчал Сеймур.
Мы вышли наружу. Бессонов приготовил нам сюрприз: мы шли по Елисейским полям, какими они были, наверное, в середине двадцатого века. Был вечер, светились роскошные витрины, по широкому полотну бульвара краснели бесконечные ряды стоп-сигналов этих вонючих машин — как они назывались? — ах да, автомобили… Бессонов, конечно, не высосал этот пейзаж из пальца — такое действительно существовало на Земле. В наше время на всех континентах имелось по крайней мере сто таких «резерватов»: Красная площадь и Кремль, почти половина Рима, часть старинного Лондона и множество других достопримечательностей разных эпох, восстановленных и законсервированных… Но Сеймур даже не смотрел по сторонам.
— В конце концов, я ученый, — сказал он. — Я не могу работать с облаками… Я должен их каким-то образом классифицировать.
— Можно, да только осторожно, — улыбнулся я.
— Как это?.. Ведь есть же какие-то закономерности… Не может всякое явление быть отдельным законом.
— Ну ладно, дело сейчас не в этом. Скажи лучше, как мне вести себя с Толей.
— Да-да, — кивнул он. — Это главное… Как с вполне нормальным человеком… Без подчеркнутой деликатности или снисхождения.
Сеймур прошел сквозь витрину антикварного магазина, я шагнул за ним. Елисейские поля пропали. Мы стояли прямо против корпуса, в котором жил Толя.
— Вот тебе ручка, — сказал он. — Не злись и не спеши уходить.
Минуту спустя я был в охотничьей хижине. Толя лежал на своем широком медвежьем диване и смотрел в потолок. Но лицо его не было равнодушным и бесчувственным, как в прошлый раз. Увидев меня, Толя приподнялся и сел на край постели. Мне показалось, что в глазах его мелькнула ирония.
— Садись, малыш! — голос его звучал совсем по-дружески. — Чем тебя угостить?
— Может, апельсиновой водой?
— Нет, я предложу тебе натуральный малиновый сок.
Я даже не знал, что он есть на «Аяксе». Все напитки приготовлялись из эссенций, а сок ему, видимо, дали, как больному. Пока я пил небольшими глотками, он все с той же легкой усмешкой наблюдал за мной. Мне стало совсем неловко.
— Тебя Сеймур послал? — наконец спросил он.
— Я думал, ты хочешь меня видеть…
— И он тебя проинструктировал…
— Да нет, никаких наставлений.
На стенных часах распахнулась узкая дверца. Выглянула маленькая серая птичка и раскрыла клювик: «Ку-ку, ку-ку!» Очень приятный голосок. Прокуковав девять раз, спряталась. Было девять вечера.
— Симпатичная у тебя кукушка, — начал я.
Толя взглянул на секундомер, лежащий на столе:
— Слушай, малыш, не хочу быть подлым по отношению к тебе… Я кое-что насыпал тебе в сок, и скоро ты уснешь как мертвый. Тогда я открою дверь твоей ручкой… И спокойненько выпрыгну с террасы… Сеймур совершенно прав в своем диагнозе.
Пока он говорил, я лихорадочно соображал: он меня провоцирует… а если все-таки это правда?.. Ничего не оставалось, кроме как рисковать.
— Ну что ж… Я и так не прочь был соснуть.
— Ты понял, что я сказал?
— Понял… Но это пустая затея.
— Почему?
— Потому что Сеймур не настолько глуп. Он оставил в коридоре человека.
Глаза Толи сверкнули:
— Это правда?
— Нет, конечно… Так же как и то, что ты насыпал чего-то в сок.
Он долго молчал, глубоко задумавшись. Лицо его, только что грозно нахмуренное, постепенно смягчалось.
— А ты веришь, что мы что-то найдем там? — спросил он.
— Почти уверен…
— Что? Людей?..
— Ну, не знаю, людей ли; во всяком случае, мыслящих существ.
— А если это будут мыслящие пауки?.. Ты будешь доволен?
— Для того чтобы быть пауком, мозги не нужны.
— Как бы не так! Человеческая история полна ими, даже гениальные пауки попадались… Ну так что, если мы их и там обнаружим?
— Придется смириться.
— Хорошо, смиримся. А потом вернемся на Землю и скажем: «Простите, но мы нашли там мыслщих пауков».
— Ну и что?
— А то, что нам ответят: «Жаль средств, которые мы потратили». — Он задумался и с язвительной улыбкой продолжал: — А впрочем, скоро опять соберутся и решат: «Пауки — это случайность. Где-то есть и люди». И снова начнут сооружать звездолет, еще более дорогой и совершенный.
— И может быть, в следующий раз удастся…
— Так что с того, что удастся? — с досадой сказал Толя. — Пауки или люди — не все ли равно? На что они нам? Помогать им или чтобы они помогали нам?.. Да ведь любой школьник тебе скажет, что пружина развития заключена в самом процессе развития. Любое вмешательство извне может только погубить человечество…
— Да разве в этом дело?’Мы хотим знать, что там есть, среди звезд. Я хочу, все хотят, вся Земля…
— Ты отвечаешь несерьезно… Ну хорошо, будете вы знать. Но ведь это имело бы смысл, если бы знание и счастье как-то обусловливали друг друга. А ведь, в сущности, чаще они противоречат одно другому.
Я, разумеется, знаком был с подобными взглядами, хотя непосредственно, из первых уст, слышал их впервые.
— Толя, ты хорошо знаешь, что это неправда, — сказал я мягко. — Доказательство тому — история. Чем больше умножались знания, тем меньше оставалось человеческих бед и несчастий. Не будь этих знаний, ты, может, был бы сейчас дряхлым старцем с гнилыми зубами, больной печенью и раком простаты.
— Это очевидно… Но разве счастье — это отсутствие несчастий? Это категории, нерасторжимо связанные, зависимые одна от другой… До сих пор человечество думало, как спастись от несчастий. И спасалось… Но что такое счастье? Неужели ты думаешь, что мы приблизились к нему со времен Ромео и Джульетты? Или горемыки Гамлета?
— Да, думаю! — сказал я.
— В чем же это проявилось?
— Хотя бы в том, что мы не одиноки, как Гамлет…
— Опять ты измеряешь счастье несчастьями… — досадливо поморщился Толя.
Я хорошо понимал его в эту минуту. Но как я мог объяснить ему вещи, в которых сам еще не разобрался?
