Василий Владимирский - Повелители сумерек
— Уснул он, что ли, подери его черт? — громко выразил он свое недовольство.
— Дак ведь он енто… — сидевший рядом с дедом подельник решил завести разговор, — отошел по хозяйству…
Нарочито угодливый, даже любезный тон его речи контрастировал со злой ухмылкой, показавшейся на щербатом лице. Ходить вокруг да около мужик не стал и тем же тоном прямо заявил:
— А вашей милости, если угодно чего поесть, дальше ехать надо — там по дороге будет где.
— А что же вы сидите? — Путешественник благоразумно принял условия игры и предложенный ему выход: дело, отправившее его в дорогу, было несоизмеримо важнее поучения мужланов и даже со всей очевидностью сорванного обеда, но уйти из кабака он хотел сам, уважительно и без спешки.
— Так сказывали, к вечеру вернутся. Вот сидим ждем. Нам спешить без надобности.
— Передавайте хозяину, что никакой он не хозяин, если гостей не встречает, а изрядный болван, — Молодой человек еще раз окинул взглядом своих собеседников, встретился взглядом со стариком и улыбнулся, обнажив белые зубы. — А выдастся случай, я и сам его просвещу на сей счет.
Путешественник развернулся и вышел из кабацкого полумрака на свет. Выяснилось, что он успел обзавестись последователями.
— А вы, барин, куда едете‑то? — Татарин прислонился к дверному косяку и крутил в руках нож. — Может, вам и подмога нужна попутная? А то ведь места‑то у нас дикие и разбойников много.
— Замучаются пыль глотать, — жестко ответил молодой человек, раздосадованный несостоявшейся трапезой, и, положив себе при случае разобраться с этой странной гурьбой, велел кучеру трогать.
Имение, куда направлялся экипаж, находилось недалеко, и путешественник, которого подгоняли мысли о возможных результатах поездки, решил следовать далее без остановок.
Карета ехала по N‑ской губернии, славной пасторальными видами, патриархальными нравами местного крестьянства и твердой губернаторской рукой, насаждающей порядок и одаряющей щедротами.
День был солнечным, безветренным и утомляюще душным. Разлитая в воздухе теплынь, более подобающая жаркому июлю, нежели последней декаде августа, теперь клонила в сон и оседала в пожухнувшей траве. Лесная полоса перешла в покошенные луга с россыпями запоздалых диких цветов. Поднимающийся ветер бередил верхушки деревьев, и тонкие березки провожали кронами его особо сильные порывы. Солнце близилось уже к горизонту, начинался закатный час, равноудаленный от дневных хлопот и ночных тревог.
Дорога ложилась под колеса, верстовые столбы скоро сменяли друг друга, и около полуночи экипаж прибыл в имение. Несмотря на поздний час, здание господского дома в усадьбе светилось яркими огнями. Вид дом имел малопримечательный и скорее архаический, нежели старинный. Однако впечатление он производил обустроенное и вполне живое.
Путешественнику приятно было бы думать, что огни и слышимые звуки хозяйственной суматохи имеют непосредственное отношение к его персоне, но он знал, что сейчас в доме были гости и поважнее.
Впрочем, его ждали. Когда карета подъехала к парадному крыльцу, навстречу ей вышли две фигуры. Та, что была пониже и поплотнее, бросилась к молодому человеку, едва он вышел из кареты, и заключила его в крепкие объятия. Облобызавшись с дороги, они отступили на шаг, чтобы окинуть друг друга цепкими взглядами.
— Ну здравствуй, Аркадий, — проговорил путешественник. — Не думал, что свидимся.
— Да, удивил ты нас своим сообщением. И обрадовал, конечно. — Встречавший улыбнулся. — Рад видеть тебя в добром здравии. Пойдем же в дом.
Он распорядился относительно багажа, и державшийся до сих пор поодаль слуга расторопно подхватил дорожную сумку и медицинский саквояж новоприбывшего. Они вошли в дом.
— Все ведь в сборе уже? — уточнил молодой человек.
— Все, все. Да нас немного. Главное, сам Федор Кузьмич пожаловал. — Аркадий особо выделил самого голосом, выразив крайнюю степень почтения. — Отдохнешь с дороги?
— Отдыхать потом будем. А пока дело надо делать. Да и негоже такую почтенную компанию заставлять ждать. — Он усмехнулся. — А то ведь заскучают господа.
Аркадий велел лакею снести вещи в гостевую комнату и предложил следовать за собой. Скучающих господ в зале было трое. Николай Петрович, хозяин имения, выглядевший чуть увеличенной и изношенной копией Аркадия, встал, чтобы поприветствовать гостя.
— Что же, рады, стало быть, дорогому другу! — Голос его был искренне радушен. — Евгений…
Он замялся, не знаю, как продолжить представление.
— Пусть буду Васильев. Фамилию мою трепать не стоит, — ответил молодой человек. — Слухами, знаете ли, земля полнится. А у меня есть резоны в здешних краях сохранить инкогнито. Тем более что я здесь не единственный, кто скрывает свою персону.
Васильев посмотрел на сидевшего в углу старца благообразного вида. Тот опирался на посох, положив на него руки, и старательно изображал перехожего калику. Выходило плохо. Старец кивнул, приветствуя Васильева, но промолчал.
— Федор Кузьмич оказал нам честь, посетив наши края и наше имение, — объявил Николай Петрович. — А с братом моим вы уже, стало быть, знакомы.
— Знаком, — подтвердил Евгений, — Хотя события, последовавшие за нашим с Павлом Петровичем знакомством, нельзя признать располагающими к дальнейшему общению.
— Что бы там ни было между нами в прошлом, — Павел Петрович отложил сигару и встал из‑за стола, так как счел нужным прояснить свою позицию относительно упомянутых событий, — лондонские colleagues рекомендовали вас наилучшим образом и просили отнестись к вашим словам со всевозможным вниманием, а потому, господа, — он со свойственным ему изяществом поклонился в сторону старца, — можете быть уверенными, что на мое мнение это не повлияет.
Николай Петрович вздохнул с облегчением и, завидев с любопытством замершего у открытых дверей слугу, поспешил организовать для гостей чаепитие:
— Приготовь нам, Петр, чаю. — Николай Петрович ненадолго задумался. — Что‑нибудь из улунов. Тегуаньинь, стало быть.
Васильев осмотрелся в поисках стула и, выбрав один из числа стоявших у стены, выдвинул его на середину комнаты и уселся так, чтобы видеть и старца, и братьев.
— Что ж, господа, если с представлениями покончено, полагаю, мне следует перейти к сути дела. Я собрал вас здесь, чтобы обсудить некоторые вопросы, касающиеся будущности России и нашего сообщества.
Васильев выдержал театральную паузу, но ожидаемого эффекта от своих слов не дождался.
— Как вы знаете, английские друзья уполномочили меня представлять их интересы на территории Российской империи, и я надеюсь, что мы сможем принять здесь окончательное решение по тому предложению, которое…
Старец откашлялся, и чуткий Николай Петрович попросил перейти к сути дела.
— А дело, господа, заключается в том, что нам нужно решить, какое будущее мы хотим для нас и для России. Из Англии грядут большие перемены. Там был недавно опубликован научный труд, содержание которого произвело большое впечатление на английское общество и даже породило некоторые идеи, которые коренным образом изменят наше положение. И идеи эти я всецело разделяю…
— Об этих идеях мы с братом уже вдоволь наслушались. — Павел Петрович стряхнул пепел с сигары в стоявшую перед ним серебряную пепельницу в форме мужицкого лаптя. — Нигилист вы известный.
— Нигилизм предполагает отрицание, — Васильев помрачнел лицом, — а все, что я отрицал, умерло вместе со мной. Я дарвинист, причем убежденный.
На до сих пор безучастном лице старца отразилось непонимание, и Николай Петрович, на правах хозяина, попросил разъяснений.
— Суть дарвинизма, господа, заключается в том, что все живые существа на Земле, включая и человечество, и нас с вами, прошли тщательный природный отбор, который удостоверил наш статус лучших и наиболее приспособленных. Сильнейших.
И сейчас мы находимся на верхней ступени scala naturae, являя собой совершеннейшие создания. Мы венчаем ту пирамиду, в основании которой мизгирь ловит мух в свои тенета и сам становится обедом для расторопного воробья.
— А на воробья, стало быть, охотится кошка, — продолжил мысль довольный собой Николай Петрович. — Складно у вас выходит.
Васильев кивнул ему и продолжил:
— Загвоздка заключается в том, что природные процессы продолжаются и появлению все более совершенных, удивительных форм живых существ не будет конца. Уже в следующем веке или тысячелетии может появиться новый вид, который бросит вызов нашему господству.
— И на этот вызов мы непременно ответим. — В серебряный лапоть упала еще горстка пепла. — Если таков закон природы.
— Закон этот нам невыгоден и даже для нас опасен, а потому должен быть отменен. — Васильев увлекся и едва уже мог усидеть на стуле, — Зашоренное у вас мышление, так новых перспектив вам не увидеть.
