Мэри Расселл - Дети Бога
«И возможно, я сошла с ума», — подумала она затем, испугавшись принять такую мысль всерьез.
Это был изматывающий день. Ей было страшно представить, как бы все повернулось, если бы Супаари тогда понял, что она жива. «Радуйся тому, что у тебя есть», — сказала София себе, укладываясь возле Канчея так, чтобы видеть спящее лицо своего странного сына; рядом с Супаари и его крохотной, прелестной Ха'аналой; в окружении Сичу-Лана, Тинбара и всех прочих, радушно принявших ее в свою общину.
И лишь на заре следующего утра ей вспомнились слова Супаари. «Другие…» София села, прерывисто дыша и уставившись в темноту. Другие. Прилетели другие люди.
— Сипадж, Фия! Что ты делаешь? — сонно спросил Канчей.
Когда она поднялась на колени и принялась шарить у стены шалаша, он тоже сел.
— Что ты ищешь?
— Компьютерный блокнот, — ответила София и зашипела, порезавшись о нож, небрежно оставленный на стопке тарелок.
— Ох, Фия! Прекрати! — с отвращением воскликнул Канчей, когда она, выругавшись, облизнула тонкую, соленую полоску боли на своей руке.
Другие тоже загалдели, разбуженные внезапным запахом крови, который их поднял, как крик может поднять землян, но София продолжала обыскивать кладовку, устроенную по периметру шалаша.
— Эмилио отправили обратно на «Стелле Марис», — бормотала она. — Вот почему три года назад исчез сигнал.
Ее ладонь коснулась блокнота, и, притиснув его к груди, София стала пробираться через скопление тел наружу, где небо было наполовину золотистым, наполовину аквамариновым. «Наверное, они попали сюда, как и мы, — думала она. — У них был корабль-носитель и посадочный катер. Супаари не уверен, что Ракхат покинул еще кто-то, кроме Сандоса. Возможно, второй корабль все еще на орбите. А их катер, может быть, находится где-то на планете. И там вполне может оказаться горючее».
— Если они не улетели… — сказала она громко. — О боже, пожалуйста…
Спутниковая сеть связи, более восьми лет назад созданная здесь экипажем «Стеллы Марис», все еще функционировала. Торопясь, София перепрограммировала ретрансляционные спутники, поручив им выполнять методичный широкополосный поиск любого активного ретранслятора, находившегося сейчас на орбите Ракхата. Спустя минуты после того, как программы поменялись, ретранслятор был обнаружен: на частоте 9,735 гигагерц.
— Да! — воскликнула София, плача и смеясь, но затем снова впала в молчание, игнорируя руна, толпившихся вокруг нее: их вопросы казались ей столь же бессмысленными, как шум дождя.
На ее оклик никто не ответил, но имелись стандартизированные навигационные режимы, установленные Космическим агентством ООН, когда движение в околоземном пространстве сделалось достаточно интенсивным, чтобы представлять опасность. Точно лоцман гавани, принимающий грузовой корабль, София захватила контроль над компьютером «Магеллана», а затем проникла в его бортовой журнал. Записи о возвращении команды на корабль там не оказалось. И в течение почти трех лет не было никаких сообщений с планеты. Их катер должен сейчас находиться на Ракхате — возможно, неподалеку от Кашана.
София стала передавать повторяющееся сообщение, посылая его через «Магеллан» ко всем наземным точкам и прося любого, кто ее слышит, ответить. С колотящимся сердцем она слушала, ожидая хоть какого-то отклика, какого-нибудь признака, что она и Исаак не единственные земляне на Ракхате.
Было уже гораздо позже второго рассвета, когда София наконец смогла оторваться от блокнота и подумать. Отсутствие ответа еще не доказывает, что остальные мертвы. Возможно, они лишь отрезаны от своих ретрансляторов. Супаари полагает, что они могут быть живы, но находятся в плену — как это было с Эмилио. Шесть месяцев, решила София, ощущая жжение в глазу, утомленном только что проделанной напряженной работой. Именно столько она им должна. Она не бросит своих соплеменников, не предприняв серьезной попытки их разыскать.
Шесть месяцев.
Но затем именем Бога, чьи речи ныне забыты, она похитит их катер и их корабль. София Мендес возьмет своего сына и отправится на Землю.
15
Неаполь
Июль, 2061
Официального предложения не было. Сидя на огромной скале, служившей ему прибежищем в первые тяжелые дни, Эмилио следил за играющей на берегу Селестиной, болтая с Джиной о разных пустяках, а потом вдруг спросил:
— Ты не против гражданской церемонии?
— Безусловно, это лучше, чем осыпать друг друга бранью, с непроницаемым лицом ответила Джина и, придвинувшись к Эмилио, устроилась у него подмышкой, что, наверное, означало согласие. — Когда?
— В конце августа вы с Селестиной отправляетесь с твоими, родителями в горы, так? Стало быть, первый уикэнд сентября.
Джина кивнула, соглашаясь. — Может быть, ближе к вечеру? — предложила она, с улыбкой глядя на море. — В этом случае мы не потеряем целый день, если наш брак окажется неудачным.
— Десять часов, — сказал Эмилио. — Десять утра. Третье сентября первая суббота после вашего возвращения.
Как ни странно, разговор этот состоялся благодаря письмам, спрятанным, точно сокровище, в набитой доверху коробке, письмам, собранным в Риме Йоханнесом Фолькером и привезенным Сандосу Джоном Кандотти.
Хотя конверты в обязательном порядке просвечивались на предмет наличия в них взрывчатки или биопрепаратов, сама корреспонденция могла таить слова, способные причинить дополнительную боль. Эмилио знал, что он беззащитен против этого, и поэтому отказался эти письма читать, но Джина любила его и считала, что ее мнение о нем должны разделять все. Поэтому в один из первых дней июля, пока Эмилио работал в другом конце комнаты, а Селестина играла с Елизаветой и игрушечной собакой по имени Франко Гросси, Джина, сидя на чисто подметенном деревянном полу его квартиры, делила письма на четыре стопки: злобные, милые, забавные и любопытные. Закончив первый просмотр содержимого коробки, она вместе с Селестиной прогулялась в приютскую кухню, чтобы проведать брата Косимо и поглядеть, как он сжигает в печи «злобные» письма. Косимо — один из тех, кто одобрял отношения этой пары, — отправил дам обратно, одарив тремя порциями орехового желе и тарелкой с остатками зелени (для Елизаветы).
«Милые» письма состояли, главным образом, из посланий студентов Эмилио, самые молодые из которых были пятнадцатилетними подростками, когда он учил их латыни, а ныне стали мужчинами за шестьдесят, по сию пору хранившими теплые воспоминания о своем учителе. Несколько человек из их числа — юристы, адвокаты — предлагали подать иск от лица Сандоса, обвинив Консорциум по контактам в клевете и диффамации. Их преданность порадовала Джину, но Эмилио по-прежнему считал себя отчасти виновным. Поэтому она отложила эти письма в сторону, подумав: Возможно, когда-нибудь.
«Смешные» включали несколько писем от женщин, чье понимание репродуктивной биологии было менее ясным, чем знание основ шантажа, и которые отцовство своих детей приписали человеку, давшему обет безбрачия и, к тому же, в момент зачатия отсутствовавшему на планете. Одно из них Эмилио прочел, но ему оно показалось менее забавным, чем Джине, поэтому эта стопка тоже должна была отправиться в печь.
А значит, оставались «интересные» письма.
Большая их часть, по ее мнению, будет отвергнута с ходу: просьбы об интервью, контракты на книгу и тому подобное. Но там было письмо, пришедшее от юридической фирмы из Кливленда, штат Огайо; в конверте обнаружилась копия записки, датированной двадцать первым июля две тысячи двадцать первого года и подписанной именем, знакомым Джине: Энн Эдвардс, врач, которая вместе со своим мужем, инженером Джорджем Эдвардсом, отправилась на Ракхат в составе первой иезуитской миссии. Эмилио говорил об Энн коротко и с неохотой, поэтому, прежде чем снова коснуться этой раны, Джина некоторое время колебалась. Но опасаясь, что дело может представлять юридическую важность, она передала письмо Эмилио и увидела, как тот побледнел, прочитав его.
— Caro, что случилось? О чем там говорится?
— Не знаю, что с этим делать, — сказал Эмилио, качая головой, и бросил письмо на письменный стол. Поднявшись, он отошел в сторону — явно расстроенный. — Нет. Не хочу.
— Что? Что это? — спросила Селестина, сидевшая на полу. Встревожившись, она вгляделась в лица взрослых и залилась слезами.
— Мама, это еще одна бумага про развод?
— О боже, — пробормотал Эмилио и, подойдя к малышке, опустился на колени, протянув к ней руки. — Нет, нет, нет, cara mia. Ничего похожего, Селестина! Ничего плохого.
Он вскинул взгляд на Джину, а та грустно пожала плечами: что мы можем поделать?
— Это насчет денег, — сказал тогда Эмилио, обращаясь к ребенку. — Ничего важного, cara, лишь деньги. Может, это даже хорошо, понимаешь, я должен об этом подумать. Я не привык, что есть другие люди, о которых нужно думать. Может быть, это даже хорошо.
