Дорис Лессинг - Маара и Данн
Посмеявшись над скептическими минами слушательниц, Лариса пообещала продолжить занятия завтра.
На следующее утро во дворе собралось еще больше женщин.
Начала Лариса с истории о девушке Джул и парне Роме, принадлежащих к разным семействам. Эти двое полюбили друг друга, но семейства не одобрили их взаимного влечения, и они оба покончили счеты с жизнью. Эта история вызвала более оживленную реакцию слушательниц. Все загалдели, когда кто-то вставил: «Как махонди и хадроны». Женщины кривили физиономии и возмущенно вздергивали плечи. Разве можно полюбить этих уродов хадронов!
Во второй истории речь шла о девушке, которая хотела соединиться с юношей, а отец заставлял ее выйти за богатого старика. Но этой девушке покончить с собой не дали, а заточили в храме.
— В каком храме? Что такое храм?
— Это место, где они держали Бога.
— Какой Бог? Что такое Бог?
— Бог был невидимым существом, управляющим их жизнью.
Такое определение вызвало всеобщее веселье и свободные вариации на темы невидимости и управления жизнью.
Последняя история рассказывала о знаменитой певице по имени Тоски, подруге молодого мужчины, сбежавшего от стражи. А стража преследовала его за то, что он замышлял злое против тамошнего властителя, очень нехорошего человека. В обмен на обещание освободить ее друга Тоски отдалась начальнику стражи, который ее обманул. И знаменитая певица убила себя.
К этой истории отнеслись намного серьезнее, чем к предыдущей. Все знали о желании молодых хадронов захватить власть в стране, знали и о том, что некоторые из них попали в тюрьму, а оставшиеся на свободе строили смелые планы, готовили государственный переворот, устраивали заговоры.
Душеспасительные беседы желаемого действия не возымели: девиц, жаждущих семени Юбы, стало уже не три, а четыре. Но Юба сам вышел к женщинам и объявил, что придется дожидаться сезона дождей и рождения детей первой партией беременных.
Когда Маара обнаружила наконец кровотечение, она, соответственно договоренности, отправилась к Кандас и обнаружила, что та разглядывает в комнате собраний большую карту, занимавшую целиком одну из стен. О существовании этой карты Маара ранее не подозревала, ибо ее обычно скрывал занавес. Маара с порога, на ходу, сообщила о кровотечении и остановилась перед картой, как будто видя перед собой пищу, в которой ей долго отказывали. Кандас, натягивая шнур занавеса, задумчиво произнесла:
— Я полагала, что ты в полях с Мериксом.
— Кандас, когда я начну учиться?
— Чему ты хочешь учиться?
— Всему. Можно начать со счета, с чисел.
— Но, Маара, ты знаешь столько же, сколько и мы. Ты подсчитываешь мешки мака и конопли, сообщаешь нам результаты…
— Разве вы больше ничего не знаете?
— Мы знаем то, что положено знать.
— Но когда я докладываю, что собрано десять тысяч мешков, это значит, что собрано десять тысяч мешков. И это мой предел. То есть предел мешков, то есть… Но ведь числа на этом не кончаются, их больше, намного больше. Или вот мы слышим про старые времена… Десять тысяч лет назад…. Вчера Мерикс говорил о двадцати тысячах лет. Это предел того, что мы знаем. Или воображаем, что знаем. А что, как и когда происходило на самом деле… Как в этом убедиться?
Кандас опустилась на стул и предложила сесть Мааре. Внимание той сосредоточилось на руках Кандас, на ее длинных умных пальцах, постоянно двигающихся. «Она сдерживает себя, — подумала Маара. — Она не хочет проявить нетерпеливости, нетерпимости, она щадит меня».
— Давным-давно жили люди, настолько нас во всем превосходящие, что мы даже этого и вообразить не можем.
— Откуда мы это знаем?
— Пять тысяч лет назад ужасный ураган взрыл пески пустыни и там, где была пустыня, обнаружился город. Очень большой город. Город, построенный для того, чтобы хранить историю, записи, книги.
— У нас были книги дома, когда я была совсем маленькая.
— Не на коже книги, не на пергаменте. На бумаге. Материал, похожий на тот, из которого мы делаем домашние тапочки. И на этой бумаге они печатали тексты.
— Наши книги были написаны от руки.
— А у них была печать. Мы не знаем этой техники. Открывшийся город оказался хранилищем памяти, истории всего мира, всех его частей. Тогдашние ученые во время длительного мира обучили сотни молодых людей, вырастили из них хранителей памяти не только для того, чтобы помнить, но и для того, чтобы записывать события. Они решили сохранить историю мира…
— Историю мира… Всего мира, — пробормотала Маара. Ее охватило отчаяние.
— Историю всего мира. Одни записывали, другие запоминали. Эти древние библиотеки — источник нашего знания. И если бы не хранители памяти… Дело в том, что бумага очень непрочна, книги, как только попали на воздух, очень быстро разрушились, рассыпались в прах, их почти не осталось. Их можно обнаружить лишь в старых каменных гробницах, где сухо и прохладно.
— Значит, мы в сравнении с древними дураки?
— Ничего подобного. Мы умны по нашим потребностям, по нашему образу жизни.
— Мы такие же, как и эти древние люди?
— Полагаю, да. В одном из древних источников говорится об этом. Человек, по сути, тот же, но меняется в зависимости от среды обитания.
— Я чувствую себя дурой.
— Ты вовсе не дура. Ты жила в скальной деревне и знала лишь то, что необходимо для выживания в тех суровых условиях. Теперь ты живешь с нами и знаешь все, что знаем мы. Если тебе поручить заняться продовольствием, охраной, маком и коноплей, ты с этим справишься. Ты такая же, как и мы.
— И у нас здесь есть хранители памяти, которые держат все это в голове?
Кандас улыбнулась. Увидев эту улыбку, Маара почувствовала себя маленькой девочкой-несмышленышем.
— Нет. Мы народ неважный. То, что мы знаем, — лишь дошедшие до нас обрывки сведений, просочившиеся сквозь века и века. Но поскольку мы сознаем, насколько важно хранить в памяти прошлое, мы должны готовить своих хранителей памяти.
— И вы собираетесь сделать меня хранительницей памяти?
— Да. Но чтобы понять то, что ты собираешься запомнить, следует ориентироваться в делах насущных, в повседневной практике. Что проку сообщать тебе о культуре и обществе, если ты не знаешь, чем это общество живет? А ты это уже знаешь. И отлично нам помогаешь. И это важно, ибо толковых голов всегда не хватает.
— Когда я начну учиться?
— Да ты уже начала. Историю махонди ты знаешь за период в три тысячи лет, с самого переселения с севера.
— Мы — потомки древних хранителей памяти?
— Да, Маара.
— Мир. Я хочу узнать обо всем мире.
В этот момент в дверях возник Мерикс.
— Вот ты где, Маара. А я тебя разыскиваю повсюду.
***Сворачивая за угол хранилища мака, Маара лицом к лицу столкнулась с Куликом. Облаченная в одежду Мерикса, с волосами, спрятанными под мужским головным убором, она ничем не напоминала того мальчика-подростка, в обличье которого видел ее Кулик в последний раз. Однако он уставился на нее, остановился и проводил взглядом. Прикинувшись хадроном, он устроился в охрану. Людей не хватало, его приняли, не особенно донимая расспросами. И теперь Маара видела его каждый раз, появляясь в складах с Мериксом или Юбой. Она рассказала Мериксу о Кулике, о его злобности, об опасности, которую мог представлять этот человек. Мерикс ответил, что такому самое место в хадронской милиции. Наступала пора дождей.
— Я, кажется, всю жизнь провела, глядя в небо, ожидая дождя, — сказала Маара, и Мерикс сочувственно покачал головой:
— Я тебя понимаю.
Но он не мог ее понять, не ведал о мучивших ее дурных предчувствиях. Он не мог читать ее мысли. Маара боролась с собственными мыслями, убеждала себя в том, что все будет хорошо, что она подойдет к Мериксу, что они будут вместе, что она родит ребенка, и тогда…
Дожди задерживались. Пора было уже сеять мак и коноплю, но земля оставалась сухой, твердой, ветер сдувал семена. Самовоспроизводящаяся конопля чувствовала себя все же лучше, чем мак.
Кайра родила, и все поняли, что на самом деле нужен был этой своенравной особе не ребенок, а Юба. Новорожденного она без всяких сожалений отдала Иде. Ида сразу встрепенулась, пригласила с полей женщину, у которой случился выкидыш, и они вдвоем принялись хлопотать над колыбелькой.
Почувствовалась нехватка воды. Ежедневное мытье рабов-мужчин заменили еженедельным, женщинам двора пришлось отказаться от принятия ванн. Жителям города, привыкшим видеть на улицах водовозов по утрам и вечерам, объявили, что отныне воду будут доставлять лишь раз в сутки, а за небрежное обращение с водой и ее расточительство пригрозили всяческими карами, вплоть до смертной казни.
Население проявляло инициативу. Сады превращались в огороды, нелегально принялись выращивать и мак, при попустительстве властей, делавших вид, что ничего не происходит. Эта самодеятельность даже негласно поощрялась, так как несколько смягчала напряженное положение с продовольствием. На некоторых участках владельцы оживили старые колодцы, кое-кто даже бани открывал. Монополия властей на воду если и не рухнула — колодцев оказалось не слишком много, — то несколько пошатнулась. Вообще ослабление власти ощущалось на каждом шагу, и Юба объявил, что дни правящей верхушки сочтены.
