Александр Соловьёв - Хомотрофы

Что должно произойти? У меня не было никаких предположений.

Ведь Гавинский уже научил меня делать то, что делают остальные представители администрации, и даже поздравил со вступлением в команду. Разве теперь я не могу себя с полным основанием считать коллегой Бирюкинга, Курина и иже с ними? Правда, меня еще не представили официально. Быть может, именно теперь это и должно произойти? Но почему здесь, на территории Дома молитвы? Что, если сама Улитка каким-то образом принимает в этом участие. От одной мысли, что мне опять придется с ней встречаться, все внутри похолодело.

Наконец Гавинский отошел, но недалеко. Он сел через несколько стульев от меня, и мы стали ждать. Минут через десять кто-то тихо вошел в зал и медленно двинулся в моем направлении. Я напрягся, но вошедший, не дойдя с десяток шагов, остановился. Я ожидал, что сейчас послышится реплика в мой адрес, но человек молчал.

Через минуту вошел еще кто-то и стал неуверенно приближаться. Гавинский поднялся со стула и двинулся ему навстречу, замедлил шаг и вместе с вошедшим направился обратно. Оба остановились примерно там же, где и тот, что пришел раньше.

Спустя несколько минут опять раздались шаги, и вновь Гавинский помог прибывшему добраться до середины зала. После этого опять наступила тишина.

Неожиданно меня осенило. Да у них всех завязаны глаза! Участники того, что сейчас должно произойти, входят в зал слепцами (помощники в коридоре надевают им повязки) и движутся на ощупь, а потом Гавинский выстраивает их передо мной.

Прошло минут пятнадцать. По моим предположениям, была уже половина десятого. В зале собралось человек тридцать. Кто были эти люди, я не знал. Отчего все они молчали? Зачем Гавинский водил их за руку и выстраивал в ряд?

Я вдруг вспомнил свой первый день в Полиуретане, – то жуткое состояние, которое накатилось на меня, когда я отворил железную дверь и шагнул в полумрак, показавшийся мне сумраком гигантского склепа. Снова где-то вдалеке послышались стоны, они были едва различимы, но постепенно усиливались. Я ощутил отчетливый запах гниения, мне хотелось зажать нос рукой, но я приказал себе терпеть. И вдруг наступила полная тишина. Наваждение отхлынуло.

Кто-то отделился от стоявших передо мной людей, прошел мимо меня и сел невдалеке. Остальные остались на своих местах. Я ждал, что они заговорят обо мне или о том, что меня давно интересовало, а может, станут молиться или петь какие-то мантры, ритуальные гимны или что-нибудь в этом роде, но они молчали.

Это молчание с каждой секундой становилось все более тягостным. Теперь я и сам боялся нарушить тишину, словно мы играли в какую-то жуткую игру. Мне казалось, что если стул, на котором я сижу, издаст хоть малейший скрип, эти люди бросятся на меня, выставив перед собой руки, найдут на ощупь и станут душить и рвать на части.

Я затаил дыхание, прислушиваясь к зловещей тишине.

Новичок сидит и внемлет.

Где-то глубоко в подсознании теплилось предположение, что это намек на то, как я должен поступить.

Может, мне встать и представиться. Ведь есть еще на предприятии люди, которых я не знаю, но кто передо мной – кровопийцы, пришедшие меня поздравить со вступлением в «семью», или жертвы, с которыми я должен сделать то, что сделал со стариком?

Я был погружен в полную тьму и незнание; они обессиливали меня, и я был не в состоянии принять решение.

В какие-то мгновения мне начинало казаться, что никого нет поблизости, и я один сижу посреди пустого и мрачного пространства.

Я не знаю, сколько времени прошло, прежде чем ощущения мои начали изменяться.

Никто из стоявших так и не издал ни звука, но неожиданно я заметил огоньки. Три десятка тусклых огоньков замерцали передо мной. Их холодный свет проникал сквозь мои закрытые веки и повязку, сквозь одежду пришедших, сквозь их кожу. Огоньки висели на разной высоте и составляли изломанную дугообразную линию.

Они не приближались и не удалялись, просто мерцали и слабо пульсировали, напоминая ночной горизонт.

Какие-то вибрации подступили ко мне. Они входили в мои пятки, ягодицы, двигались вверх по позвоночнику, покалывали локти, затылок… Что-то инородное овладевало моим телом, но я не мог этому препятствовать.

Постепенно я стал испытывать знакомое уже ощущение энергетической жажды. Я чувствовал, что должен отобрать эти огоньки, что теперь они по праву принадлежат мне – или той силе, которая наполняет мое тело. Меня кольнул страх, но тут же растаял.

Я был участником ритуала, я знал это, и вопросов у меня больше не было.

Я положил руки на колени и стал прислушиваться. Ничто не нарушало тишины.

От пришедших исходило мрачное, томительное ожидание, но я уже все меньше его замечал.

Пытаясь еще найти в себе силы бороться, я подумал, что будет, если сейчас я встану, сброшу повязку и выйду из зала. Но то невидимое Темное Нечто, что с каждой минутой все сильнее наполняло меня, тоже нашептывало мне: новичок внемлет.

В иные моменты мне все больше и больше хотелось протянуть руки, испытать восторг предвкушения и заставить эти светящиеся огоньки двигаться ко мне.

Но кто знает, может не так надо входить в семью, может эти служители зла только и ждут, чтобы и я, как они взлелеял в груди крошечный пульсирующий сгусток, чтоб затем позвать своего главного, и тогда мы преподнесем ему свои дары? И если я стану медлить, меня заподозрят в неблагонадежности. Я должен сделать выбор.

Тем временем неведомая сила все больше наполняла меня, и я с трудом уже отличал свои собственные чувства от ее мрачных побуждений.

Зато мне хорошо были слышны мысли тех, кто стоял напротив. Участники ритуала начинали испытывать нетерпение. Хватит тянуть! – шептали они. – Время идет. Ты уже упустил момент истины, и начинаешь накапливать долг перед нами. Мы ясно показываем тебе то, что ты должен сделать. Не смей притворяться наивным! Неужели ты и впрямь не понимаешь, чего от тебя требуют?!

Но то, чего хотели они, отличалось от желания, внушаемого мне неведомой силой.

Огоньки – словно маленькие глазки. Они сверлят меня, вынуждая испытывать страдание, они впиваются в самое сердце холодными жалами, и я превращаюсь в сомнение. Руки мои начинают дрожать. Видят ли пришедшие сквозь свои повязки, как дрожат мои руки? О да, вероятно, они хорошо это видят. Уж Гавинскому точно все видно, я у него как на ладони со всеми своими мыслями, чувствами и желаниями. Из всех, кто присутствует в этом зале, лишь я один слеп, и словно блуждаю в кромешной ночи.

Не думай о них, шепчет откуда-то сзади невидимая сила. И тут меня окончательно окутывает непроницаемая тьма.

«Безотносительность», – было последнее слово, которое я успел произнести мысленно. Потом исчезли все ощущения, включая чувство гравитации.

Я был в пустоте, где меня окружали лишь огоньки, что ПЛАВНО ПРИБЛИЖАЛИСЬ.

Маленькие сгустки энергии, капсулы страха… Это было то, что по праву принадлежит мне. Я протянул руки, вернее, это было похоже на то, будто я протягиваю руки. Огоньки двинулись быстрее, стали сливаться в одно нежное пульсирующее тельце, и я, не в силах больше сдерживаться, ринулся ему навстречу, а в следующий миг вселенная вокруг разорвалась на части, и каждая моя клетка наполнилась ощущением неограниченной мощи, свободы и блаженства.

Когда я пришел в себя, повязка с моих глаз была снята. Я поднял голову, увидел, что лежу на стульях, и тут же вскочил на ноги, выпятил грудь и звучно прокашлялся. Гавинский, стоявший рядом, смотрел на меня странным взглядом. Я понял, отчего так быстро вскочил. Меня переполняла сила. Она была темна, как небо в дождливую ночь, и велика, как океан. Столько силы мне не приходилось еще ощущать в теле никогда. Казалось, я в состоянии был расколоть эти серые стены одним ударом. Персона Гавинского больше не внушала мне опасения. Мне захотелось посмотреть на него уничтожающим взглядом, и я сделал это.

– Не стоит, – возразил Гавинский. – Это временные ощущения, Сергей Петрович. Но… вы все равно меня поразили. Не ожидал.

Мне было наплевать, что он там говорит. Не интересовала и суть прошедшего только что ритуала, как ее воспринимает Гавинский. Я больше не стремился узнать, в чем заключается его мировоззрение, к сторонникам каких концепций он относится. Словом, у меня не было к нему вопросов. Ибо мной двигала сила, и вместе с силой ко мне пришло ее знание. Теперь я обладал иным видением картины мира.

– Вы действительно меня поразили, – снова повторил Гавинский. Но я не собирался продолжать этот бессмысленный разговор. Я протянул руку, чтобы отстранить его, и он отступил. Я пошагал к выходу, наслаждаясь каждым своим шагом.

– Осторожней на дороге, – посоветовал Гавинский мне вслед.

Но я не ответил.

25