Кир Булычев - Таких не убивают
Вот и сейчас возникла неловкость от того, что взор Дарии застиг его лежащим на диване. О, как бы не догадаться ей, что причиной тому его неизбывное стремление коснуться губами диванных атласных подушек, хранящих аромат волос Дарии, и впитать нюхом («Впитать нюхом!» - побойся Бога, Сережа!») треволнение ее духов, прижившееся в диванных подушках.
Григорий вскочил!
Дария одарила его смущенным любопытствующим взором.
- Скажи мне, Григорий, - задала она неожиданный вопрос. - Сколько было лет моей матери, когда ты встретил ее впервые шесть лет назад?
- Сколько и сегодня, немного за двадцать.
- Но меня в то время не было?
- Тебя еще не было.
- Откуда же я возникла? Кто мой отец? Есть ли я в действительности?
- Неужели Глория ни разу не открыла тебе глаза? - спросил Григорий с тайной надеждой, ибо и сам мучился этим роковым вопросом.
Движением утомленной пантеры Дария приблизилась к мужчине. Ее ресницы призывно трепетали.
Непроизвольно рука Григория поднялась и коснулась ее горячей нервной спины.
- О, не смей! Ты пробуждаешь во мне чувственность. Я становлюсь банальной самкой. («Может, найти для самохарактеристики персонажа другое слово?») Ты не представляешь, какой бедой для нас может обернуться взаимное стремление наших тел и душ!
- Я клянусь, что постараюсь держать себя в руках, - хрипло прошептал Григорий, закрывая воспаленные от желания веки и сглотнув слюну.
- Являюсь ли я для тебя новым, юным, прекрасным воплощением Глории? - спросила Дария.
- Нет, - искренне ответил рано поседевший мужчина. - Ты для меня являешься отрицанием твоей матери. Она - чернота волшебства, она - воплощение злобной мантры и ее порождения - чакры. Ты же воплощение светлого солнца.
- Я сама порой ощущаю в себе отрицание всего мира, который окружает маму и который ее породил. Те черные видения, которые материализуются в маминой комнате, те голоса, которые шепчут заклятия в утренней мгле, и тот страшный человек-слон, который выходит порой из стен и поджидает меня на лестнице и в темном подъезде, стремясь овладеть мною и увлечь меня в свои владения…
- Но человек ли он? - спросил Григорий, который уже имел несчастье видеть страшный облик («Неправильно!») человека-слона, странного существа, схожего с человеком, лицо которого заканчивалось длинным серым хоботом.
- Он - воплощение Ганеши, южноиндийского бога, мы с этими богами в дальнем родстве, - ответила Дария, поворачиваясь к столу и ставя чайник на подставку. Затем она схватила голову Григория и прижала ее к своему животу. («Носом, да?») - Ты будешь моим, - прошептала Дария, - ты будешь моим единственным и драгоценным мужчиной. Но жди, тебе придется ждать, пока я смогу изгнать человека-слона, власть которого над нашим домом велика, и мне непонятно ее происхождение.
Григорий встал, ибо так ему удобнее было обнять белокурую красавицу. Ее тугая грудь, таившая сердце, прижалась к его сердцу, и их пульсы бились в унисон. («Стиль!»)
Они стали целоваться, и все сильнее бились сердца, а желание, зародившееся в мозгу, опускалось все ниже, пока не поселилось в чреслах. («Сережа, фу!»)
- Только не сейчас, - шептала Дария. - И не здесь. Я не готова.
Она была права. Из-за окна, поднимаясь как на воздушном шаре, показалась страшная морда Ганеши - сначала серая морщинистая макушка, затем серый лоб, под которым уместились маленькие глазки - без переносицы, лоб переходил в сморщенный и плотоядно изгибающийся хобот.
- Оу! - воскликнула девушка и закрыла глаза от страха и наслаждения.
- Нет! - возразил Григорий. - Ты будешь моей!
И тут раздался стук…»
Лидочка перевернула страницу и поглядела в окно. Дул ветер, он пригнал откуда-то темные тяжелые тучи. Солнце пропало. Пыль крутилась по платформе. Люди спешили в вагоны, опасаясь еще не начавшегося дождя.
За окном потянулся лес - Лосиный остров. Сколько раз Лидочка, как и миллионы других жителей Москвы, собиралась выбраться сюда.
…Итак, в нашем мистико-эротическом повествовании появился человек-слон, создание неприятное, подглядывающее в окна, когда герои намеревались целоваться… ни один настоящий слон, наверное, не додумался бы до этакого безобразия.
Руслан крутился вокруг Даши уже несколько месяцев и, видно, беспокоил Сергея… Впрочем, трудно определить меру жизни в творчестве писателя - бывали случаи, когда автор сознательно сводил счеты с людьми в своих произведениях. И его враги, и его друзья оказывались на страницах в сомнительном положении.
Неудивительно, что наивный, но житейски хваткий Толик нашел в рукописи Сергея желанный материал. Угадывая людей, он тут же распределял их по страницам уголовного дела. Для него роман стал шахматной доской, на которой по воле Сергея передвигались фигуры, вполне узнаваемые и уже подозреваемые милицией.
Лидочка продолжила чтение, натолкнувшись через несколько страниц на любовную сцену героя и Глории.
«…Сколько сладостных ночей провел Григорий в этой сладкой, наполненной экзотическими ароматами пещере! Но сегодня нечто иное, светлое и неподкупное («Не то слово!») тревожило его и звало вырваться на свет.
Глория медленно раздевалась.
Она была освещена лишь пламенем свечи.
Показались ее гладкие смуглые плечи, показалась прядь ее вороных волос. («У меня такое впечатление, что раньше (см. гл. 4 и 5,) ты подчеркивал ее бледность. Почему он только сейчас заметил черную прядь? Значит ли это, что дома она ходила в платке?»)
Неверный свет свечи заиграл на обнажившейся груди Глории. Грудь была такой же девичьей и упругой, как шесть лет назад в подземельях бутанского дворца. Желание вспыхнуло в Григории с новой силой, и он стал срывать с себя одежды, которые беззвучно планировали на ковер.
Почти неслышная мелодия заиграла в воздухе («Стиль!»), и Глория подняла к потолку тонкие руки в звенящих золотых браслетах.
Подобно кобре под звуки дудочки факира в Джеллалабаде, ее гладкое, подвижное, скользкое в движениях («!») тело несло в себе такой запас страстного желания, что Григорий, хоть и был только что намерен поговорить с Глорией раз и навсегда о том, что сердце его склонилось к Дарии и лишь ее плоть отныне беспокоит его высокие чувства («Плоть ли?»), не удержался и потянулся к источнику страсти.
Тихо ахнула Глория, словно удивляясь прикосновению алчущих рук, она откинулась назад и упала на диван-кровать, одной рукой откидывая стеганое одеяло, другой привлекая к себе возлюбленного.
В полутьме глаза Глории увеличились до размеров немыслимых и приняли форму глаз огромной птицы.
- Скорее, скорее! - молила Глория, извиваясь в руках Григория, словно пойманная им сильная птица, которая на самом деле и не желает вырваться из его рук.
Скорее, скорее… И вдруг в комнате вспыхнул свет.
- Я не могу! - закричал Григорий, увидев Дарию. - Она потребовала, она соблазнила меня, как это бывало всегда!
- Да, я всесильна, - обратилась Глория к дочери. - Даже в соперничестве с тобой я возьму верх. И не потому, что мне так нужен Григорий. Но он - выдуманный мною мужчина. Я его познала в подземельях Бутана, он мой астральный антипод, и потому мы обречены навсегда оставаться парой инь и янь, воздух и плоть, гроза и ручей. Ты понимаешь меня, дочь?
- Но как я могу спать, о, мама! - ответила Дария. - Как могу я заснуть, если всем телом я стремлюсь к Григорию, и в то же время меня продолжает преследовать человек-слон?!
- Ганеша? Неужели он проник сюда из Бомбея? Я же оставила его бесчувственным, изнемогшим от любви в храме Шри-Вандахары в предместье Бомбея. Это было двадцать лет назад…»
Когда поезд остановился в Мытищах, Лидочка прервала чтение, потому что на следующих страницах его герои, вместо того чтобы заниматься чем-нибудь полезным для себя и общества, направились воздушным путем в Бомбей, чтобы отыскать в подземельях храма Чакравихара видеокассету, запечатлевшую насилие, случившееся двадцать лет назад.
Эти сцены не имели прямого отношения к событиям последних дней в Челушинской. К тому же лента на машинке Сергея совсем износилась, и последние страницы читались с большим трудом. Лидочка проклинала покойного писателя и мечтала о том моменте, когда он догадается вставить в машинку новую ленту. В конце концов, почему она должна портить себе глаза из-за того, что начинающий классик эротической эзотерики экономил на лентах для пишущей машинки?
