Аркадий Стругацкий - Стажеры
Михаил Антонович гордо сказал:
— Я больше не мог его слушать. Я не мог слышать, как обливают грязью тебя, Володенька, и коллектив лучшей дальней обсерватории. Я встал, язвительно попрощался и ушел. Надеюсь, ему сделалось стыдно.
Юрковский сидел, опустив глаза. Быков сказал с усмешкой:
— Хорошо живут у тебя на базах, генеральный инспектор. Дружно живут.
— Я бы на твоем месте, Володенька, принял бы меры, — сказал Михаил Антонович. — Базанова надо вернуть на Землю без права работать на внеземных станциях. Такие люди ведь очень опасны, Володенька, ты сам знаешь…
Юрковский сказал, не поднимая глаз:
— Хорошо. Спасибо, Михаил. Меры принять придется.
Жилин тихо сказал:
— Может быть, он просто устал?
— Кому от этого легче? — сказал Быков.
— Да, — сказал Юрковский и тяжело вздохнул. — Базанова придется убрать.
В коридоре послышался торопливый стук магнитных подков.
— Юра возвращается, — сказал Жилин.
— Что ж, давайте обедать, — сказал Быков. — Ты с нами обедаешь, Владимир?
— Нет. Я обедаю у Шершня. Мне еще о многом надо договориться с ним.
Жилин стоял у входа в рубку и первым увидел Юру. Он вытаращил глаза и поднял брови. Тогда к Юре обернулись все остальные.
— Что это значит, стажер? — осведомился Быков.
— Что с тобой, Юрик? — воскликнул Михаил Антонович.
Выглядел Юра предосудительно. Левый глаз был залит красно-синим синяком, нос деформировался, губы распухли и почернели. Левую руку он держал несколько на весу, пальцы правой были облеплены пластырями. Спереди на куртке виднелись наспех замытые темные пятна.
— Я дрался, — хмуро ответил Юра.
— С кем вы дрались, стажер?
— Я дрался со Свирским.
— Кто это?
— Это один молодой астрофизик на обсерватории, — нетерпеливо пояснил Юрковский. — Почему вы подрались, кадет?
— Он оскорбил девушку, — сказал Юра. Он глядел прямо в глаза Жилину. — Я потребовал, чтобы он извинился.
— Ну?
— Ну, и мы подрались.
Жилин едва заметно одобрительно кивнул. Юрковский встал, прошелся по каюте и остановился перед Юрой, глубоко засунув руки в карманы халата.
— Я так понимаю, кадет, — сказал он холодно, — что вы устроили в обсерватории мерзкий дебош.
— Нет, — сказал Юра.
— Вы избили сотрудника обсерватории.
— Да, — сказал Юра. — Но я не мог иначе. Я должен был заставить его извиниться.
— Заставил? — быстро спросил Жилин.
Юра поколебался немного, затем сказал уклончиво:
— В общем он извинился. Потом.
Юрковский раздраженно сказал:
— А, черт, при чем тут это, Иван!
— Извините, Владимир Сергеевич, — смиренно сказал Иван.
Юрковский снова повернулся к Юре.
— Все равно это был дебош, — сказал он. — Так это выглядит, во всяком случае. Послушайте, кадет, я охотно верю, что вы действовали из самых лучших побуждений, но вам придется извиниться.
— Перед кем? — сейчас же спросил Юра.
— Во-первых, разумеется, перед Свирским.
— А во-вторых?
— Во-вторых, вы должны будете извиниться перед директором обсерватории.
— Нет! — сказал Юра.
— Придется.
— Нет.
— Что значит — нет? Вы устроили драку в его обсерватории. Это отвратительно. И вы отказываетесь извиниться?
— Я не стану извиняться перед подлецом, — ровным голосом сказал Юра.
— Молчать, стажер! — проревел Быков.
Воцарилось молчание. Михаил Антонович горестно вздыхал и качал головой. Юрковский с изумлением глядел на Юру.
Жилин вдруг оттолкнулся от стены, подошел к Юре и положил руку ему на плечо.
— Простите, Алексей Петрович, — сказал он. — Мне кажется, надо дать Бородину рассказать все по порядку.
— А кто ему мешает? — сердито сказал Быков. Было видно, что он очень недоволен всем происходящим.
— Рассказывай, Юра, — сказал Жилин.
— Что тут рассказывать? — тихо начал Юра. Затем он закричал: — Это надо видеть! И слышать! Этих дураков надо немедленно спасать! Вы говорите — обсерватория, обсерватория! А это притон! Здесь люди плачут, понимаете? Плачут!
— Спокойно, кадет, — сказал Юрковский.
— Я не могу спокойно! Вы говорите извиняться… Я не стану извиняться перед инквизитором! Перед мерзавцем, который науськивает дураков друг на друга и на девушку! Куда вы смотрите, генеральный инспектор? Все это заведение пора давно эвакуировать на Землю, они скоро на четвереньки станут, начнут кусаться!
— Успокойся и расскажи по порядку, — сказал Жилин.
И Юра рассказал. Как он встретился с Зиной Шатровой, и как она плакала, и как он понял, что необходимо вмешаться немедленно, и он начал со Свирского, который до того оброс шерстью, что верил всяким гадостям о любимой девушке. Как он заставил Аверина со Свирским «поговорить по душам», и как выяснилось, что Свирский никогда не называл Аверина бездарью и подхалимом, и что Аверин даже не подозревал, что его неоднократно выводили ночью из комнаты Зины. Как отобрали у контролера Дитца гитару и узнали, что он никогда не распускал слухов про Базанова и Таню Оленину… И как сразу обнаружилось, что все это проделки Кравца и что Шершень не может не знать о них, и он-то и есть главный негодяй…
— Ребята прислали меня к вам, Владимир Сергеевич, чтобы вы что-нибудь сделали. И вы лучше что-нибудь сделайте, иначе они сами сделают… Они уже готовы.
Юрковский сидел в кресле за столом, и лицо у него было такое старое и жалкое, что Юра остановился и растерянно оглянулся на Жилина. Но Жилин опять еле заметно кивнул.
— За эти слова вы тоже ответите, — процедил сквозь зубы Шершень.
— Замолчи! — закричал маленький смуглый Аверин, сидевший рядом с Юрой. — Не смей перебивать! Товарищи, как он смеет все время перебивать?
Юрковский переждал шум и продолжил:
— Все это до того омерзительно, что я вообще исключал возможность такого явления, и понадобилось вмешательство постороннего человека, мальчишки, чтобы… Да. Омерзительно. Я не ждал этого от вас, молодые. Как это оказалось просто — вернуть вас в первобытное состояние, поставить вас на четвереньки — три года, один честолюбивый маньяк и один провинциальный интриган. И вы согнулись, озверели, потеряли человеческий облик. Молодые, веселые, честные ребята… Какой стыд!
Юрковский сделал паузу и оглядел астрономов. Все это сейчас зря, подумал он. Им не до меня. Они сидели кучкой и с ненавистью смотрели на Шершня и Кравца.
— Ладно. Нового директора вам пришлют с Титана. Два дня можете митинговать и думать. Думайте. Вы, бедные и слабые, вам говорю: думайте! А сейчас идите.
Они поднялись и, понурившись, пошли из кабинета. Шершень тоже встал и, нелепо качаясь на магнитных башмаках, подошел к Юрковскому вплотную.
— Это самоуправство, — сипло сказал он. — Вы нарушаете работу обсерватории.
Юрковский гадливо отстранил его.
— Слушайте, Шершень, — сказал он. — На вашем месте я бы застрелился.
12. «КОЛЬЦО-1». БАЛЛАДА ОБ ОДНОНОГОМ ПРИШЕЛЬЦЕ
Знаешь, — сказал Быков, — глядя на Юрковского поверх очков и поверх «Физики металлов», — а ведь Шершень, пожалуй, считает себя незаслуженно оскорбленным. Как-никак лучшая обсерватория и так далее…
— Шершень меня не интересует, — сказал Юрковский. Он захлопнул бювар и потянулся. — Меня интересует, как могли эти ребята дойти до такой жизни… А Шершень — прах, мелочь.
Несколько минут Быков размышлял.
— И как же по-твоему? — спросил, наконец, он.
— У меня есть одна теория… Вернее, гипотеза. Я полагаю, что у них уже исчез необходимый в прошлом иммунитет к социально вредному, но еще не исчезли их собственные антиобщественные задатки.
— Попроще, — сказал Быков.
— Пожалуйста. Возьмем тебя. Что бы ты сделал, если бы к тебе подошел сплетник и сказал, что… э-э… скажем, Михаил Крутиков ворует и продает продовольствие? Ты повидал на своем веку много сплетников, знаешь им цену, и ты бы сказал ему… э-э… удалиться. Теперь возьмем нашего кадета. Что бы он сделал, если бы ему сказали… э-э… ну, скажем, то же самое? Он бы принял все за чистую монету и моментально бы помчался к Михаилу объясняться. И сразу же понял бы, что это чепуха, вернулся бы и… э-э… побил бы негодяя.
— Ага, — с удовольствием сказал Быков.
— Ну, так вот. А наши друзья на Дионе — это уже не ты, но еще и не кадет. Они принимают гадость за чистую монету, но неистраченные запасы ложной гордости мешают им пойти и все выяснить.
— Что ж, — сказал Быков. — Может быть, что и так.
Вошел Юра, сел на корточки перед открытым инженерным шкафом и стал выбирать себе книгу на вечер. События на Дионе совсем выбили его из колеи, и он все никак не мог прийти в себя. Прощание с Зиной Шатровой было молчаливым и очень трогательным. Зина и подавно не успела прийти в себя. Правда, она уже улыбалась. Юре очень хотелось остаться на Дионе до тех пор, пока Зина не начнет смеяться. Он был уверен, что сумел бы развеселить ее, в какой-то мере помочь ей забыть о страшных днях владычества Шершня. Он очень жалел, что остаться нельзя. Зато в коридоре он поймал белобрысого Свирского и потребовал, чтобы с Зиной здесь были особенно внимательны. Свирский бешено взглянул на него и невпопад ответил: «Морду мы ему еще набьем».
