Пепельные цветы - Алексей Анатольевич Притуляк
И потом… Он никогда ещё не… не был с женщиной наедине, в… А Беатрис, она так серьёзна сейчас, будто…
– Какая прелесть! – Гленда обхватила ладонями свои исхудалые щёки. – А может быть, выйти на улицу? На окне столько пыли, что не видно всего этого чуда.
– Ну, почему бы и нет, – отозвался Липси. – Пуркуа бы не па.
– А пойдёмте пускать фейерверки, а?! – воскликнул Ллойд. – Я совсем забыл! У меня же есть несколько петард. Брал специально, чтобы отметить день рождения.
Беатрис остановилась, удивлённо глядя ему в лицо, отпустила его руку.
– Ой, здорово! – захлопала в ладоши Гленда. – Пойдёмте! Фейерверки под… под северным сиянием – это, наверное, так красиво!
– У тебя день рождения, милый? – удивилась Беатрис.
– Не сегодня, нет, – покачал он головой. – Через месяц. Кажется.
– Пойдёмте же скорее! – торопила Гленда.
– Сейчас, – с готовностью кивнул Ллойд. – Я только сбегаю к себе за петардами.
– Мы будем ждать вас на улице, Ллойд, – сказал Липси, весело беря Гленду под руку и направляясь к двери.
Беатрис отправилась за ними, бросив на Ллойда то ли удивлённый, то ли сожалеющий взгляд.
Он проводил их глазами до выхода и радостно метнулся в коридор.
– Да куда ж ты прёшь, жеребец чёртов! – встретил его в полумраке коридора громовой голос Пирса Маклахена. – Чуть с ног не сбил!
– Простите, сэр, – Ллойд прижался к стене, пропуская хозяина. – Я к себе тороплюсь.
– Поспешай медленно, дурачина, – почти добродушно произнёс Маклахен, не торопясь, однако, дать Ллойду дорогу.
Кот… Да какой там кот! Котёнок. Ллойд был котёнком перед огромной массой надвигавшегося на него джипа.
– Да, господин Маклахен, да, – пролепетал он, протискиваясь по стенке мимо хозяина. – Я запомню.
20. День двадцать первый. Пирс Маклахен
Слизни тоже необходимы – это еда для грача. Так что, называя их, всех этих, бесполезными слизнями, он, пожалуй, был не совсем прав. Слизни тоже приносят хоть какую-то пользу, хотя бы своим существованием. А вот вши… Да, они все – вши.
Чёрт, как же вы все надоели Пирсу Маклахену! Когда же вы, наконец, передохните-то? Вас уже и ядером бьют и газом травят, а вы всё живы, всё цепляетесь за подлую жизнёшку свою, ничем не оправданную, бесполезную. Вцепились в его, Пирса Маклахена, островок и сосёте, последние соки высасываете.
Вон, Меган, на что была бесполезным насекомым, а и то… Смогла осознать свою бесполезность, смириться и сдохнуть. Бросила его одного, сволочь. Жрать теперь готовить некому, потому как две эти молодые дуры к жизни, кажется, не приспособлены и от них не дождёшься.
Он вошёл в гостиную, тяжело опустился на диван. С недавних пор почти незаметная раньше одышка стала постоянной, и после каждого энергичного движения, после десятка быстрых шагов, он чувствовал себя рыбой, выброшенной на берег.
Берег…
Он нашёл её там. Эта старая падаль стояла на коленях, у самой кромки причала. Молилась она, что ли. Даже не обернулась, когда он подошёл сзади, хотя ведь наверняка слышала – треск от раздавленного тяжёлыми шагами града стоял такой, что на материке, наверное, было слышно, если там ещё есть, кому слушать. Остановился у неё за спиной, глядя на склонённую седую голову, на тощую шею и острые лопатки, торчащие под лёгкой кофтой. Руки и лицо её были черны от пепла.
– Что же они наделали! – взвыла цыганка, не поворачиваясь, но обращаясь конечно же к нему. – Что ж натворили-то они! Ироды, ироды!
В почти непроницаемом воздухе стояла жуткая вонь, в которой смешались запахи тухлой рыбы, гари, моря и какой-то химии. Видно было не больше чем на десяток метров, а дальше словно вырастала сплошная стена жёлто-серого тумана.
– Чего ты орёшь, дура? – бросил он ей. – Кто тебя слышит…
– Бог, – ответила она. – Бог-то уж точно слышит. А больше никто. Даже ты.
– Так чего ж ты орешь? – повторил он. – Всё равно сдохнем все, ори не ори.
– Давно уже, – непонятно произнесла она.
– Что?
– Давно уже умерли. Ты. Я.
Маклахен усмехнулся.
– Я – нет ещё.
– Умер. Ещё лет сорок назад. Или пятьдесят.
– Ну ты! – прикрикнул он. – Ты эти свои цыганские штучки брось! Тем более, они тебе и не помогут.
Она повернулась, глянула ему в лицо, равнодушно пожала плечами. Отвернулась.
– Х-ха! – вспомнил он. – А помнишь, ты говорила, что твоя судьба не на мне кончается?
– Помню, – ответила она равнодушно и безжизненно.
– Ошиблась, гляди!
– Да не ошиблась я. Никогда ещё не ошибалась.
– Что ж, ты хочешь сказать, что я тебя не убью, что ли?
– Убьёшь.
– Ну, – усмехнулся он. – Так как же тогда?
– Что я тебе объяснять буду, – покачала она головой. – Не поймёшь всё равно. Мертвец ты.
– Дура, – сказал он почти беззлобно.
– Я ж сама тебя сюда привела, – сказала она вдруг. – Умереть хочу.
Его охватила ярость. Потому что не она его сюда привела, не эта черномазая дрянь. Он сам пришёл! И убьёт он её не потому, что она так хочет. Маклахен тебе не орудие, дрянь! – не верёвка, не яд и не море вот это мёртвое. Маклахен – судья твой и палач. И ты будешь трястись и биться и молить его, чтобы не убивал тебя, вошь цыганская!
– Не-ет! – выдавил он, наклоняясь, быстро выплёвывая слова ей в грязное от пепла ухо. – Нет, чернозадая! Ты жить хочешь. Все хотят. И ты хочешь. У тебя внутри сейчас рвётся всё от страха. Я ж чую. Чую, как дрожишь ты.
Она отстранилась, повернула к нему лицо. Улыбнулась, потом рассмеялась – тихо, насмешливо, презрительно.
– От холода дрожу, – сказала. – Давай уже, убей меня. Хоть согреюсь.
– Врёшь падаль, – оскалился он, силясь тоже насмешливо улыбнуться. Но ничего не получалось – рот перекосился в бессильной злобе и ненависти. – Врёшь. Все вы врёте. Твари вы бесполезные. Все. Я и этих кончу, ты что думаешь. Удавлю всех потихоньку. Я, может, тебя и не стану убивать сейчас. Напоследок оставлю, чтобы увидела ты, как они все передохнут.
Она покачала головой.
– Нет, мой золотой, не получится так. Их судьбы не в твоих руках.
– Х-ха!.. Ну-ну… Ладно, уговорила. Сдохнешь сейчас. В аду с ними встретишься, они тебе расскажут, как Пирс Маклахен их пресёк.
– Не получится так, – покачала она головой. – Я тебя за собой уведу, не думай. Я приду за тобой потом. С верёвкой.
– С верёвкой? – он ощерился, ударил её в лицо.
Она не охнула, не поморщилась, а только молча смотрела ему в глаза. Из носа
