Влада Воронова - Пути предназначения
— Я знаю. Поторопитесь со связью, дорога каждая секунда.
— Да, конечно, сударь.
Спустя несколько минут резидент ВКС напрямую докладывал архонту Тромму о планах гроссмейстера ордена Белого Света.
* * *Клемент нахмурился.
Арестованный, хотя и был закован в кандалы, на свидетельском стуле развалился удобно и вольно. Предвозвестник хотел было одёрнуть наглеца, но не стал. Из-за мятежнической дерзости кандальник всё равно не подчинится.
Клемент молча смотрел на Сайнирка. Теньму нужно было задать бывшему придворному и бывшему вельможе один вопрос. Ради ответа на него и затевался арест.
— Дээрн, как вы могли променять великое счастье служить самому государю на гирреанскую грязь?!
Сайнирк смерил Клемента презрительным взглядом.
— А во имя чего я должен был служить Максимилиану? Что такого достойного делал император, чтобы я стал бы ему помогать?
— Служение государю — долг любого из подданных.
— Я ничего у Максимилиана не занимал, а потому ничего ему не должен.
— Такие рассуждения пригодны для мелкого торгаша, — ответил Клемент, — а для потомка одного из древнейших и знатнейших родов империи позорны.
— В таком случае, у любого мелкого торгаша ума, чести и достоинства больше, чем у всех потомков древнейших и знатнейших родов империи, вместе взятых, потому что ни один из этих отпрысков ни разу не задумался, а во имя чего он тратит время и силы на императора! Никто не задал себе вопроса, а что же такого честного и достойного Максимилиан делает, каким бы из его поступков соратники могли бы гордиться. Впрочем, соратников у него нет и никогда не было — только холуи. Но вам, предвозвестник, разницы не понять — придворные в принципе думать не способны, могут только слепо повиноваться.
— А разве вы не повиновались вашим бутовщицким командирам? — Клемент услышал в своём голосе дрожь. Мгновение помолчал, заставил себя успокоиться и сказал с обычным равнодушием: — Ведь мятежники так гордятся своей партийной дисциплиной.
— Всё верно, — согласился Сайнирк. — Дисциплина и повиновение приказам у нас безупречны. Но прежде чем сказать «Слушаюсь!», я каждый раз оценивал, а соответствует ли приказ идеям и целям партии. И требовал объяснений, если были хоть малейшие сомнения. Позже, когда сам стал приказывать, объяснений начали требовать у меня. И на все вопросы сомневающихся я всегда отвечал подробно и честно, потому что и командир, и приказ должны быть достойны повиновения.
— Бред и ересь, — презрительно фыркнул Клемент. — Не удивительно, что с таким глупейшим подходом к делу ни одна ваша партия так и не добилась успеха.
— Однако вот эти кандалы, предвозвестник, прямое доказательство того, что император нас боится. Его страх свидетельствует о нашей силе. А успех — дело наживное.
— Бред и ересь, — повторил Клемент.
Сайнирк посмотрел на него внимательно, изучающе.
— Да это же теньм! — охнул он в изумлении. — Докатилась Бенолийская империя. Что, во всём Алмазном Городе людей не осталось, если предвозвестником понадобилось делать вот такое… — Сайнирк запнулся, подыскивая определение, — …существо?
Клемент слов арестанта не понял. Не хотел понимать. Теньмами не пренебрегали ещё ни разу. Их все и всегда боялись. Пусть ранг у теньмов самый низший, для всевластных это почти вещь, но вещь смертельно опасная. А тут презренный арестант, лишённый имени и дворянства кандальник, жалкая тварь, ничтожней которой нет никого и ничего в империи, считал теньма мусором. Или он по врождённому скудоумию не понимает, в чьей руке находится его жизнь?
— Ты не боишься умереть? — спросил Клемент.
— Боюсь, — спокойно ответил арестант. — А пыточного кресла боюсь ещё больше, чем смерти. Но мне глубоко безразлично, кто меня туда пристроит — ты, твой хозяин-император или один из тех долбанов-охранников за дверью. Все вы червяки из одной помойки, и цена вам одинаковая.
— Ты мнишь себя выше государя?
— Конечно. И превосходство моё истинно, а не мнимо. Мне было ради чего жить, и есть, ради чего умирать. А вам всем — нет. Вы пустоцветы.
— Я спросил тебя о государе, — зло сказал Клемент.
— А я уже ответил, что всем вам одна цена — бластерный заряд.
Сайнирк не лжёт. Он действительно не видит разницы между государем и его теньмом. Считает их обоих одинаковой грязью, на которую и глянуть-то гадостно.
И в этом Клементу арестанта не переломить. Ни болью, ни лестью не заставить изменить мнение.
Такого теньм не ожидал. Клемент и представить не мог, что такое вообще когда-нибудь произойдёт. Ведь он тень императора, превыше которого в Бенолии нет никого и ничего. Поэтому и Клемент, когда находился подле императора, а тем более — когда являл волю государя его подданным, был высок недосягаемо. А для кандальника Клемент стал куском мусора именно потому, что был теньмом и предвозвестником императора, которого мятежник за людя, достойного уважения, не считал. До сих пор императорского посланца боялись и почитали во имя его хозяина, а теперь из-за него презирали.
Клементу стало обидно и горько. Обжёг стыд — и за себя, и за императора, словно они вдруг оказались голыми посреди площади, а прохожие смеялись и тыкали в их сторону пальцами. Это было несправедливо и бессмысленно до жестокости.
— Нельзя судить о людях, которых не знаешь, — сказал Клемент арестанту.
— Людей узнают по делам, — ответил тот. — А достойными уважения делами твой император похвастаться не может. За всё время своего правления ничего по-настоящему полезного для Бенолии он так и не сделал.
— А свои дела ты считаешь для Бенолии полезными?
— Да. Потому что всё, что я делаю, имеет лишь одну цель: выстроить жизнь в Бенолии так, чтобы все её люди каждое мгновение чувствовать себя людьми, а не тенями.
Клементу сказать было нечего — любые слова разбивались об уверенность арестанта в высочайшей ценности своих дел, как стекло о гранит.
Но почему такой уверенности нет у Клемента? Ведь его дело, его жизнь ещё ценнее — он служит императору. Откуда взялось ощущение зря потраченных лет? Куда подевалась уверенность, что быть теньмом — наивысшее мастерство из тех, какие доступны людям?
Клемент тряхнул головой, прогоняя ненужные мысли.
— Тебя расстреляют сегодня же, — сказал он Сайнирку. — Приказ предвозвестника судебного подтверждения не требует.
Арестант заметно побледнел, но ответил уверенно и твёрдо:
— Я не напрасно жил, а значит и умру не зря. Но этого тебе тоже не понять, ведь ты низвёл себя от людя до уровня тени. — Сайнирк смотрел на Клемента с гадливым недоумением: — Как только можно выбрать такую работу…
Слова кандальника обожгли болью. Для него теньм был не мастером истинного дела, а никчёмной и жалкой пустышкой.
Вернулась чуждая и невозможная мысль — жизнь потрачена зря.
Нет, не может этого быть! Всё не так. Клемент резко взмахнул рукой, отметая сомнения.
— Стать теньмом — это веление Судьбы! — сказал он не столько Сайнирку, сколько себе. — Высший жребий, которого удостаиваются немногие. Знак избранности. Искусство, которому учатся с детских лет и до конца жизни.
— Что?! — вскричал Сайнирк, дёрнулся, будто от удара. — Что ты сказал? Как учатся?
Клемент ответил презрительным взглядом. Все вельможи одинаковы, даже если становятся мятежниками — уверены, что теньмы и булки с повидлом растут где-нибудь на ветках сами собой, как жёлуди на дубе.
Сайнирк поднялся со стула, посмотрел на Клемента долгим взглядом и… — тут Клемент едва не задохнулся от изумления и растерянности —…Сайнирк встал перед ним на колени, поклонился чельно. Выпрямился на полупоклон и сказал:
— Простите меня, сударь.
Клемент уставился на него с оторопелым недоумением:
— Что?! Почему?!
Сайнирк посмотрел на Клемента с искренней и острой жалостью, опять чельно поклонился и сказал:
— Сударь, мне и в голову не приходило, что вас начинают калечить с самого детства. Увечат душу, чтобы превратить из людей в тени. А ведь мы ничего не сделали, что бы вас защитить. Тратили время на всякую глупость, на межпартийную грызню. Простите нас, сударь. Хотя… Такое простить невозможно. И это правильно.
Жалость и просьба о прощении стегнули Клемента будто хлыстом. Зачем эта жалость, почему обречённый на смерть кандальник смотрит на него как на ущербного? Боль обиды оказалась сильнее, чем самая жестокая порка. И намного унизительнее. Перенести её Клемент не мог.
Ткнул пальцем в кнопку экстренного вызова и приказал вбежавшей охране:
— Расстрелять немедленно. Только не за участие в делах мятежной партии, а за пособничество Погибельнику, еретически именуемому Избавителем и Избранником.
