Федор Сологуб - Королева Ортруда
Имогена, горько плача, целовала ее руки, и говорила:
— Я знаю, что не стою того, чтобы вы пожалели меня, и той милости не стою, о которой молю. Но вы все-таки будьте милосердны ко мне, сжальтесь над бедною грешницею, дайте мне только взглянуть на него, только взглянуть!
Графиня Изабелла сказала Имогене ласково и строго:
— Войдите, Имогена, но не волнуйте его ничем. Сегодня вы останетесь с ним только недолго, — он еще совсем слаб. Держите себя спокойно, не плачьте. Всё идет хорошо. Не отчаивайтесь. Врачи говорят, что он встанет, но теперь ему вредно волноваться.
Обрадованная Имогена лепетала:
— Бог наградит вас за вашу доброту, милая Изабелла. Я буду совсем тихая, и сниму здесь мои сандалии, я войду к нему босая, и уйду скоро, и плакать не стану.
Тихо ступая легкими ногами по безуханно-прекрасным розам ковра, в полумраке прохладного покоя подошла Имогена к постели Мануеля Парладе, и тихо, тихо стала на колени у его ног. Глаз не поднимая, едва только смея дышать, молитвенно сложивши руки, долго стояла на коленях Имогена. Услышала тихий голос Мануеля:
— Имогена! — едва слышно позвал он.
Тогда приподняла голову, и молящий сквозь ресницы устремила взор на бледность его лица. Мануель Парладе лежал неподвижно, и спокойно глядел на нее. Тихо говорила Имогена:
— Милый Мануель, это — я, Имогена. У ваших ног ваша Имогена. Вам лучше сегодня? правда, лучше, Мануель?
— Да, — тихо ответил ей Мануель.
Имогена осторожно подвигалась, не поднимаясь с колен, ближе к его лицу, и говорила:
— Я дам вам пить, если вы хотите. Но вы, милый Мануель, ничего не говорите, только покажите мне глазами, и я догадаюсь, пойму. Я буду хорошо служить вам, — правда, — и вы не гоните меня, пожалуйста, милый Мануель.
Побледневшие губы Мануеля сложились в легкую улыбку. Его правая рука, лежавшая сверх белого покрывала, сделала легкое движение к рукам Имогены.
— Милая, — тихо сказал он. — Глупенькая! Только не плачь.
— Я не буду плакать, — сказала Имогена, и заплакала. — Я не буду плакать, — повторила она плача, — это только так, немножечко. Я сейчас перестану.
— О чем же ты плачешь, глупая? — тихо спросил Мануель.
— Простите меня, — говорила Имогена, — Я люблю вас, а не его. То был только сон. Злой сон, потому что вулкан на Драгонере так странно и страшно дымился, и тонкий пепел плыл по ветру, и точно недобрая вражья сила освободилась из глубоких недр земли, и внушала людям злое. Это был только сон, — и всё то время, пока вас, милый Мануель, не было здесь, было для меня, как одна долгая ночь, тревожная, багряно-красная ночь. Ах, какой злой, тяжелый сон! — сказала Имогена, прижимаясь мокрою от слез щекою к краю его постели.
— А теперь моя Имогена проснулась? — спросил Мануель.
— Да, — сказала Имогена. — Солнце мое восходит надо мною, и сон мой развеялся по ветру серым пеплом. И солнце мое красное — вы, Мануель!
Протянула к нему обнаженные, трепетно-тонкие руки, и тихо приникла пылающим лицом к белой прохладе его покрывала. Высокий узел черных кос расплелся, его заколы с мягким стуком упали на ковер, и черные косы, развиваясь, до полу свесились.
Мануель Парладе видел легко вздрагивающие, худенькие, полудетские плечи Имогены, и смущенно успокоенные, полуприкрытые складками белого платья, стопы ее ног.
Рана Мануеля Парладе, хотя и тяжелая, оказалась не опасною. Скоро он встал. Имогена опять была счастлива, потому что Мануель простил ее измену, и был с нею ласков, как прежде.
Мануель Парладе простил Имогене, но не принцу Танкреду. К Танкреду он пылал ненавистью и жаждою мести. Решился вызвать принца на поединок. Два cтaрые друга семьи Парладе, генерал Гверчино и cенатоp граф Мальконти, согласились быть его секундантами. Они обратились к принцу Танкреду с письмом, в котором сообщали, что господин Мануель Парладе-и-Ередиа считает себя лично оскорбленным его королевским высочеством, и что он поручил им быть его представителями в этом деле чести, а потому они просят его королевское высочество указать им тех лиц, с которыми они могли бы вступить в переговоры.
Ответа пришлось ожидать недолго. На другой же день генерал Гверчино получил письмо от одного из адъютантов принца Танкреда. В этом письме по приказанию принца сообщалось, что исключительное положение принца-супруга не позволяет его королевскому высочеству принять вызов на дуэль; притом же поединки запрещены законами государства, и принц Танкред, в силу своего высокого положения, не считает возможным подать такой пример неуважения к повелениям закона.
В городе быстро узнали и о вызове на поединок, посланном Мануелем Парладе принцу-супругу, и об отказе принца Танкреда дать удовлетворение оскорбленному. Это произвело впечатление громкого скандала.
Та часть высшего общества, которая сохраняла гордую независимость древних патрицианских родов, была оскорблена поступком принца Танкреда. Здесь находили, что Мануель Парла-де имел право послать вызов принцу, и думали, что только монарх и его наследники по прямой линии могут уклониться от вызова на поединок. Несколько надменных аристократов, принадлежавших к тайной партии за принца Танкреда, вышли из этой партии; они говорили, что человек, запятнавший свою честь отказом от поединка, недостоин носить корону Соединенных Островов.
Статьи оппозиционных газет наполнены были беспощадно-язвительными сарказмами и выражениями негодования. «Святая Простота», злой еженедельник политической и социальной сатиры, поместил ряд карикатур и презрительных стихотворений. Песенка против Танкреда, помещенная в этом еженедельнике, стала популярною, и распевалась в кабачках и на бульварах.
В газете Филиппа Меччио писали:
«Исключительное положение не помешало высокопоставленному господину оскорблять добрые нравы, и нарушать мир честных семейств. Когда же оскорбленный позвал его к ответу, чтобы с оружием в руках защитить свою честь, тогда высокопоставленный Ловелас, дрожа перед грозным призраком смерти, вспоминает о своем высоком положении и о всех сопряженных с ним удобствах. Он бежит и прячется под порфирою своей жены, которая всё еще не решается выбросить за дверь неверного супруга. Там, в убежище укромном и тихом, он чувствует себя в безопасности.
Мы принадлежим к числу принципиальных противников дуэли, — говорилось дальше в этой статье. — Всякий, кто признал, что право выше силы, должен признать, что дуэль в современном демократическом обществе никого ни в чем не может убедить, и что она неспособна восстановить ничьей чести. Человек бесчестный таким и останется, он ли убьет, его ли убьют. Мы только думаем, что господин, навлекший на себя гнев и презрение всей страны, лучше сделает, если оставит навсегда пределы наших прекрасных Островов. Это будет лучше и для нас, и для него самого. Можно подумать, что сама природа возмущается его пребыванием среди нас, и потому пробуждает дымный гнев нашего старого, давно дремавшего мирно вулкана».
В том же номере газеты была напечатана история любви принца Танкреда и сельской учительницы Альдонсы Жорис, история, так мрачно окончившаяся, но не смутившая Танкреда.
Принц Танкред был в бешенстве. Он потребовал, чтобы Мануеля Парладе судили за покушение на убийство члена царствующего дома. Но Виктор Лорена не соглашался на это. Он говорил:
— Конечно, дуэль запрещена законом, но институт дуэли пользуется уважением общества. Суды нашего государства никогда не рассматривали вызов на дуэль, как покушение на убийство. Во всяком случае, не только вызов на дуэль, но и приготовления к дуэли не наказуются по нашим законам: наказуемы только убийство на дуэли и нанесение ран. Притом же от имени вашего высочества дан был ответ вызвавшему. Хотя и отрицательный, он всё же устраняет возможность смотреть на вызов, как на попытку к убийству. Ведь с убийцами не разговаривают.
Глава шестидесятая
Карл Реймерс почувствовал, что любит Ортруду верно и навсегда, и не может пережить разрыва. Ему стало страшно жить. Казалось, легкий дым вулкана заволок перед ним облаком дымным все возможности жизни. Карл Реймерс решился умереть.
Как-то вдруг пришла к нему утешительная мысль о самоубийстве. Как и у многих других, вместе с окончательным решением умереть спокойствие осенило душу, и мелочи и смута жизни отошли.
Предсмертные мысли Карла Реймерса носили чувствительный характер. Он вспоминал о своей родине, о матери. О жене, маленькой, пугливой креолке, умершей несколько лет тому назад. Рано утром он поехал на кладбище, и побыл недолго в склепе, где была ее могила, и где было еще место и для него самого.
Последний свой день Карл Реймерс провел на людях, с друзьями и со знакомыми. Разговари-вал с ними весело, и разговоры были самые обыкновенные, всегдашние. Так как никто еще не знал о его разрыве с королевою Ортрудою, то все были особенно ласковы с ним, как с баловнем счастия.
