Александр Морозов - Программист
И все. И он прошел на свое место и сел. «Наш институт» выступил. А ведь мы — головные. Тут уж промышленники смекнули, что все решено и подписано, а присутствуют они при торжественном выносе ключей победителю. Ключей не от города, а от бюджетов их предприятий.
— Коротков что, нашего отзыва не читал? — спросил я Ивана Сергеевича.
— Почему же не читал? Читал. — Постников говорил с явной неохотой. Его уже начинала тяготить моя бесконечная жажда объяснений. — Дал я ему вчера на час, ознакомиться.
— Мог бы и упомянуть…
— А зачем? Это каток, Геннадий, а ложиться под каток — занятие малологичное. Неужели ты думаешь, что все, кто поддерживал Северцева, начиная от Ванина н ниже, что все они вдруг признают, что три года делали из мужи слона, и все это только потому, что некий Геннадий Александрович слишком добросовестно отнесся к заданию начотдела? Да в общем-то и система неплоха. Работу они, конечно, адовую прокрутили. И кусков у них работающих предостаточно.
— Но ведь она не универсальная, Иван Сергеевич. А они хотят ее внедрять и восьми министерствах. Ведь она не универсальная, это сразу видно. И у нас в отзыве это показано…
— А где ты возьмешь универсальную, а? Это, между прочим, вопрос.
В институт мы вернулись поздно, уже к концу рабочего дня. Расстались красиво: Иван Сергеевич молча — в одну сторону, я — в другую.
Я чувствовал себя пусто и гулко. Как зал, из которого вынесли мебель, да еще и подмели вчистую. Зал был пуст, но все-таки он существовал. Я все-таки написал отзыв и пустил программу. Я много и удачливо поработал. А такое чувство прогнать непросто. Оно капитал верный, инфляции не подлежащий. Но как и где пустить его в оборот? Пока — глухо. Глухо и в переносном в в прямом: пока я сидел за столом, задумчиво перелистывая отпечатанный отзыв, все разошлись. Разошлись, потому что кончилась работа.
Я вложил в свой стол отзыв, перфоленту с программой, контрольные распечатки, закрыл стол на ключ, а ключ засунул во внутренний карман пиджака.
В вестибюле я нагнал Сережу Акимова и Витю Лаврентьева. Лаврентьев объяснял Акимову один из своих партизанских приемов — что делать с ЛПМом, если не ищется зона.
Ребята спросили, как прошло в Курилово. Я вяло махнул рукой, сказал, что расскажу завтра, а сейчас у меня свидание.
— Системку забили, но нам это ничем не грозит. Я примерно так слышал, — сказал Акимов.
— Да, примерно так оно и есть, — отговорился я. Что было с ним спорить, да он и говорил верно. «Нам», то есть Акимову и еще многим, это действительно ничем не грозило. Никто никаких тем закрывать пока не собирался. Более того, я догадывался, что Северцев, выколотив для своей системы магический титул «типовая», не очень-то будет теперь рваться в бой. Иногда для автора системы важнее само решение о внедрении, чем реальное внедрение.
Решение есть, людей и помещения у Северцева теперь никто не отнимет, чего же еще? Работай — не хочу. И глядишь, через три-пять лет в недрах громадного коллектива созреет новый, юный сверх-Северцев, и вместе с новыми, юными помощниками он сработает новую, более удачную систему. И тогда все внимание переключится на эту новую систему, и заглохнут даже те робкие, вялые попытки внедрения старой, которые будут делаться за эти годы.
Так, может быть, это и есть естественный путь развития? Так сказать, закономерная колея технического прогресса? Несмотря на всю ее архинелепость и ультрарасточительность?
Но все эти годы электронная техника будет внедряться на предприятиях только урывками, только кустарно н время от времени. Но через несколько лет в руках у пока неизвестного сверх-Северцева окажется опять только система. А систему надо внедрять, а это опять несколько лет, и где гарантия, что она не устареет так же, как а предыдущая? И где гарантии, что в ней с самого начала не будет, как и в северцевской, крупных недостатков, неувязок, ляпов?
Не только где гарантии, но где даже ясное понимание, какой должна быть типовая система? Где строго сформулированные параметры и требования? Опять и опять: без общей теории не обойтись. Никак не обойтись без нее. И ее нужно создавать быстро. Очень быстро. Подходы уже есть, нужны люди, квалифицированные люди, работающие в одном направлении.
Акимов уже ушел, и я наметил, как мой внутренний монолог превратился в диалог с Витей Лаврентьевым. Разговор складывался стоящий, но мы все еще пребывали в вестибюле. А около института, наверное, уже ждала Лида.
Мы вышли наружу, и я сразу ее увидел. Лида улыбнулась мне как выздоравливающему больному (причины именно такой улыбки я, конечно, понимал, но за густотой последних впечатлений я уже не реагировал на нюансы. А такая улыбка — конечно, шанс. Основное — мы любим друг друга, и я даже собираюсь стать настоящим мужчиной. Надежным). Мы подошли к Лиде, и теперь все втроем бестолково и дружелюбно топтались на месте, Лаврентьев не знал, должег ли он сразу покинуть нас, Лида вообще еще ничего не знала, я и вообще ничего еще не начинал соображать.
Но нам было хорошо вместе. Славно. Поэтому мы простояли вот так вместе, еще не разбегаясь и не озабочиваясь уговорами, всего-то минутку… Кто же мог знать, что этого не надо было делать? Кто вообще может хоть что-то знать? А через минуту рухнуло все.
Последние дни я не «докладывался» ни Борисову, ни Телешову. Я работал ночи напролет (буквально), днями отсыпался, готовил информацию к ночи, виделся с Постниковым. Я выжал из себя все, но я и сделал все. Все и к сроку.
Я полагал, что претензии могут быть только у меня к ним. В том, что вся моя работа оказалась ловлей рыбки в мутной воде. Так оно, по сути дела, и было.
Я не учитывал только одного (не учитывал ясно. Забывал учитывать): объективная правота не избавляет никого от субъективных усилий. Твои нервы, твое знание людей и отношений, постоянный учет реальной ситуации — вот тот проявитель и закрепитель одновременно. Латерна магика, тот волшебный фонарь, освещающий экран объективно сделанного. Не включится фонарь — и что бы ни было нарисовано на полотне, какими бы узорами дивными оно ни расписано и ни изукрашено — все будут видеть лишь серый, безмолвный прямоугольник.
Я забылся. Я не докладывался. Я предполагал, что Чапая не судят. Я сам собирался судить.
Словом, мы стояли втроем, и в это время из подъезде вышли еще трое: Телешов, Васильев (который «брал на
диктофон» Цейтлина во время разговора у Борисова) и Коротков, выступавший от нашего института на сегодняшнем совещании. Как только они вышли, так сразу начали совать друг другу ладошки. Прощаться, насколько я понял.
И в этот момент Телешов взглянул на нас. В упор, на всех троих. Оценил наш состав, еще что-то обмозговал, а затем громко, отчетливо и развязно сказал (почти крикнул):
— Ясненько, Геннадий Александрович, почему это тебя на рабочем месте не доищешься. Где уж, когда тебя такие, с позволения сказать, дамочки прямо у ворот отлавливают.
В ту же секунду вокруг меня как бы все вспыхнуло и снова погрузилось во мрак. Все было кончено. Слова были произнесены.
Что же делать? Объяснять Лиде, что все это глупо, рассчитано на дураков? Заставить Телешова извиниться? Я стоял и смотрел себе под ноги. Я оцепенел.
В оглохшем и ослепшем мире, в бессмысленно-вспотевшем, в постыдном — оказывается, еще были какие-то звуки. Я чуть вскинул веки: это были шаги Вити Лаврентьева. Поскрипывающие по снегу. Легкие. По направлению к Телешову. Витя подошел к нему и махнул левой ладонью. Просто, как бы по-кошачьи провел. Потом снова сунул ладонь в карман пальто н вернулся к нам.
Васильев, Коротков, я и Лида, сам Телешов — зашевелились, что-то произнесли, поменяли позы. Ситуация разрешилась: па правой щеке Телешова стремительна расцветало красное пятно.
Витя Лаврентьев дал ему пощечину. Дал Телешову в морду. Можно сказать и так. Наверное, можно и еще как-то. Но это сделал Витя Лаврентьев. Не я.
Что-то говорил Телешов и даже порывался подойти к нам. Что-то говорили Васильев и Коротков и вроде бы не давали ему проходу. Что-то наконец (мучительно-бессмысленное что-то) сказал и я Лиде. Нехитрый ритуал размахивания кулаками после драки.
Наконец наши тройки разошлись в разные стороны. Естественное равновесие было восстановлено. Некто назвал незнакомую ему женщину «с позволения сказать дамочкой» и получил за это в морду. Но женщиной этой была Лида. А равновесие восстановил Лаврентьев. Не я.
Зато с Лидой вдвоем остался именно я. Витя быстро попрощался с нами и исчез куда-то. В незамеченно-безразличном направлении. Мне бы исчезнуть с ним, но я пока мало что соображал. Время восстановления еще не пришло. Еще было время находиться в грогги.
Лучше бы одному, конечно. С Лидой сейчас ни о чем говорить нельэя. Расстаться надо сейчас с ней.
Хоть бы расстаться как-нибудь так. Только бы не сорваться. Только бы…
