Калеб Карр - Убийцы прошлого
Эшкол тревожно обернулся. Может, он решил, что я не повел бы себя так глупо, не будь у меня другого чудодейственного оружия; а может, он посвятил мертвым предкам все, что осталось в нем от человека и потому не мог поверить, что подвергнуть себя опасности можно всего-навсего из братских чувств или сильного горя. Как бы там ни было, он оказался в замешательстве — в замешательстве, которое, вероятно, спасло мне жизнь. Несомненно, его ошеломление усилилось стократ, как и смятение генерала Сайда, его людей и, кажется, американских «трутней», когда небо над отелем раскололось, открыв Жюльена, стоявшего в проеме корабельного люка.
В руках у него был парализатор дальнего действия, наведенный на место, где лежал Эшкол. Но тот, как и в иных подобных ситуациях, в которые он не раз попадал на протяжении своей карьеры, просто исчез со своей позиции — исчез, полагаю, еще до того, как Фуше спустил курок. Внезапные неистовые крики малайзийцев (их нервы не выдержали зрелища свободно парящего в воздухе кричащего француза) свидетельствовали, что Эшкол устремился вниз на улицу по разрушенной лестнице. Однако же ни один солдат не пожелал пуститься в погоню, пока увещевания генерала Сайда не перешли в прямые угрозы.
Когда войско наконец двинулось с места, Слейтон с Ларисой бросились ко мне, но я уже ринулся к лифтовой шахте и обогнул ее.
От Леона не осталось ничего, кроме руки: вероятно, именно в ней он держал рюкзак и контейнер, судя по тому, как убийца заботился о ее сохранности. Этих предметов здесь уже не было, хотя в ту минуту это меня абсолютно не интересовало. Я упал на колени и, вконец измотанный горем, тихо засмеялся сквозь слезы: средний палец мертвой руки Леона был поднят, как и в тот миг, когда наш друг встретил смерть. Чуть погодя Лариса обняла меня, попыталась поднять и отвести к корабельному люку; но в своей скорби я не желал покидать этого места. С улицы по нам принялись палить войска, а «трутни» направились к открытому люку, намереваясь изучить его, чтобы их операторы могли решить, атаковать или нет, а я все не уходил, пока вдруг не понял, что же, во имя Господа, нужно сделать с рукой Тарбелла.
Мне вдруг пришло в голову, что Леону пришелся бы по душе устрашающий эффект, который может произвести этот одинокий, зловещий остаток его земного существования, если кинуть его сверху на толпу. Может, эта шутка покажется отвратительной, богомерзкой и даже нелепой, если вырвать ее из контекста; но, окруженный противоестественным, безумным насилием, я счел эту мысль вполне уместной.
Пинком ноги я отправил вниз останки необычного маленького человека, ставшего моим настоящим другом с минуты прибытия на корабль Малкольма, — отправил, чтобы помочь ему сыграть последнюю шутку над миром.
Глава 39
Я мало что могу рассказать о нашем бегстве и о том, как мы удалялись на безопасное расстояние. Шок притупил мои чувства. Мы вернулись на борт, и задраенный люк вместе с реактивацией полной голографической проекции вокруг корабля отбросили «трутней», так что мы смогли без приключений долететь до побережья и нырнуть в Малаккский пролив. Но факт оставался фактом: четверо из нас были замечены и, без сомнения, опознаны. Плохо было уже одно то, что спутник засек Слейтона; но, опознав Ларису, наши противники станут задавать неудобные вопросы о Малкольме и, возможно, об острове Сент-Кильда, так как с неизбежностью обнаружится, что им владеет все тот же Малкольм. Но ни эта угроза, ни глубокая скорбь по погибшему Тарбеллу не повлияли на решение Малкольма оставаться поблизости от Куала-Лумпура до тех пор, пока мы не узнаем, куда направился Эшкол, ныне столь серьезно вооруженный.
Мы настроили все корабельные системы на отслеживание передвижений морского и воздушного транспорта, гражданского и военного. Мы перехватывали частные разговоры по сотовым телефонам, электронную почту, закрытые сайты Интернета, даже радиопередатчики небольших коммерческих рыболовных судов. Эшкол мог быть где угодно в Малайзии, но раз он здесь, то неизбежно проявит себя, тронувшись с места, чтобы покинуть страну, и Малкольм желал, чтобы мы ни на миг не упускали его из виду.
Поначалу я участвовал в этом, не особо вникая и скрепя сердцем. Обстоятельства смерти Тарбелла, как и смерть Макса, обнажили ту сторону поведения человека, дурнее которой я не встречал даже за все годы изучения привычек преступников. Но если смерть Макса побудила меня к поиску ее объяснения и к мести тем, кто грубо злоупотребляет властью, то судьба Леона подтвердила давнюю догадку о том, что участие в играх с подобными ставками, даже продиктованное лучшими намерениями, не просто навлекает гибель, но и развращает. А если вкратце, трагические события, что мы сейчас переживали, порождены коллективными желаниями, владевшими всеми игроками, вожделевшими торжества собственных принципов, а не одним лишь Довом Эшколом.
— Так что ты сказал, Гидеон? — спросила Лариса в постели, в моей каюте, после двенадцати часов относительно молчаливого дежурства в башне. — Что мы ничуть не лучше Эшкола?
— Нет, — сказал я, пораженный некорректностью упрощения. — Но ты не можешь отрицать, что если бы мы не влезли во все это, то его бы тихо замучили в кегельбане Сайда. А что, если Малкольм не ухватился бы за дело с фотографиями Сталина? Эшкол просто продолжал бы делать то, что делают сотни агентов разведки каждый день. И не было бы никакого кризиса.
Лариса села.
— Я никогда не видела особого проку в "что было бы, если бы", — твердо произнесла она — Понятие добродетели в подобных ситуациях весьма относительно, как и во всех случаях, когда решаются вопросы власти и силы. И, выражаясь относительно, я хочу сказать, что во всей этой заварухе мы единственные, кто хотя бы пытается делать что-то хорошее.
Я уставился в потолок.
— Как там было в том изречении — весь вред в мире от добрых людей?
Лариса рассердилась еще пуще. Возможно, думал я, в глубине души она со мной согласна.
— Чтобы верно понимать такие изречения, важно знать, кто их автор.
— Кажется, это был Генри Адамс,[10] — ответил я, — кто, как известно, всю свою жизнь оставался лишь наблюдателем властных игр. В отличие от своих предков.
— Точно, — Лариса снова прилегла, изо всех сил пытаясь задуть искру непонимания между нами. — Дело не в том, что Леон погиб, Гидеон, а в том, что на его месте мог оказаться любой. — Она ласково улыбнулась. — Смерть его была так схожа с прочими. Конечно, так типично…
Я усмехнулся вместе с ней, тихо и грустно.
— Он был неподражаем. Даже получая удовольствие, он делал это с таким пренебрежением! Кстати… — Я повернулся на бок, и мое лицо оказалось так близко к лицу Ларисы. — Никому не случилось выяснить, откуда он родом? Я пару раз спрашивал, но он все уходил от ответа.
— Однажды он рассказывал мне, — ответила Лариса, — вот только не знаю, сколько здесь правды. Это было сразу после того, как он присоединился к нам, и, думаю, он пытался соблазнить меня, вызвав сочувствие. Видит бог, если бы не секс, он бы в жизни мне этого не поведал. Он заявил, что его мать была сибирской проституткой во Владивостоке, а отец — командированный из Англии руководитель телекоммуникационной компании. Мать была убита во время русской бомбежки. После этого бабушка увезла его в Индонезию, подальше от войны, и оплачивала его обучение, работая на конвейере по производству микрочипов. В итоге это ее и убило. Он принялся воровать, а позднее — подделывать документы, чтобы закончить образование.
— М-да, — прикинул я, — это объясняет довольно многое в его взглядах. А если это и неправда, то лишь он один был способен такое выдумать…
Лариса не могла не задать мне вопрос — хотя, может быть, предпочла бы не спрашивать:
— Так что, это теперь для тебя проблема? Что же нам делать дальше?
Я задумался на несколько минут.
— Не отрицаю, у меня и вправду есть кое-какие вопросы, — наконец высказался я. — Но также я знаю, что раз уж эта ситуация сложилась не без нашего участия, то и разгребать ее тоже нам. Может, нам и вовсе не стоило вмешиваться во все это, но дела не пойдут лучше, если мы теперь просто возьмем да и выйдем из игры.
Лариса притянула меня к себе.
— И правда…
Не думаю, что она утешилась моими высокими словами. Меня-то они точно не успокоили. Наша беседа зашла в тупик, и я с облегчением услышал донесшийся из динамиков голос Малкольма, приглашающий всех присоединиться к нему на баке корабля. Похоже, мы все же нашли того, за кем гнались так упорно. Пока мы с Ларисой пробежали все коридоры, корабль на хорошей скорости рвался к поверхности воды, и мы присоединились к остальным (один лишь Жюльен замешкался в лаборатории) в самое время, чтобы полюбоваться, как он взмывает к небесам над проливом. И тут-то приподнятому настроению, внушенному голосом Малкольма, пришел конец.
