Нил Гейман - Все новые сказки
Перед Юргеном внезапно появилась колибри — зависла, словно суетливый пернатый изумруд. Юрген протянул палец. Птичка не стала присаживаться, просто парила в воздухе, торопливо молотила крыльями, и Юрген кожей ощутил деликатный сквознячок.
— Что за диво? — спросил он.
— Всего лишь моя дочка. Она не появляется в этой сцене, но все же желает сообщить нам, чего ей хочется. Образно выражает свои чаяния. Спасибо, милочка, а теперь лети.
Король хлопнул в ладоши, и птичка исчезла.
— Если покинешь наше выдуманное королевство, ты разобьешь ее сердце. Но не сомневаюсь, однажды к нам забредет другой герой, а Посейдония, девушка-выдумка, никогда не учится на горьком опыте и не ожесточается против тех, кому она им обязана, — против мужчин. Она бросится в его объятия столь же искренне и пылко, как в твои.
Юрген ощутил вполне простительный укол ревности, но постарался преодолеть себя. Он поинтересовался:
— Ваше величество, мы с вами сейчас только теоретизируем? Или у нашей беседы есть практический смысл?
— Сад доктора Вандермаста — место особое. Если бы ты пожелал окончательно покинуть наш мир, не сомневаюсь, это было бы легко устроить.
— А смогу ли я вернуться?
— Увы, нет, — произнес король печально. — На одну жизнь достаточно одного чуда. Осмелюсь добавить, что ни ты, ни я, строго говоря, даже одного чуда не заслужили.
Юрген подобрал с земли ветку и стал расхаживать взад-вперед между клумб, сбивая головки самых высоких цветов.
— Значит, я должен решать, не имея никаких сведений? Слепо броситься в бездну или навеки остаться на ее краю, мучаясь сомнениями? Вы верно говорите: моя жизнь — сплошная череда услад. Но могу ли я удовлетворяться этой жизнью, если знаю о существовании другой и не ведаю, что это за жизнь такая?
— Успокойся. Если только за этим дело, давай посмотрим, что тебе уготовано взамен.
Король Муммельзее опустил руку и перевернул страницу книги, лежавшей у него на коленях. Юрген только теперь приметил этот томик в кожаном переплете.
— Ты что же, до морковкина заговенья будешь тут сидеть, баклуши бить, когда дела не сделаны? Вот ведь лентяй, вот лентяй, таких лодырей свет обойди — не найдешь.
Гретхен, жена Юргена, вышла из кухни, рассеянно почесывая задницу. Ее некогда изящные черты давно заплыли жиром, ходила она теперь вперевалочку, а раньше будто приплясывала под одной ей слышную музыку. Но при виде нее сердце Юргена, как всегда, наполнилось нежностью.
Он отложил гусиное перо, присыпал песком исписанную до половины страницу.
— Твоя правда, моя дорогая, — кротко отозвался он. — Ты всегда права.
Ковыляя во двор — колоть дрова, доставать из колодца воду, дать пойла поросенку, которого они откармливали к Масленице — он мельком увидел себя в зеркале, висевшем у задней двери. Изможденный старик с жидкой — точно моль объела — бороденкой глянул на него вытаращенными от ужаса глазами.
— Ох, сударь, — пробурчал он под нос, — где ж тот бравый молодой солдат, что плюхнулся с Гретхен в сено, не успев сказать ей двух слов. Сколько лет, сколько зим.
Он вышел на воздух, и холодный ветер бросил ему в лицо мелкие ледышки. Поленья в поленнице смерзлись, пришлось бить по ним обухом. Иначе не наколешь. Колодец затянуло толстым льдом: Юрген вспотел, пока его прорубал. Затем он убрал камень с крышки помойного ведра, побрел к свинарнику, но по дороге поскользнулся, и помои вылились ему на штаны. Значит, придется не только стирать одежду на несколько недель раньше, чем намечалось: а зимой постирушки — небольшое удовольствие, но и собирать с земли объедки голыми руками: негоже оставлять поросенка голодным.
Охая, сам себе жалуясь на жизнь, старик Юрген потрюхал домой. Помыл руки, переоделся в чистое и снова сел писать. Через несколько минут в комнату вошла жена. Воскликнула:
— Холод-то какой! — и взялась разводить огонь в камине, хотя таскать дрова в кабинет было нелегко, и Юрген готов был смириться с холодом, лишь бы не утруждаться. А Гретхен подошла к нему, положила руки на плечи: — Опять пишешь Вильгельму?
— Кому еще? — огрызнулся Юрген. — Мы тут надрываемся, работаем, чтобы посылать ему деньги, а он и не пишет! А если и пишет, черкнет две строчки и привет! Только и делает, что пьянствует, влезает в долги у портных, да гоняется за всякими… — он вовремя осекся, сделал вид, будто закашлялся: — …за неподходящими барышнями.
— Послушай, ведь ты в его годы…
— В его годы я ничего подобного себе не позволял, — возмутился Юрген.
— Уж конечно, не позволял, — мягко ответила жена. Он чувствовал затылком, что она улыбается. — Ах ты, мой дурачок, ах ты, мой милый.
И поцеловала его в макушку.
Солнце вышло из-за облака, когда Юрген возник на прежнем месте. Все в саду заиграло, переливаясь самыми разными оттенками — опять Посейдония намекает, предположил Юрген. Цветы кокетливо повернули к нему головки, раскрыли свои бутоны.
— Ну-с? — спросил король Муммельзее. — Как оно там?
— Зубов у меня почти не осталось, — проскрипел Юрген, — в боку все время кололо, в одном и том же месте. Дети выросли и разъехались кто куда. Мне ничего не осталось ждать от жизни, кроме смерти.
— Это не вердикт, — заметил король, — а лишь перечень жалоб.
— Должен признать, жизнь за калиткой — она, как бы это сказать… настоящая. Там все по-настоящему. На ее фоне наша жизнь какая-то плоская, призрачная.
— Ах вот как!
Непоседливые цветные блики потускнели, деревья застонали от ветра.
— С другой стороны, наша жизнь подчинена цели, а та, другая, бесцельна.
— И это верно.
— Но если у нашего существования и есть цель — а я вполне уверен, что она есть — то в чем она состоит? Черт меня подери, если я знаю.
— Невелика загадка! — воскликнул король. — Мы существуем, чтобы развлекать читателя.
— Читателя? Кто же он, этот читатель?
— О читателе, — вскричал король Муммельзее, полыхнув глазами, — лучше говорить как можно меньше. — И встал с трона. — Пора заканчивать нашу беседу. У этого сада два выхода. Одна калитка ведет назад, туда, откуда мы пришли. Вторая — в другой мир. В тот, куда ты только что заглянул.
— А он как-нибудь называется, этот «другой мир»?
— Некоторые называют его Реальность, хотя об уместности этого названия можно поспорить.
Юрген подергал себя за усы, закусил губу.
— Клянусь небесами, выбор нелегкий!
— Но мы не можем оставаться в этом саду до скончания века, Юрген. Рано или поздно тебе придется выбрать.
— Ваша правда. Я должен собраться с духом.
Сад, окружавший его, застыл в беззвучном ожидании. Ни одна лягушка не колебала своим прыжком стеклянную гладь пруда и кувшинки. Ни одна травинка не дрожала на лугу. Даже воздух как будто застыл.
Юрген сделал свой выбор.
Так Иоганн фон Гриммельсгаузен, которого иногда звали Юргеном, бежал из тесных, сковывающих рамок литературы, а заодно — из глубин Муммельзее, сделавшись настоящим человеком, а следовательно, игрушкой капризной Истории. Это значит, что несколько столетий его уже нет в живых. Если бы остался вымыслом, он до сих пор был бы с нами, хоть и не знал бы того богатства впечатлений, которое жизнь обрушивает на нас с вами каждый Божий день.
Правильный ли выбор он сделал? Одному Богу известно. Если же Бога нет, это навсегда останется для нас загадкой.
Питер Страуб
Гуру
Перевод Светланы Силаковой[46]
Американец Спенсер Маллон, гуру, четыре месяца путешествовал по Индии вместе со своим духовным наставником, немцем Урдангом, человеком жестким, но с удивительно мягкими манерами. Случилось это под самый конец того отрезка жизненного пути, который Маллон потом будет называть периодом духовного становления. На третий месяц Маллону и Урдангу выпала большая честь: им разрешили встретиться с йоги — святым, который жил в деревне Санкваль. И вот, когда путешественники добрались до деревни, произошло нечто неожиданное. Прямо к их ногам с глухим стуком упала мертвая ворона. В воздух взвились пыль и мелкие перышки. И тут же со всех концов деревни к Маллону и Урдангу устремились местные жители. Из-за вороны ли или из-за вида белокожих гостей, Маллон не мог сказать: он чувствовал себя неловко в толпе незнакомцев, которые окружили его и залопотали что-то на незнакомом языке. Он попытался мысленно скрыться от этого хаоса, отыскать в себе покой и гармонию, те самые, которые иногда испытывал во время почти ежедневных двухчасовых медитаций. Кто-то пнул грязной ногой с длинными, почти трехдюймовыми, ногтями мертвую птицу, и она отлетела в сторону. Местные жители придвинулись еще ближе, защебетали быстрее и громче, они хватали путешественников за рубашки и пояса, словно умоляя пойти куда-то. Они умоляли Маллона и Урданга, а возможно, только его одного, Спенсера Маллона, оказать им какую-то удивительную, непонятную услугу. Он должен был выполнить некое важное задание, но само задание оставалось для Маллона тайной. Впрочем, тайна скоро раскрылась сама собой, — внезапно перед ним возникла покосившаяся хижина, похожая на мираж на этой выжженной пустой земле. Один из тех, кто привел Маллона в деревню, дернул его за рукав еще сильнее и, с помощью странных жестов — так птицы хлопают крыльями — попросил войти в хижину, в которой, судя по всему, и жил этот человек; войти и посмотреть на что-то — это Маллон сразу понял, потому что местный житель несколько раз ткнул пальцем с грязным ногтем себе в правый глаз. «Я избранный, — подумал Маллон. — Эти несчастные, невежественные люди избрали меня. Меня, а не Урданга».
