Владимир Орлов - Останкинские истории (сборник)
В пятницу снова понабилась на бульварах публика. Прибыли наблюдатели от самых разных движений и товариществ, естественно, и бывший соцсоревнователь Свержов из Лиги Облапошенных. Динамиками объявили, что показательно раздавать будут по спискам и номеркам именно ночных очередей с перекличками. Будто бы они, перекликавшиеся по ночам и водившие вокруг костров хороводы, растрогали Пузыря верой в него, и он распорядился одарить их. По другой версии, растроганный якобы Пузырь был ни при чем, а прибившиеся к перекличкам хлопобуды оказались столь влиятельными в сферах и структурах, что и выбили показательные дары для себя и уж ради приличия — и для остальных очередников.
В оцеплении у товарных проемов образовались ворота, уполномоченные Возвышенного управления Справедливой Раздачи в униформных куртках типа «Аляска» китайского пошива выкатили из Пузыря на автокарах коробки, ящики, цветные пакеты, ларцы, сундуки, мешки, мешочки, свертки. И показательная раздача началась. Совершалась она блистательно быстро. И раздатчики были хороши, расторопны и сноровисты. И очереди вели себя благонамеренно-послушно, не лаялись из-за номеров в списках, не выясняли базарно, почему кому-то выдают коробку, а кому-то целлофановый пакет, не клянчили у Пузыря льготных добавок, ссылаясь на косоглазие, а двигались молча, будто ленты транспортеров. По наблюдениям Шеврикуки, лишь Любохват с Продольным своей суетой создавали мелкую толчею и нервозность. Они перескакивали из очереди в очередь раз пять и повсюду отоваривались, надо полагать, преуспели в перекличках.
За час с четвертью с показательной раздачей было закончено. Уполномоченные в униформе поклонились публике, пожелали всем хорошего аппетита и поблагодарили за терпение. Ворота в оцеплении исчезли. Минуты три все стояли молча. А потом в толпах начались ропоты разочарований. Разочарования эти имели несколько причин. Во-первых, раздача прошла опять же рутинно. Никого не потешили, не ввели в возбуждение социальных удовольствий и надежд. Даже духовые оркестры и те не гремели. И шутихи не трещали и не дымили. Словно бы, как четверть века назад, выдавали в домоуправлениях пакеты с пшеничной мукой. Другие разочарования были обращены в глубины собственных натур досадующих. А они-то что же прохлопали? Час с четвертью — и все! Небось столько невостребованных к раздаче даров осталось в недрах Пузыря, и пойдут куда-нибудь налево, а они поленились ночами поотмечаться в списках! Третьи разочарования вызвали распотрошенные упаковки даров Пузыря.
Не положено огорчаться несовершенствами дареного коня. Неприлично это и недостойно гражданина созидателя. А тут некоторые стали прилюдно браниться: «Экую дрянь нам подсунули!» Надо сказать, что потрошили ящики, коробки, пакеты далеко не все, а самые нервные и нетерпеливые. Те, что поблагоразумнее, сразу же поволокли приобретения домой, а то еще уворуют, искорежат от зависти или заставят обновку обмыть. Да и не все открытые и обнародованные дары можно было назвать дрянью. Далеко не все! Среди них попадались совершенно замечательные для ведения домашнего хозяйства вещи — скорокипящие чайники с золотыми спиралями, пылесосы и утюги «Ровента», электропечи «Бош», массажеры для сбавления веса, секс-наборы с резиновыми куклами, сковороды и кастрюли «Тефал», комплекты постельного белья из ивановских миткалей и прочее и прочее, всего не перечислишь. Особое одобрение вызвали золоченые ночные горшки с музыкальными секретами; исполнение хозяином двух основных функций организма по обмену веществ приводили к звучанию в горшке двух разных мелодий, причем одну играл легкий ансамбль с ксилофоном, а другую — чуть ли не симфонический оркестр. Что уж тут было дуться на Пузырь! Благоразумные же уносили в ящиках и коробках кто телевизоры, кто разобранные велосипеды, кто коллекции греческой метаксы и пива «Гиннесс». И эти приобретения неблагородно было бы обзывать дрянью.
Первые вопли разочарования раздались при вскрытии мешка из плотной бумаги весом в двадцать килограммов. В нем нежно белел картофельный порошок. Такой мешок был бы уместен лет семь назад. Теперь же он казался издевкой. В одной из коробок лежали двадцать четыре экземпляра учебника по математике для шестого класса. Новый хозяин в сердцах разбросал их по асфальту и принялся было топтать их, но был остановлен проворным молодым человеком. Этот прыткий запихал учебники в баулы и помчался на Дмитровку, к Художественному театру, где сбыл книжки несчастным родителям, заработав на слезах детишек два миллиона. С возмущением была воспринята коробка с резиновыми галошами, заложенными сверху эстонской бутербродной замазкой «Рама». Но галоши и замазку, пусть и с руганью, все же растащили. А вот топтать содержимое высокого пластикового пакета раздосадованному владельцу никто не стал мешать, напротив, нашлись и соратники. Из пакета на тротуар вывалились наборы больших портретов Якубовича и Брынцалова в разных возрастных видах, от купания в детских ваннах до нынешних их солидностей. Отчего вдруг вышло соединение в пакете двух этих персон и нет ли в явлении портретов какого-нибудь глумливого намека останкинским жителям, об этом судить не брались. Поруганию были преданы и кассеты с записями Александра Малинина, Любови Успенской, Вики Цыгановой, какого-то Портного, и, возможно, не из нелюбви к попсе и безвременной музыке, а из соображений справедливости: «Этим вон стиральные машины и велосипеды, а нам всякие Успенские!» И уж чуть ли не взрыв негодования и презрения вызвали упаковки, плотно забитые прокладками с крыльями, явления которых в телевизорах, особенно в обеденное время, приводили к потерям аппетитов. Тут брань стала звучать и в адрес Пузыря, вовсе, может быть, невинного и, скорее всего, недостаточно информированного об интересах и привязанностях москвичей. Разочарования подвели к перебранкам, а те — и к глупейшим дракам.
Такой вот оборот приняла показательная раздача даров Пузыря. Это нам свойственно. Воодушевления и восторги у нас сменяются уныниями, раздражениями, для которых порой и нет оснований. И теперь довольных или ожидающих удовольствий было куда больше, чем недовольных, но недовольные, при остроте их досад, выходило, затевали бузу. Во всяком случае, угнетали настроения. И это не могло не сказаться. Дальнейшее опорожнение Пузыря стало проходить нервно, с неприятностями, неполадками и заторами. А по городу уже бродили слухи и домыслы, ставившие под сомнение как добродетели Возвышенного управления Справедливой Раздачи, так и добродетели самого Пузыря. Ко всему прочему, в суждениях телеведущих, их остротах, подковырках и даже в жестах угадывались теперь намеки на то, что дела с Пузырем не так уж и хороши, как всем представляется. И выварилось в публике мнение. Если кто желает получить от Пузыря по коммунальным опискам квартиры, автомобили, коттеджи-резиденции в Перхушкове, путевки на Багамы, кипы акций, кухонные комбайны, темно-синие, немаркие носовые платки и подшитые валенки (о них мечтали вслух, вы, конечно, не помните, два профессора Литературного института, Вадим Евгеньевич Ковский и Владимир Павлович Смирнов, этот ждал еще и дратву для подшития валенок), то пусть фантазеры, даже и имеющие льготы, перестанут грезить и утрутся собственными платками. В лучшем случае им выдадут галоши, прокладки, маргарин «Рама» и учебники для шестого класса. Скорее всего, Пузырь почти целиком состоит именно из галош, прокладок, маргарина и горохового концентрата. (По поводу галош, модных в хлопкосеющих районах, прибыли уже — опять на верблюдах и ишаках — купцы из Средней Азии.) А если что и вывезли из Пузыря ценного, то оно уже либо разворовано, либо тихо роздано и без того сытым, превращено в доллары и уплыло в чужие земли.
В такое не хотелось верить. Но, исходя из долговременных житейских опытов, верили. Снова зашумели в Останкине сообщества и партии. Ликовала, предъявив свою правоту, Лига Облапошенных. Бил молотком по чугунному горшку для жаркого взбудораженный Радлугин и возносил к небу списки участников Солнечного Затмения, достойных большего, нежели галоши и прокладки. Начиналась в Останкине буча, от которой Шеврикука ничего хорошего не ожидал.
Досадными и частыми стали теперь сбои в грузоперевозках. Машины ломались, самозванцы с подменными номерами пытались пробиться к проемам Пузыря, из ближних стран предъявлялись документы десятилетне-братской давности, иные пилоты не могли опустить летательные аппараты внутрь Пузыря, усаживали их на его спину. Похоже, и сам Пузырь нервничал. Несколько раз его будто бы корежило. Однажды это наблюдал и Шеврикука, на ум ему сразу же пришел Блуждающий Нерв. Но всякий раз Пузырь успокаивался, лежал смирно, запасы в нем, видимо, не иссякли. А может, они и вовсе были неиссякаемыми.
Но в воскресенье случилось никак и никем не чаянное. Уже утром на глазах у зевак Пузырь перестал пускать в себя вертолеты и автомобили. Из него выезжали и вылетали, в него же проникнуть ничто не могло. «Ну а как же? Выходной! Имеет право!» — рассуждали наблюдатели. Предчувствие выгнало Шеврикуку из Землескреба к улице Цандера. У въездных проездов толклись обескураженные специалисты, но похоже, и они сами себе ничего не могли разъяснить. А потому версия о выходном Пузыря была признана сносной и разумной. Но когда из Пузыря выпорхнул последний загруженный вертолет, проемы Пузыря в мгновение закрылись. Будто их и не было никогда. Все притихли. Вертолет унес с собой звуки. Пронзительно-тоскливо сделалось в Останкине. Судорога прошла по спине исполина. Теперь уже от Сокольников и до Марьиной Рощи. Пузырь замер. И через минуту отцепился от Земли. Подъем его вышел плавным и чрезвычайно уважительным по отношению к московским наблюдателям, мягко сказать, ошалевшим. Лишь некоторые шептали с возмущением: «Как посмел! Немедленно поднимать перехватчиков! Или — ракетой его! Ракетой!» В высотах, где он некогда висел над Останкином, Пузырь прекратил подъем. В толпе послышалось: «Одумался! Да куда он от нас денется! Далеко не улетит!» Пузырь, повисев, произвел некие колебательные движения с изгибами всего тела (Шеврикука посчитал их прощально-приветливыми) и продолжил восхождение в небеса, теперь уже с невежливой скоростью. Брошенные вдогонку ему истребители-перехватчики не смогли остановить беглеца. Очень быстро он превратился в точку. А потом и вовсе исчез.
