Генри Олди - Король Камней
– Я! – воспрял Натан. – Я понесу господина Циклопа!
Судя по виду парня, он готов был нести башню. Босиком по камням, на край света, лишь бы рядом с фурией, что бесновалась на пороге кабинета и обзывала Натана придурком.
3.
– Мразь! Не сметь!
Мерзкая жаба избивала кнутом мертвого короля! Большего кощунства Гуннар ди Шохт не мог себе представить. Ярость, способная испепелить дворец сверху донизу, вскипела в груди капитана. В одно мгновение лопнули цепи – приказ юного короля, удерживавший Гуннара на месте. Будь капитан Симоном Пламенным, колдун уже вспыхнул бы живым факелом.
Но Гуннар был солдатом.
Он шагнул вперед, обнажая меч. Рядом на подгибающихся ногах пятился к выходу Альберт. Король, сама решимость и власть, заключенная в тело ребенка, злой волей обратился в насмерть перепуганного щенка. Советник Дорн оцепенел в своем углу: кролик под взглядом змеи. Из уголка его рта, пачкая кружевной воротник, тянулась нитка липкой слюны. Гуннар мог расчитывать только на себя; впрочем, как всегда.
– Не сметь, я сказал!
Вазак вскинул левую руку. Шипение, издаваемое некромантом, превратилось в скрежет ножа по стеклу. Этот скрежет поселился в голове Гуннара, и сказал: навеки. Лязгающие, ржавые слова били наотмашь. Тяжелой, крепкой ладонью – по щекам. Такая ладонь была у отца. Гуннар, как в детстве, ощутил на губах соленый вкус крови…
– Сопляк! Недоносок! Ты убил ее…
Отец выступил из гущи теней. Сквозь истлевшую одежду виднелась гниющая плоть. В дыры просвечивал огонь факелов. Раньше от отца густо несло вином и луком, сейчас – смрадом мертвечины. Отец умер тридцать лет назад; перед Гуннаром стоял труп. «Нет, – вскрикнул мальчик, который еще не знал, что вырастет в старого капитана гвардии. – Мама умерла родами! Я не виноват…»
– Ты убил ее, ублюдок!
– Держи ее за руки! Царапается, сучка…
Фернандес Великолепный – синий, распухший – взгромоздился на женщину. Десять лет назад, когда войска короля штурмом взяли замок мятежного герцога ди Сарамо, герцогиня была первой красавицей королевства. Опьянен победой и кровью, дымящейся на ступенях, Фернандес набросился на нее прямо в зале, в двух шагах от еще не остывшего тела герцога. Острые ногти распороли щеку насильника, и король велел Гуннару: «Держи!». Это было низко. Убить – да. Оборвать мятежный род. Это Гуннар понимал. Но требовать от капитана, чтобы он… Гуннар не посмел ослушаться; не посмел и сейчас. Мертвый король насиловал мертвую Агату ди Сарамо; рыча, покойник яростно входил в покойницу, а Гуннар держал, чувствуя, как расползается под пальцами кожа содрогающегося трупа.
– Убей заморыша!
Младенец в колыбели. Последыш рода ди Сарамо. Гуннар знал: дитя давным-давно на небесах. Он сам прикончил его, едва король оставил Агату.
– Убей, говорю!
Все повторилось. Ладонь охватила тоненькие щиколотки. Гуннар размахнулся. С силой ударил о стену. Содержимое крошечного черепа плеснуло в лицо и на доспех капитана. И снова: детские ноги в ладони, взмах…
– Гуннар, дорогой…
Жена в испачканном землей саване смотрела с тихой укоризной. Розалинду забрала чума; когда она прощалась с жизнью, Гуннар – начальник охраны послов Тер-Тесета – бесчинствовал в сегентаррских борделях, за сотни лиг от Розалинды. Рыдал призрак матери, которой Гуннар никогда не видел. Голоса мертвецов скрежетали в мозгу, сливаясь и распадаясь; трупы заполонили камеру, надвинулись, тесня жертву к порогу безумия…
– Прочь! – заорал Гуннар. – Вас нет!
Мертвецы подступили ближе.
Голова раскалывалась от воплей. У меня нет выбора, понял капитан. Надо выпустить их на волю. Тогда мертвые обретут покой. А вместе с ними – и я. Сорвав шлем, Гуннар швырнул его на пол – и бросился на стену, как на штурм крепости. Черная вспышка боли едва не лишила капитана сознания. Голоса сделались тише, отдаляясь. В глазах потемнело, мертвецы начали тонуть в сером тумане. Да! Да, будь я проклят! Разбить голову-темницу, выгнать незваных гостей прочь… Кто-то ухватил Гуннара за плечо, оттаскивая от спасительной стены. Гуннар зарычал, вырываясь; звонкая пощечина обожгла лицо, возвращая ясность рассудку.
– Прекрати! Это приказ!
Альберт плакал. Король замахнулся для второй пощечины, но Гуннар мягко отстранился. По лицу текла кровь: горячая, живая.
– Умоляю простить меня, сир. Это больше не повторится.
Он преклонил колени. С рассеченного лба на пол упали багровые капли. Говорят, подумал капитан, королевское прикосновение исцеляет. Не знаю, как прикосновение, а затрещина – однозначно.
– Вы спасли меня, сир…
– Молчи! Встань и стой, где велено!
В голосе Альберта мешались злость и слезы.
– Слушаюсь, ваше величество.
И эхом от саркофага:
– Вставай! Кому говорю!
Взлетел к потолку кнут. Обрушился на труп. Вазак бил снова и снова; приплясывал вокруг постамента, без жалости стегая мертвеца. Кнут рвал одежду Ринальдо, полосы на ткани складывались в орнамент, похожий на сплетение чудовищных рун. В воздухе плыли шлейфы из угольной пыли, рождая знаки, от которых факелы начинали коптить.
– Вставай, корм червей!
Тело содрогнулось. Следующий удар кнута пришелся поперек лица усопшего короля – по закрытым глазам. Черная полоса напоминала узкую маску. Вазак приглашал Ринальдо на карнавал мертвых, и монарх откликнулся на приглашение. Или не мог стерпеть позора – какая разница? Белые, бескровные пальцы ухватились за края саркофага. Медленно, слишком медленно для живого, Ринальдо сел на смертном ложе. Распахнулись глаза – бельма без зрачков. Ринальдо оглядел камеру, ни на ком не задерживая взгляда. Смотреть на некроманта покойник избегал. Вазак же сделался выше ростом. Трусливый, жалкий толстяк стоял надгробьем, исполинским обелиском, нависнув над вчерашним господином. Кончик кнута подрагивал на полу, готов хлестнуть в любой момент.
– Вы хотели правды, сир? – прохрипел Вазак. – Спрашивайте.
Альберт молчал, закусив губу. Он знал, что это будет страшно. Но не представлял, насколько. Отцовский взор, дыша могильным холодом, высасывал из мальчика все силы. «Он избрал жертвой меня?!» Паника вспыхнула и погасла; ей на смену пришел гнев. Живой король не должен бояться мертвого! Пересилив ужас, Альберт сделал шаг вперед.
– Здравствуй, отец.
Он обращался к трупу на «ты», как высший к низшему. Желать здоровья мертвецу – глупей глупого, но важен не смысл, а тон. Голос мальчика перестал дрожать.
– Не лги нам! Кто и как убил тебя?!
Синие губы пришли в движение. Казалось, мертвец силится заговорить, и не может. Нижняя челюсть отвисла, рот распахнулся смердящей дырой. Из глотки Ринальдо исторгся утробный стон. Меня сейчас стошнит, понял Альберт.
– Мальчик мой… Я горжусь тобой.
Голос – шелест опавших листьев – звучал не из уст мертвеца, а из угла.
– Не думал, что ты отважишься…
Альберт обернулся и увидел, что говорит Себастьян Дорн. Советник остался на месте, превратившись даже не в статую – в нарост камня, который по странному капризу принял форму человеческой фигуры. Капли пота, усеявшие лоб и щеки Дорна, казались росой.
– Я отвечу на твой вопрос. Меня убил Амброз, маг трона.
В шелесте клокотала ярость. Это мой отец, сказал Альберт себе. Мой бешеный, мой самый лучший в мире отец. За спиной мальчика хмурил брови Гуннар. Недоверчивый по природе, капитан боролся с сомнениями. К чему магу, обласканному высочайшими милостями, убивать своего благодетеля? Богатство? Почет? Власть?! Всего этого у Амброза в достатке. Да и рвать врагу глотку по-волчьи – не в привычках чародеев. С другой стороны, зачем Ринальдо лгать?
– Амброз хитер, – ветер подхватил груду листвы, взвихрил хрустящим смерчем. – Эта шлюха! Изменник колдовством лишил ее разума, превратил в дикого зверя… Он натравил бешеную ведьму на своего короля! Трус, ничтожество… Мы пригрели на груди змею, и имя ей – Амброз!
Мертвец трудно, с усилием облизнул губы пятнистым языком.
– Отец! Амброз сказал, что тебя убил я…
– Ложь!
Ложь, вздрогнул Гуннар. Разумеется, ложь. Отец лжет мальчику, ярость трупа насквозь фальшива. Великий Митра! Он говорил о какой-то шлюхе… Если Ринальдо действительно убила женщина, он и под пыткой не признается в этом. Да что там признание! Король не в силах поверить в такую смерть, даже будучи мертвым. Сдохнуть от зубов жалкой девки – позор, вечный позор для сына Фернандеса Великолепного. Другое дело – чары предателя, искушенного мага, способного превратить прачку в тигрицу… Забыв, где он, Гуннар сделал шаг, другой, и почувствовал, как ледяные пальцы сдавили сердце. Лед подтаял, сердце забилось в зябкой лужице, расплескивая воду – и начало остывать. Капитан приложил ладонь к груди, словно давая клятву верности, и мешком осел на пол. Лязгнула о камень сталь доспеха, и пришла тьма.
«Я выбрал жертву, – сказал мертвец мертвецу. – Никто не смеет усомниться в моих словах. Никто не оспорит меня перед моим наследником. Радуйся, Гуннар ди Шохт, верный слуга! За гробом ты возглавишь мою гвардию…»
