Василий Лобов - Дом, который сумасшедший
— Хорошо, — согласился я по-человечески просто.
— После того, как ты ушел, — зашептала в меня человек шлюха Инфанта, — я все думала и думала, представляешь? И однажды, в один прекрасный и светлый день, перестала брать с людей деньги. Меня били и крикливые клиенты, и эксплуататорская администрация, и мерзкие святые экзекуторы, которых всех я теперь очень люблю. Как ты меня учил, человек мой любимый. Меня заставляли, а я не брала…
— Почему?
— Потому что я должна любить всех людей, но не так, как несколько отличающихся, а совсем по-другому. Всех, без исключения. А они решили, что с моим умом происходит что-то неладное…
— Извини, я не хотел, чтобы у тебя были неприятности.
— Нет-нет, человек мой любимый, я тебе бесконечно благодарна! Без тебя я никогда бы не узнала, в чем заключается истина!..
Человек шлюха Инфанта побежала на очередное историческое собрание, а мой желудок долго еще не мог переварить эту неожиданную человеческую встречу.
Когда наконец я вернулся в палату, очередное историческое собрание уже подходило к концу. Я подошел к столу и остановился возле стола. Человек Тяптяпыч докончил начатую еще до моего возвращения очередную свободолюбивую фразу, замолчал, потрогал бородку и, вроде бы ни к кому из людей конкретно не обращаясь, заметил:
— Люди Движения Сопротивления обязаны посещать все исторические свободолюбивые человеческие собрания.
Взгляды всех людей сосредоточились на мне.
— Только железная свободолюбивая дисциплина, — продолжал человек Тяптяпыч, — помноженная на нашу свободолюбивую монолитность, поможет нам, основываясь на принципах демократического человеководства, добиться намеченной человеководами свободолюбивой цели.
На этом очередном историческом собрании присутствовал и самый старший человек из двадцать первой палаты, откуда я так стремительно переместился в нулевую.
Он сказал:
— Дисциплина каждого отдельно взятого нами человека определяется его внутренними качествами способности человеководствоваться человеколюбивыми человеководческими распоряжениями наших свободолюбивых человеководов. Если человек человеческое дерьмо, то и дисциплина у него сильно прихрамывает на обе человеческие ноги. Мы должны рьяно бороться с разболтанностью прихрамывания. А нашего любимого человека Тяптяпыча мы любим за железную человеческую стойкость, как и за все остальное.
Все люди посмотрели на человека Тяптяпыча, который от этих слов и взглядов кивнул головой и моргнул глазами. Все люди тоже закивали головами и заморгали глазами с выступившими на них от любви к человеку Тяптяпычу слезами.
— Свободолюбивая дисциплина, — сказал человек Тяптяпыч, — это беспрекословное подчинение человека человеку, выбранному в человеководы.
А самый старший человек из двадцать первой палаты добавил:
— Ты, наш дорогой человек Тяптяпыч, самый-самый из нас. Мы тебе беспрекословно подчиняемся. Мы готовы идти прочерченной твоей гениальной мыслью дорогой к нашему светлому безголовому будущему. И мы не позволим разваливать наши монолитные человеческие ряды гнилому душку разлагающей человеческие души анархии. Мы за свободу, но за свободу демократического человеководства!
Все люди закричали:
— Ура! Ура! Ура!
А потом я спросил:
— Человек Тяптяпыч, ответь мне, пожалуйста, что наше Движение Сопротивления будет делать с теми, кто не захочет, чтобы им оттяпали голову?
Все люди перестали дышать. Человек Тяптяпыч ласково погладил людей по человеческим головам и ответил:
— Ты самый неопытный из нас, твое научное человеководческое свободолюбивое мировоззрение еще не до конца сформировано. Именно поэтому ты задаешь нам подобные глупые вопросы. Если человек не хочет жить по-человечески, значит он не человек, значит — придется его вычеловечивать…
Он хотел еще что-то сказать, но тут взревели человеконенавистные громкоговорители.
Человека Тяптяпыча бережно перенесли на койку. Я было собрался, как и всегда, опуститься на колени, чтобы снять с него ботинки, но он, отстранив меня, пригласил выполнить эту почетную миссию самого старшего человека из двадцать первой палаты.
Меня же люди схватили за руки и ноги и понесли в вычеловечиватель.
В вычеловечивателе было нечеловечески холодно. Железный Бастион там скрипел нечеловечески скрипуче, а громкоговорители ревели нечеловечески громко. Хлебных же человеколюбивых катышков у меня не было.
В одной из голых каменных стен вычеловечивателя было забранное толстой решеткой крохотное окошечко, которое выходило прямо на улицу.
Я подошел к окошечку и выглянул из окошечка. На девятом ярусе все было обычным: кто-то куда-то спешил; какой-то толстый братец, приткнувшись плечом к фонарю, читал газету; вот из-за угла вышел трамвай, и толпа кинулась штурмовать его двери; потом из подъезда шикарного дворца детско-го дома на улицу вышла колонна маленьких братцев, которую возглавлял сердитый вожатый-девятизубочник; маленькие братцы расправили короны, затрубили в горны и забили в барабаны…
Когда громкоговорители замолкли, в вычеловечиватель, лязгнув железными засовами, вошли два братца настоящих сумасшедших ревизора, которые стали бить меня руками и ногами.
Когда они ушли, оставив меня лежать на полу, в вычеловечиватель, лязгнув железными засовами, вошли два человеколюбивых человека — они били меня до тех пор, пока опять не заревели человеконенавистные громкоговорители…
Выпустили меня из вычеловечивателя ровно через сутки, минута в минуту. Я не пошел в палату, а пошел в ординаторскую.
Дежурный настоящий сумасшедший ревизор, братец, несколько от меня физиологически отличающийся, заткнув уши хлебными катышками, сидела за ординаторским столом и, шевеля губами, читала записанные в толстую тетрадь высказывания человека Тяптяпыча. Я коснулся плеча братца настоящего сумасшедшего ревизора. Он вздрогнула, а вздрогнув, сказала:
— Мудрая мудрость самого мудрого мудреца — вот что это такое.
Я показал пальцем на уши, свои человеческие и его сумасшедшие. Она вытащила из своих сумасшедших ушей хлебные катышки. Я спросил:
— Братец человек ревизор, у тебя случайно не найдется немного пыльцы или божественного нектара? Очень хочется снова стать идиотом.
Он покачала семизубой короной. Тогда я сказал:
— Сделай мне, пожалуйста, психоинъекцию!
— Братец человек, одна инъекция стоит десять девятизубовиков. И на это мне нужно письменное разрешение мудрого человека Тяптяпыча.
Ни денег, ни разрешения у меня не было. Я вышел из ординаторской и принялся бесцельно бродить по коридорам, которых в Стационаре было еще больше, чем палат, перешел на половину для людей, несколько от меня физиологически отличающихся, и остановился у двери в палату номер ноль пять, где проживала любящая меня человек шлюха Инфанта, несколько от меня физиологически отличающийся.
Я остановился у двери в палату номер ноль пять и стал ждать, когда закончится сеанс психотерапии. Громкоговорители громко говорили, хлебных катышков у меня не было, и я заткнул уши пальцами, которые у меня были.
Когда я вытащил из своих ушей свои пальцы, которые у меня были, я услышал ушами за дверью палаты номер ноль пять голос человека шлюхи Инфанты:
— Взявшись за руки, мы разрушим Железный Бастион! Переполняющая наши души любовь сделает нас птицами! Мы будем любить друг друга так, как до сих пор любили только себя…
Открыв дверь, я крикнул:
— Человек шлюха Инфанта!
— Человек мой любимый! — воскликнула он и выбежала в коридор. — Я так соскучилась, так соскучилась… И ты соскучился? Соскучился и пришел меня посмотреть?
— Да.
— Человек мой любимый! Я так рада, так рада нашей человеческой встрече! Любовь моя к тебе переполняет мою человеческую душу! Но ты пришел не вовремя…
— Но…
— Человек мой любимый, сейчас у нас проходит историческое собрание номер две тысячи сто шесть, а я человековод нашей палаты и обязана человеководствовать на всех исторических собраниях… Иди, иди!
И человек шлюха Инфанта, послав в мою сторону человеколюбивый воздушный поцелуй, скрылась за дверью.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
В палате номер ноль люди сидели вокруг круглого стола и проводили собравшее всех за круглым столом очередное главное свободолюбивое человеческое собрание. Когда я вошел, самый старший человек из двадцать первой палаты громко сказал:
— Позор ренегатам!
Я молча собрал в клетчатое полотенце клетчатую зубную щетку, клетчатую бритву, клетчатое мыло и обратился к человеку Тяптяпычу:
— Наш самый славный, самый незабвенный, самый мудрый, человеко самый любивый человек Тяптяпыч! Разреши мне, пожалуйста, поменяться местами с самым старшим человеком из двадцать первой палаты, я тебя умоляю, наш людской избранник.
